Шесть эпох — шесть травелогов. Авторы всех времен и народов сходятся в одном: здесь творится какое-то мракобесие. Араб Ахмад ибн-Фадлан шарахался от женщин, которые едят яблоки и от этого жиреют, японские моряки жалели деток за то, что тех травят коровьим молоком, а австралийские редакторы путеводителя Lonely Planet полагают, что русские мужчины сексуально опасны.
“Книга Ахмада ибн-Фадлана ибн-аль-’Аббаса ибн-Рашида ибн-Хаммада, клиента Мухаммада ибн-Сулаймана, посла аль-Муктадира к царю славян”, она же — “Путешествие на Волгу” — осталась от похода послов багдадского халифа в Волжскую Булгарию.
Надо понимать, что халифат в 921 году — центр цивилизованного мира. Пока Европа мучительно переживает распад империи Карла Великого, княгиня Ольга жжет в бане охамевших древлян, а Харальд Прекрасноволосый долго и нудно объединяет Норвегию, у арабов процветают наука и искусство. В общем, путешествовать из Багдада на Волгу в десятом веке — это примерно как сейчас из Нью-Йорка в Уганду: чудеса не заставят себя ждать.
На Волге живет народ, который не сеет и не жнет; каждый день выходит из моря рыба, от которой человек отрезает столько, сколько ему надо, после чего рыба возвращается обратно в море. Там девушки едят яблоки и от них жиреют. Там каждую ночь в небе сражаются друг с другом отряды верующих и неверующих джиннов.
Наряду с поражающими воображение сведениями, в достоверности которых, правда, сомневались даже арабы, современники автора, в “Путешествии…” куча очаровательных бытовых деталей. Подробное описание похорон знатного руса, например, станет не только фетишом для этнографов, но и источником вдохновения для художников, писателей и кинорежиссеров. Взять хотя бы плохонький, увы, блокбастер 1999 года “13-й воин”, где “клиента Мухаммада ибн-Сулаймана, посла аль-Муктадира” играет Антонио Бандерас.
Самого царя русов (Игоря, стало быть, Рюриковича?) ибн-Фадлан не видал. Так что рассказ о “порядках” владыки, — это, видимо, интерпретация услышанного от русов-торговцев.
“К порядкам царя русов относится то, что вместе с ним в его дворце находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, и находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты, сражаясь за него. И с каждым из них девушка, которая служит ему, и моет ему голову, и приготовляет ему то, что он ест и пьет, и другая девушка, которую он употребляет как наложницу. И эти четыреста мужей сидят под его ложем. А ложе его огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он употребляет, как наложницу, одну из них в присутствии своих сподвижников, о которых мы выше упомянули. И он не спускается со своего ложа, так что если он захочет удовлетворить потребность, то он удовлетворяет ее в таз”.
Австрийский барон Сигизмунд Герберштейн был в России дважды — в 1517-м и в 1526-м. А в 1549 году в Вене отпечатали первый экземпляр его “Записок о Московии” — книги, которая будет переиздана десятки раз едва ли не на всех европейских языках и почти на три столетия станет для европейцев главным источником знаний о России.
Влияние “Записок о Московии” ощущается и до сих пор — это ведь Герберштейн придумал модель путеводителя, которую эксплуатируют авторы современных травелогов. Краткая история страны от мамонтов до наших дней, политическая система, бытовая культура, религиозные обычаи, кухня, денежное обращение, описание крупнейших городов.
Ну и, разумеется, характеристика населяющего Московию народа. Спокойным языком опытного дипломата Герберштейн излагает, что русские хитры и жестоки, трусливы и бесчестны, безнравственны и глуповаты. Смачно пересказывает истории русских военных неудач, с удовольствием несколько раз повторяет, как Василий Третий прятался от татар в стогу сена, искренне жалеет о падении Новгородского и Псковского княжеств: “просвещенные и даже утонченные обычаи псковитян сменились обычаями московитов, почти во всех отношениях гораздо более порочными”.
