Online812 начинает серию интервью с петербургскими архитекторами – как они сами видят архитектурное настоящее и будущее Петербурга. В этот раз своими взглядами поделился руководитель архитектурной мастерской «Студия-44» Никита ЯВЕЙН.
– При всей условности понятия архитектурного стиля современную петербургскую архитектуру как можно определить?
– Я бы подошел к ответу на этот вопрос немного с другой стороны. Сегодня очень любят составлять разные списки и рейтинги градостроительных и архитектурных ошибок. Все хотят понять, что не нравится. Не нравиться может по двум причинам. Первое – это когда здание режет глаз своими габаритами. Тут масса примеров: “Монблан”, “Аврора”, Почтамтская, 4, Биржа, “Стокманн” и так далее. Когда есть нарушение масштаба, уже не очень важно, хорошо сделано само здание или плохо. Хотя я не раз говорил, что, например, “Финансист” хорошо нарисован – это одна из лучших работ Герасимова. Но тут я архитекторов винить не могу. Впрочем, как правило, все эти так называемые градостроительные ошибки проектировали архитекторы шестого уровня.
– То есть вы хотите сказать, что архитектор первого уровня отказался бы?
– Если бы он не отказался, я бы его не осудил. А западные архитекторы такой постановки вопроса вообще не поймут. Тебе разрешили высоту 60 м? Разрешили! Так почему не строить?
– А потом все будут ходить и плевать в тебя.
– Плевать должны в того, кто разрешил.
– А в того, кто рисовал?
– Что значит рисовал? Он обводил то, что разрешили.
– Хорошо, вернемся к плохим примерам. Когда нарушений масштаба нет.
– В последнее время появился целый ряд объектов, где архитекторы становятся заложниками вкусов заказчиков. То есть раньше они были заложниками их жадности – превышали высоту и так далее, – а теперь стали заложниками их новорусского представления о прекрасном. Появляются всякие колонны, статуи, претензии на классику, хотя к классике это никакого отношения не имеет. За образец берется сталинский ампир, но тот ампир рисовали люди, с детства изучавшие ордер, а сейчас этим занимаются те, кто еще вчера проектировал современные здания.
– Это вы имеете в виду “Галерею” на месте “ямы”?
– Она для меня – символ. Хотя таких объектов много. Что печально, потому что даже в сталинские времена в Петербурге строили очень корректно, все было гораздо скромнее по сравнению с Москвой. За это ленинградских архитекторов ругали, так как они не могли сделать красиво. Сегодня мы впереди Москвы, перегнали лучших представителей лужковского стиля. Мне стыдно показывать такое иностранным коллегам. Они смеются и издеваются, а объяснять что-то им невозможно. Такой период малиновых пиджаков в архитектуре – я все жду, когда капители и балясины золотить начнут.
– Ну, так на Главном штабе позолотили.
– Так было у Росси. У него здание было серым, а капители – бронзовыми. А летающая тарелка на месте метро “Горьковская”? Она, “Регент-холл” на Владимирском и “Галерея” – самые яркие примеры дурного вкуса. И, повторю, это даже не дурной вкус архитекторов, а отражение вкуса заказчика – его представлений о “богатой” архитектуре, его приятных воспоминаний об Арабских Эмиратах и Лас-Вегасе.
– Архитектор не может сказать – я не буду под этим подписываться?
– Не каждый может себе это позволить. Ну, если у вас много заказов – тогда да. Но любой архитектор всегда идет на компромисс – без компромиссов можно проектировать только собственный дом. И потом – два-три раза откажешься, в четвертый уже не предложат.
– Давайте хорошие примеры назовем.
– Много хороших примеров появилось в 2005 – 2007 годах. Дом Рейнберга за Казанским собором, Герасимов построил Еврейский центр и дом в стиле арт-деко на Невском. Если бы дом Земцова стоял подальше от Михайловского замка, было бы совсем хорошо. Про себя не буду говорить.
– Ну вот через 50 лет скажут, что для Петербурга конца XX – начала XXI века был характерен стиль… Какой?
– Сегодня в мире есть две разнонаправленные тенденции. Первая – архитектура глобализма, архитектура аттракциона, обслуживающая большой капитал. И вторая – региональные стили, базирующиеся на местных традициях и возможностях строительства. Свою работу в пределах Петербурга я отношу к этому региональному направлению. То, что мы делаем в других городах, скорее глобалистично.
– То есть ярлык вы на себя вешать не хотите?
– Нет, почему? Контекстуалист, регионалист – как хотите. Даже в разных районах Петербурга мы строим по-разному. Какой-то старый стиль приписать сюда? Но это смешно. А тот, кто так делает, – тот врет.
– Петербург ценен своими ансамблями. Сегодня создается что-то, что через 100 лет будет рассматриваться как Сенатская площадь?
– Для того чтобы создать Сенатскую площадь, в городе должен быть сенат одной из величайших империй мира, которая влияла на европейские события и была главным участником Венского конгресса. Такую вот ситуацию отражали классические ансамбли Петербурга. Сейчас у нас большой город с непростой экономической ситуацией и без государственных сверхзадач. Поэтому наше дело – создание сильной контекстуальной архитектурной школы, которая будет делать потрясающие фоновые здания, если говорить о центре.
