Шум, устроенный вокруг сноса фасадной стенки дома 68 по Невскому пр., словно это главный архитектурный шедевр Петербурга, отвлек внимание от действительно важного вопроса…
Два тезиса в пользу сноса
… Насколько пострадает памятник архитектуры федерального значения – дом И.О.Сухозанета (Дом журналиста, Невский пр., 70) в процессе и после разборки дома 68, как пострадал Дом Мурузи на Литейном пр. после разборки здания, находившегося рядом.
То, что Дом журналиста уже пострадал, – это факт: возникли трещины в стене. Значит фундамент поднялся или опустился. Какие меры, компенсирующие снятие давления с грунта, приняты? Грамотно ли все делается и делается ли вообще хоть что-нибудь? Или опять будут разговоры, что трещины в стене дома 70 возникли вне связи с разборкой дома 68, а просто потому, что дом ветхий?..
Вот что должно было бы сейчас волновать общественность в первую очередь.
Во вторую очередь должно волновать, что построят на месте дома 68. Сам же дом 68 волновать никак не должен, потому что он этого, на мой взгляд, не заслуживает.
Я исхожу при этом из двух тезисов. Первый тезис: нынешний дом 68 по своему культурному значению и по качеству архитектуры не представляет особой ценности, поэтому нет особой трагедии в его сносе. Он числится памятником истории местного значения (как дом, в котором жили актриса Асенкова, издатель Краевский и Белинский), но именно числится – всем хорошо известно, что до войны на этом месте стоял дом, в котором перечисленные лица жили в 1830-е – 1840-е гг. А в 1947 г. на этом месте построили дом по проекту Игоря Ивановича Фомина (1904 – 1989) и Бориса Николаевича Журавлева (1910 – 1971), поскольку во время блокады в здание попала бомба.
Новый дом, совершенно непохожий внешне на исторический, построили для исполкома Куйбышевского района. И эта новостройка 1947 года оказалась совсем не в стиле Невского пр. в этом месте. При этом неизвестно, был ли целиком разобран прежний, исторический, дом, в какой мере его конструкции были использованы в 1947 г. – этот вопрос ни один человек не изучал. Может быть, исторической и подлинной является начинка дома, за которую сегодня никто не страдает и не борется, а новым является как раз фасад 1947 года?
Зато хорошо известно, что именно в этом здании, выстроенном к 100-летию смерти Белинского, неистовый Виссарион жить или быть никак не мог. И актриса Асенкова не жила в здании исполкома Куйбышевского района и никогда не видела этого фасада. Поэтому мемориальная доска на фасаде в честь Белинского – не более, чем забавная фикция, симулякр, которых в Петербурге не должно быть. И “Литературным домом” это здание стали именовать чисто демагогически, это все Ложь.
Второй тезис: совсем не обязательно восстанавливать здание в виде, повторяющем проект Журавлева и Фомина. Их дом не слишком хорошо (а точнее – плохо) сочетается с двумя памятниками архитектуры – домом 70 и дворцом Белосельских-Белозерских. К тому же, как подчеркнул историк архитектуры М.Микишатьев, место у Аничкова моста очень важное – одна часть Невского переходит в другую, “зафонтанную”, и дворец Белосельских-Белозерских вместе с домом 68 представляют собой пропилеи, въезд в следующую часть проспекта, стилистически иную, чем “дофонтанная”. При этом если у дворца угол, как принято говорить, зафиксирован, т.е. специально оформлен и со стороны Невского, и со стороны набережной, то у дома 68 со стороны реки Фонтанки просто уродливая боковая стенка, торчащая наружу, а архитектурно осмысленного угла у здания просто нет.
На самом деле надо было задолго до начала работ по сносу публично обсудить реальную архитектурную ценность старого проекта и в итоге объявить конкурс проектов нового здания. Естественно, имея в виду получить не “стекляшку”, а дом, вписанный в исторический контекст. Потому что любой снос или новое строительство на Невском – событие не рядовое. Понятно, что ничего в этом направлении сделано не было, КУГИ распоряжалось этим имуществом по своему усмотрению, как всегда тайно, заранее готовя здание к продаже.
Пустым после выезда налоговой инспекции Центрального района здание стояло года два. Место не глухое, все всё видели, а зная наши порядки, нетрудно было догадаться, что покупатель здания сразу захочет его снести. Потому что приспосабливать офисное здание второй половины 40-х годов прошлого века к любым современным нуждам никто не захочет. Проще поставить железобетонный каркас, заполнить пустоты газобетонными блоками, сделать вентилируемый фасад, а потом привинтить шурупами “красоту” – имитации колонн с капителями и проч.
Известно, что так называемая “сталинская архитектура” весьма прочная, поэтому в ветхость фасадной стенки я не верю. И вполне допускаю, что все мыслимые экспертизы фальшивые и за продажей здания стоят все мыслимые гнусности.