Одна из титульных тем (которая потом перекочует к автору “России в 1839 году”) — холопский менталитет русских. Едва ли не самая знаменитая цитата из Герберштейна: “Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе”. Великий князь отбирает у своих послов подарки, которые они получили заграницей, освободившиеся по смерти господина холопы заново продают себя в рабство, служивые люди не получают жалования, а наоборот, тратят свои деньги на государевы нужды, — везде внимательный взгляд австрийского дипломата замечает признаки отсутствия у москвитян личной свободы. Даже форма калачей, поданных послу на торжественном обеде в его честь, “знаменует для всех, их вкушающих, тяжкое иго и вечное рабство”. В общем, “трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким”.
Кто разделяет мнение барона Герберштейна — не патриот однозначно, хотя с некоторыми упреками дипломата трудно не согласиться: “неизменный обычай московитов — держать все под спудом и ничего не приготовлять заранее, но если приступит нужда, тогда только все делают впопыхах”.
Да и русская женщина, добровольно уходившая вслед за своим господином в мир иной, как это описано у ибн-Фадлана, ничуть не изменилась за прошедшие шесть столетий.
“Есть в Москве один немецкий кузнец, по имени Иордан, который женился на русской. Прожив некоторое время с мужем, она как-то раз ласково обратилась к нему со следующими словами: “Дражайший супруг, почему ты меня не любишь?” Муж ответил: “Да я сильно люблю тебя”. “Но у меня нет еще, — говорит жена, — знаков любви”. Муж стал расспрашивать, каких знаков ей надобно, на что жена отвечала: “Ты ни разу меня не ударил”. “Побои, — ответил муж, — разумеется, не казались мне знаками любви, но в этом отношении я не отстану”. Таким образом немного спустя он весьма крепко побил ее и признавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги”.
Маленькое торговое суденышко из Японии в 1773 году выбросило к берегу русского острова Атка (который теперь штат Аляска). Моряков препроводили в Охотск, а потом в Иркутск, где они прожили восемь лет. В 1802 году Александр I искал повод отправить посольство в Японию и нашел.
Несколько недель жертв кораблекрушения принимали в Петербурге как дорогих гостей — показали город, отвезли в Царское Село, в театр, в планетарий, в Кунсткамеру, — а потом посадили на корабль до Японии. Корабль назывался “Надежда”, капитанил там Крузенштерн, и это было первое русское кругосветное путешествие.
Русское посольство, по традиции, успехом не увенчалось: японцы не хотели ни торговать, ни даже просто общаться с соседями. Четверых “дрейфовщиков” мигом доставили в резиденцию главы клана Мияги для допроса. По факту эти четверо были не только первыми японцами, совершившими кругосветное путешествие, но и вообще первыми в истории Японии ее гражданами, которые побывали в Европе и вернулись на родину.
Оцуки Гэнтаку и Симура Хироюки, значащиеся на обложке книги как ее авторы, допрашивали моряков сорок дней. Кроме того, к ним был приставлен и художник, который со слов моряков зарисовывал жилища чукчей, виды Петербурга и жителей Полинезии, причем “дрейфовщики” поправляли художника, если он рисовал неточно.
“Умственно ограниченные дрейфовщики, увидев то, что попадало в их поле зрения, видимо, не могли оценить ничего. Можно только пожалеть, что их внимание привлекало, почему-то, одно лишь несущественное”, — сетуют допрашивающие, но Бог его знает, что показалось бы существенным им самим. Моряков же взволновало, среди прочего, что в стране Оросийсукой люди пьют коровье молоко; мало того что сами пьют, еще и детям дают (почему у тамошних матерей так мало молока, что они не могут выкормить сами?). Женщины никогда никому не показывают грудь, а жениться на той, которая была проституткой, почему-то нельзя. Если кто-то чихает, то ему желают здоровья. Примерно в тех же выражениях, наверное, рассказывали бы о землянах вернувшиеся на Альфа Центавру инопланетяне.
“Яйца красят, варя их в скорлупе с деревом сухо. От других людей яйца получают в подарок со словами: кэрэсутосу осу кэрэсу, и сами отвечают: исутэнно кэрэсу, дарят яйца и друг с другом встречаются ртами. Однако этого никогда не делают те, кто к такому вероисповеданию не принадлежит. Моряки слышали, что единоверцы обязательно приносят в этом клятву.