– То есть вы смирились с тем, что удел современных архитекторов – фоновая застройка?
– Фоновый уровень может быть великим. Что, если 500 метров вверх – я великий, а если нет – то нет? Я не смирился – этим гордиться надо. У нас сегодня самые знаменитые архитекторы в мире – те, что построили крошечные домики. Вот хоть Петера Цумтора возьмите. А тех, кто возводит небоскребы в Дубае, никто не знает.
– Почему, кстати, среди знаменитых архитекторов нет ни одного русского?
– Все говорят, что если бы Гейме и Новоселов, последние нобелевские лауреаты, работали в России, они бы никакой премии не получили бы. Поскольку Россия перестала быть котирующимся за границей научным центром. В архитектуре это видно еще четче. Мы не интегрированы в мировую систему. Между нами говоря, в мире никто и про Росси-то не знает, хотя уровень нашего ампира выше многих европейских образцов. Нас практически нет в западных учебниках – Василий Блаженный будет на последней странице и, может быть, картинки петергофских фонтанов. Мы неинтересны. Вот когда была революция – да, первая в мире социалистическая страна, марксизмом болел каждый второй, нашей архитектурой этого времени интересовались.
– Ну вот: XIX век, Россия играет первую скрипку на Венском конгрессе, а ампир Росси в учебники не попадает…
– В политическую, военную жизнь мы были интегрированы, в культурную – нет. Вообще на западный рынок пробиться очень сложно. Вот мы делаем в Лондоне проект, но это нам в 10 раз сложнее, чем западникам – тут. Хотя какой-нибудь Фостер о том проекте, который здесь делают от его имени, даже не знает. Все рисуют какие-нибудь вьетнамцы с индусами, а ему в последний момент показывают. Я, когда участвовал в подготовке конкурса по Новой Голландии, все это хорошо видел. И для иностранцев то, что они делают у нас, – это проходные работы.
– Петербургу нужен отдельный деловой квартал?
– С градостроительной точки зрения – безусловно. Нужен значимый, престижный район, в котором можно сосредоточить всю деловую активность, потому что она неизбежно разрушает ткань исторического города. Но если он не возник – это тоже не случайно. Тут должна быть сильная политическая воля, как в Париже, где все это делалось принудительно. Societe generale обязан в течение 5 лет переехать на Дефанс. Точка. Вот тебе место, ты должен его купить, иначе тебе будет плохо. И так к каждому банку подходили. Механизм, в общем, понятен – как у нас. А потом, когда они переехали, там уже начались процессы естественного развития. Но в Петербурге упустили момент. Это можно было делать в 2003 – 2005 годах, когда был бум офисного строительства. Сейчас бизнес-центры стоят полупустыми, а власти принимают половинчатые решения. Строят “Ратушу”. Но она же не разгрузит центр.
– Если взять “Невскую ратушу” и “Газпром-сити” и построить их в Купчине – это решит проблему?
– Ничего не получится, никто в Купчино не поедет. Дефанс поставили на очень значимом морально, градостроительно и инфраструктурно месте. Купчино есть Купчино. Единственное подходящее место – в устье Невы на намывных территориях. И даже пусть эти небоскребы будут видны с Дворцовой площади. Они и должны быть видны. И, естественно, должна быть решена транспортная проблема.
– То есть хорошо, что “Охта-центр” будет виден?
– Нет, это ужасно. Потому что он будет расположен на территории исторического города. А это должна быть территория абсолютно новая. Вот Дефанс за границей Парижа находится, но он стоит на оси Елисейских полей. У нас есть кольцо КАДа, перечеркивающий его диаметр ЗСД, на нем и должен находиться деловой центр. Вы же не можете взять и назначить центр в произвольной точке.
– Ну, вот в 1936 году взяли и назначили на Московской площади.
– Ну и что? Ничего ведь из этого не вышло.
– Война помешала.
– Нет. Все архитекторы, мой отец тоже, тогда смеялись над этим и говорили, что совершенно утопическая идея, которую они, собственно, и придумали. Единственной их целью было увести активность из исторического центра.
– Судя по вашим постройкам в центре, вы сторонник Венецианской хартии – не делать подделки под старину.
– Во всяком случае, это правила хорошего тона. Вилку держать в левой руке, нож – в правой.
– Подделки нельзя строить?
– Ну, можно же руками есть. Некоторые даже считают, что так даже удобней.
– Каким должно быть архитектурное будущее Петербурга?
– Пока у нас достаточно провинциальная ситуация. Пессимистический вариант ее развития: азиатчина как проекция вкусов современной элиты, воспитанной на турецких курортах. Но я надеюсь, нас Бог не выдаст. В моем понимании Петербургу надо ориентироваться на исторические города Европы с крепкими традициями. Смешно сравнивать себя с Лондоном и Парижем, у нас совсем другой экономический уровень. Наш вариант – скромная, строгая Вена.