Но именно поэтому “Живому городу” надо было беспокоиться гораздо раньше и следить за действиями КУГИ на ранних стадиях. Хотя основная тут претензия к вице-губернатору И.Метельскому и к губернатору, которые до сих пор не поняли, что торговать домами на Невском пр. нельзя просто так, из соображений чистой выгоды. Или понимают, но цинично это обстоятельство игнорируют. И давно надо было понять, что не всякое здание можно без жертв приспособить под новые функции. Есть случаи, когда это невозможно. Классический пример – погубленный дом Лобанова-Ростовского. Надо было с самого начала отказаться от идеи устроить здесь отель.
И если бы по дому 68 было принято решение о его архитектурной ценности, то нельзя было бы бездумно отдавать его под переделку в гостиницу. А сделать внутри косметический ремонт и устроить офисы в прежней внутренней планировке. Но надо было, по крайней мере, что-то исследовать, публично обсудить и осмысленно решить.
Правоту “Живого города” нельзя не признать только в одном: с учетом того, что новодел будет хуже старого здания из-за низкого качества проектирования и особенно строительства, лучше бы было фасадную стену сохранить. По крайней мере, колонны, капители и прочее здесь были натуральные, а не те бутафорские фикции, какие делают сейчас везде и которые появились, например, на фасаде нового здания на Лиговском проспекте (имею в виду пресловутую “Галерею” архитектора В.Григорьева).
Но “Живой город” поступил непрофессионально и подключился слишком поздно. Т.е. вывод простой: надо менять и систему защиты городских зданий, и отношение городского руководства к продаже зданий и изменению их функций в историческом центре.
Вакханалия цитат
Что касается архитектурных достоинств дома 68, то их нет, и здание не было определено как памятник архитектуры (а только как памятник истории, причем фиктивный) заслуженно. Я об этом писал 3,5 года тому назад в статье, посвященной 60-летию этого здания (Золотоносов М. Нефонтанный дом // Город. 2007. № 22. 25 июня – 1 июля).
Фомин и Журавлев до неузнаваемости изменили облик здания (перед войной – обычный жилой дом). Чтобы превратить его в Дом Пребывания Власти (исполком райсовета), они выбрали классицизм: фасад, выходящий на Невский, насыщен элементами классицистских зданий и цитатами из К.Росси, Л.Руска и Дж.Кваренги. Скажем, следуя традиции, распространенной в гражданской архитектуре XVIII века, архитекторы трактовали первый этаж как цокольный, а на втором этаже расположили не парадные помещения, а кабинеты начальства, советских вельмож. Создали фронтальную (с главным уличным фасадом) композицию здания. Центральную часть фасада, ось симметрии здания выделили двумя колоннами. От пятичастной симметричной композиции фасада вдоль Невского вернулись к трехчастной, именно и характерной для петербургской архитектуры конца XVIII – начала XIX века. Даже колонны сделали коринфскими.
Что касается конкретных цитат, то, прежде всего, надо назвать работы Кваренги, скажем, Ассигнационный банк и Английскую церковь, фронтоны которых были украшены тремя скульптурами (на здании Фомина – Журавлева их всего две, но об этом позже). Затем Дом ордена иезуитов Руска, Русский музей, Смольный институт, центральная часть главного фасада Академии художеств… Элементы тщательно собраны и столь же тщательно рекомбинированы, в чем нельзя не ощутить не только изрядную долю иронии, но и цинизм: хотите классицизм, переходящий в ампир (как у Росси), с атрибутами воинской славы – вот вам его компендиум. Ведь “социалистический реализм, являющийся творческим методом советского градостроительства, допускает применение самых различных приемов и композиционных средств…” .
В результате здание напоминает сразу все подобные, стиль в целом. И потому безлико.
Плюс внеконтекстно. Архитектурное окружение оно игнорирует, пропилеи со зданием напротив (через Невский пр.) не образует…
Серп и молот
Может быть, для того, чтобы ирония и цинизм ощущались острее, архитекторы украсили классицистский фронтон двумя соцреалистическими (по теме) и “академическими” (по манере исполнения) скульптурами: слева стоит советская колхозница с серпом и колосьями спелой пшеницы или ржи, символизируя жатву (часть колосьев лежит и у ног крестьянки), справа – советский рабочий, опирающийся на молот, а в правой руке держащий какой-то чертеж, свернутый в трубку. Чертеж необходим как знак “сталинского плана построения социализма”.
Статуи обеспечили почти что дословный перевод фронтонов Кваренги на язык соцреализма. Тем более, что Рабочий и Колхозница – цитаты из знаменитой композиции В.Мухиной, придуманной Б.Иофаном. Однако в данном случае динамику оригинала ликвидировали, разъединив фигуры. Никакого порыва вперед не осталось – стремление к цели не нужно, потому что цель (построение социализма и его защита) достигнута.