Кэрэсуто дзэн означает тот день, когда воскресло к новой жизни главное божество, будда-основатель. Когда говорят на упомянутой дороге, — то, что произносят вначале, означает: поздравляю с праздником будды-основателя. Тот, кого приветствуют, как будто, отвечает: действительно, так оно и есть”.
По официальной версии, второстепенный французский литератор Астольф де Кюстин посетил Россию просто из любопытства. По неофициальной — хотел уговорить Николая I вернуть родовое поместье своему молодому польскому любовнику. А публикация “России в 1839 году” — не что иное как месть Николаю за то, что отказал.
Так или иначе, опубликованная в 1843 году книга католического фанатика, убежденного монархиста и французского патриота де Кюстина стала без всякого преувеличения самой известной книгой о России всех времен и народов.
Запрет на печать ее в Москве де-факто продержался аж до 1996 года, что, естественно, только подогревало интерес к тек¬сту. Для русских либералов маркиз де Кюстин стал иконой, а его книга — источником, из которого удобно таскать умные цитаты для новых колонок. Для патриотов и почвенников француз — воплощение зла и герой разоблачительных сюжетов.
В России маркизу не понравилось решительно все — от климата и архитектуры до нравов и женщин. Петербург мерзок, деревья уродливы, крестьяне жулики, в гостинице клопы, матраца не достать, но главное — рабский менталитет русских, их глупость, ханжество и подобострастие, их заискивание перед Европой.
По душе маркизу пришелся один только император Николай — “жандарм на троне” — Первый (“по правде сказать, я изо всех сил противлюсь влечению, которое он во мне вызывает”) — божественный, тонкий человек, интеллектуал, он все понимает, но вынужден смириться со своей ролью головы шестидесятимиллионного тела.
Стиль письма выдает тщательное знакомство автора с лучшими образцами литературы сентиментализма, что сделало бы маркизу честь, родись он лет на пятьдесят пораньше.
“Чем больше я узнаю Россию, тем больше понимаю, отчего император запрещает русским путешествовать и затрудняет иностранцам доступ в Россию. Российские порядки не выдержали бы и двадцати лет свободных отношений между Россией и Западной Европой. Не верьте хвастливым речам русских: они принимают богатство за элегантность, роскошь — за светскость, страх и благочиние — за основания общества. По их понятиям, быть цивилизованным — значит быть покорным; они забывают, что дикари иной раз отличаются кротостью нрава, а солдаты — жестокостью; несмотря на все их старания казаться прекрасно воспитанными, несмотря на получаемое ими поверхностное образование и их раннюю и глубокую развращенность, несмотря на их превосходную практическую сметку, русские еще не могут считаться людьми цивилизованными. Это татары в военном строю — и не более”.
Хоть Герберт Уэллс прибыл в Советскую Россию к своему другу Максиму Горькому как частное лицо, от писателя-фантаста, суперзвезды и безусловного морального авторитета ждали (и тут, и там) ответа на вопрос: с кем он? С Черчиллем (“задушить большевизм в колыбели”) или с бастующими английскими рабочими (“руки прочь от России”)?
Приговор Уэллса, опубликованный сначала в шести номерах The Sunday Express, а потом и отдельной брошюрой “Россия во мгле”, был таков: притом, что Маркс идиот, а большевики не умнее его, — в русской катастрофе виноваты не они (на чем настаивал Черчилль), а империалистическая война, хищнический капитализм и бездарный царский режим. Как бы ни было неопытно советское правительство, люди в нем работают честные и увлеченные, никакое другое правительство в России невозможно, пытаться его “задушить” — бессмысленно и опасно.
Трамваи обвешаны людьми — кто не удержался, падает на рельсы, под колеса. Нобелевский лауреат Павлов проводит эксперименты в заваленном картошкой и брюквой кабинете. “У крестьян сытый вид”. Заваленные никому не нужным антиквариатом особняки. Неорганизованность и разгильдяйство. Расстрелы, без которых была бы анархия. Вкусный обед в школе. Падение нравственности среди молодежи. Шаляпин умудряется вести почти такую же жизнь, как прежде. Похожее на веселый митинг заседание Петросовета. И, наконец, “кремлевский мечтатель” — человек “поразительной творческой силы” — “щурит один глаз”, допытывается, когда же в Англии вспыхнет революция, и обещает за десять лет полностью электрифицировать страну. Россия, которую увидел Уэллс, — это каша из нелепостей и противоречий.
Попав в Петроград 1920 года, в это карнавальное поле, невозможно было не вляпаться в скандалы и курьезы. Ночью в комнату, где спал Уэллс, пробралась Мария Будберг, любовница Горького и это было началом многолетней мучительной l’amour de trois. На торжественном обеде в уэллсову честь в бывшем Елисеевском магазине пожилой писатель Амфитеатров устроил истерику, предложив присутствующим снять пиджаки и показать заморскому гостю, какое под ними “грязное рванье”, а вслед за ним поднялся юный Шкловский: “Вы нам устроили блокаду, мы это не забудем!”
“Объем книги не позволяет мне остановиться на всей той работе в области просвещения и воспитания, с которой мы познакомились в России. Я хочу сказать лишь несколько слов о доме отдыха для рабочих на Каменном острове. Это начинание показалось мне одновременно и превосходным и довольно курьезным. Рабочих посылают сюда на 2-3 недели отдохнуть в культурных условиях. Дом отдыха — прекрасная дача с большим парком, оранжереей и подсобными помещениями. В столовой — белые скатерти, цветы и т. д. И рабочий должен вести себя в соответствии с этой изящной обстановкой; это один из методов его перевоспитания. Мне рассказывали, что, если отдыхающий забудется и, откашлявшись, по доброй старой простонародной привычке сплюнет на пол, служитель обводит это место мелом и предлагает ему вытереть оскверненный паркет…”
Австралийское издательство — мировой лидер по выпуску путеводителей — взялось за гид по России еще в начале двухтысячных. Англоязычный авторский коллектив состоял из семи страстно любящих нашу страну мужчин и одной закутанной в меха девушки. Они ездили по Транссибу, бродили по Камчатке, пробирались на Чернобыль и пили в московских клубах. В итоге получился почти 800-страничный талмуд, призванный дать иностранцам исчерпывающую информацию о том, чем же хороша страна, занимавшая в свое время одну шестую часть суши.
Россия в путеводителе Lonely Planet — это новая Греция: в ней есть все. Есть самое глубокое озеро в мире (Байкал) и самая высокая гора Европы (Эльбрус). Есть мегаломанские мемо¬риалы советских времен и буддийские храмы. Есть насквозь коррумпированная милиция и железобетонная бюрократия. Есть удивительной душевной широты люди.
Есть и новая для российского читателя информация — хорошо все-таки работает транснациональная разведка Lonely Planet. Новгород, например, это первая столица нашей родины, а Томск — самый обаятельный город Сибири.
Россияне в большинстве своем зарубежным экспертам не верят. Блогеры посмеиваются над предостережениями типа: “Женщинам-путешественницам стоит знать, что большин¬ство русских мужчин агрессивны, не знакомы с правилами приличия и склонны рассматривать женщин в качестве сексуальных объектов”. А московские чиновники так и вовсе оскорбились за златоглавую, вычитав в путеводителе Lonely Planet, что Москва “пронизана коррупцией” и в ней “разрешена проституция”.
Впрочем, на судьбе гида Lonely Planet это никак не сказалось — он выдержал уже 5 переизданий и, скорее всего, переживет еще как минимум столько же.
“Не ездите в Россию без:
1. Визы;
2. Уверенности в безопасности места, куда вы отправляетесь: путешествовать по таким регионам, как Чечня и Дагестан может быть опасно;
3. Очень теплой одежды и длинного пальто, если вы отправляетесь в Россию зимой;
4. Водонепроницаемой, удобной обуви на толстой подошве;
5. Сильного и проверенного репеллента — если вы едете летом;
6. Чувства юмора;
7. Запасов обезболивающего и других средств, которые могли бы спасти вас от похмелья.
<...>
“Нормально” — именно так русские чаще всего отвечают, на вопрос о том, как им живется. Не “хорошо”, не “плохо” — а “нормально”. Так стала ли Россия, пережив авторитарный советский режим и экономический хаос ельцинских 90-х, более нормальной при Владимире Путине? В чем-то да, а в чем-то и нет”.