Поставленные порознь, мужчина и женщина просто спокойно стоят. Согласно эстетическим нормам сталинской культуры, безжизненность и статика пластического убранства означали торжественность. Фигуры аллегорически выражают Торжество труда, которое поддержано лепниной фронтона. Ее тема – Торжество военной победы, воинские слава и доблесть, которые обозначены сложной композицией из знамен с кистями, винтовок с примкнутыми штыками, дубовых веток и растительных гирлянд.
Фоминки по классицизму
Странностью является “вырожденный” двухколонный портик, абсурдный для последователя русского классицизма и сына одного из идеологов неоклассицизма (я имею в виду Фомина). Исходя из протяженности фасада и фронтона, можно предположить, что первоначально задумывался восьмиколонный портик, весьма характерный для Петербурга. Но не случайно же архитектуру сталинской эпохи (особенно послевоенного периода) называют “ампир во время чумы”. Строительство здания только началось, как вышло историческое постановление ЦК ВКП(б) “О журналах “Звезда” и “Ленинград”” (от 14 августа 1946 г.), а А.А.Жданов сделал два устрашающих доклада. И прямо заявляет, что есть в Ленинграде Зощенко, Ахматова и им подобные, которым “Ленинград советский не дорог. Они хотят видеть в нем олицетворение иных общественно политических порядков и иной идеологии. Старый Петербург, Медный всадник, как образ этого старого Петербурга, — вот что маячит перед их глазами. А мы любим Ленинград советский…”.
Не реагировать на ЭТО было нельзя. Реакцией стало резкое (на 75%) “сокращение” портика до двух колонн, который в результате сделался из классицистского – как бы уже советским. Во всяком случае утрата целых шести колонн демонстрировала решительную переделку традиционной, старо-петербургской формы. Это был способ защиты: “редактирование” исходного классицистского проекта ради доказательства любви к “Ленинграду советскому”. Реплика Смольного, которую, как я полагаю, хотел создать Фомин, не получилась.
И в результате на свет появился “гриб”, соавторами которого могут считаться Жданов и все те люди из архитектурной среды, кто использовал благоприятный момент для сведения счетов: пышный антаблемент (мощный фронтон, акцентированный архитрав, лепнина на фризе, две статуи) оказался приставленным к тонкой “ножке” из двух колонн, расположенных по центру.
Сразу изменилась вся классицистская концепция фасада: раз портик выродился в две колонны, оформляющие нишу, фронтон увенчал стену, а не портик, стал элементом пластики утилитарно необходимой стены. Более того, связь логики внутреннего пространства с логикой построения главного фасада, необязательная для классицизма, была теперь архитекторами тщательно прописана: реальная стеновая конструкция и внутренняя планировка адекватно выражаются художественной стоечно-балочной системой, той, что именуется иллюзорно-тектонической. Иначе говоря, Фомин и Журавлев использовали множество классицистских элементов, но при этом нарушили канон именно в отношении принципа “искусства для искусства”, который Жданов подверг уничтожающей критике.
Утилитарное и художественное оказались непосредственно связаны, структура фасада стала прямым выражением внутреннего пространства дома и назначения его помещений. Отсюда отказ от портика как “бесполезного”, только украшающего, и перенос акцента на пластику “полезной” в утилитарном отношении стены, к которой теперь привязан и фронтон, и скульптуры на крыше.
Связь оформления фасада и внутренней планировки многообразна. Наружный декор вполне конкретно сообщает о планировке внутри дома. Так, например, начальство поселено на втором этаже, где – по канонам классицизма – и должны обитать вельможи, а для знакового выражения этого окна второго, “начальственного”, этажа помечены сандриками и ложными балюстрадками, повторяющими идею убранства всего фасада в целом. В то же время окна третьего и четвертого этаже украшений лишены – “канцелярские крысы” посидят и так.
В горизонтальном направлении место пребывания начальства – уже на самом втором этаже – также демаскируется. Эту функцию и выполнили две коринфские колонны, расположенные по центру фасада и на стене, позади колонн, продублированные двумя пилястрами: они выявляют функции внутренних помещений, степень важности персон, их заполняющих, помечают Главный Кабинет.
Две колонны оформляют парадный вход в здание, парадоксально расположенный на уровне второго этажа. Эти “верхние ворота” не предназначены для простых смертных, простым смертным прямого пути к начальству нет. На уровне второго этажа между колоннами располагается балкон, точнее, лоджия, на которую можно выйти только из приемной главного начальника. Лоджия – единственная в здании (как и Главный начальник), и она нужна для того, чтобы начальник мог в случае необходимости подышать воздухом или пообщаться с народом. Со стороны проспекта лоджия обрамлена колоннами.
Это все знаки советского архитектурного языка, основанного на классицизме, обогащенном обильными знаками “советскости”. В итоге получился “винегрет”.
Повторю: надо было сначала провести обсуждение архитектурной ценности и дальнейшей судьбы здания. Возможно, это памятник эклектики, и его надо было сохранять именно в этом качестве. Но все и за всех решил КУГИ.
