14 октября могло бы исполниться 55 лет моему отцу, артисту Алексею Девотченко (1965 – 2014). Я до сих пор теряюсь, когда кто-то спрашивает, есть ли у меня любимая папина роль. Актёрские дети прекрасно знают, какое это проклятие! Ведь ещё не стёрлись, не угасли сентиментальные воспоминания о воскресных походах в кино, о поездках на дачу в Комарово, о том, как вы вместе смотрели Чарли Чаплина и тайком от мамы пили вредную газировку – а тут какая-то «любимая роль»…
Да и очень уж много у папы было прекрасных ролей: сразу вспоминаются и легендарные его моноспектакли, и безумный капельмейстер Иоганнес Крейслер из спектакля «P.S.» по Гофману, и фиглярствующий Шут из додинского «Короля Лира», и страшнейший Хлестаков из «Ревизора» Валерия Фокина, и, и, и… Да много чего вспоминается.
Но, наверное, главным моим театральным впечатлением стал всё же моноспектакль «Дневник провинциала в Петербурге», который режиссёр Григорий Козлов поставил по мотивам одноимённого романа М. Е. Салтыкова-Щедрина. Этот спектакль я видел очень много раз – кажется, что-то около десяти, – и на самых разных площадках: папа играл его и в «Мастерской» у Козлова, и в Интерьерном театре, что на Невском проспекте, и в московском театре «Модерн», и на малой сцене МХТ им. Чехова, и в Гоголь-центре Кирилла Серебренникова… Сейчас, по прошествии нескольких лет, когда моего отца уже нет на свете, а «Дневник провинциала» можно посмотреть только в записи, я всё чаще ловлю себя на мысли, что этот удивительный, ни на что не похожий спектакль был неотделим от самого папы, от жизни и судьбы артиста Алексея Девотченко.
О своём знакомстве с литературным первоисточником спектакля папа вспоминал так: «Я совершенно случайно в 1989 году нашёл этот роман в городе Красноярске. В книжном магазине мне попалась книжка, которую я никогда не встречал, я не знал, что у Салтыкова-Щедрина есть такой замечательный роман… А для моноспектакля и надо брать материал, который тебе нравится. Если ты нашёл что-то, что тебя заставляет смеяться, безумно хохотать или рыдать, – это твоё, лично твоё».
Многим позже, в 90-е годы, папа дал почитать роман своему давнему другу и соавтору Григорию Козлову – и закипела работа, и родился спектакль, по которому в последующие 17 лет студенты театральных вузов учились актёрскому и режиссёрскому мастерству.
Наивный провинциал, выходец из «постылого губернского города», усевшись в вагон Николаевской железной дороги, отбывает в Петербург. С какой именно целью он едет в столицу, герой и сам не знает. Затем ли, чтобы начать здесь новую жизнь? Затем ли, чтобы на что-то для себя пролить свет? За мифической ли концессией? А может, просто инстинктивно, без особых на то причин, как делают это многие провинциалы: «В Петербург, в Петербург – этим всё сказано!»
Вот только путешествие по петербургским салонам, ресторациям, гостиницам и театрам на деле оборачивается для героя историей сошествия с ума. Петербург – город-чудовище, город-моллюск, «каменная гробница лучших человеческих желаний», – способен уничтожить, стереть в порошок и довести до безумия любого. И маленькому человечку из губернского города N. уготована участь Поприщина, Германна и Мышкина – заключительной точкой его столичного вояжа становится Жёлтый дом.
«Петербург претендует на роль не просто столичного города, но модели мира, – писал сразу после премьеры спектакля критик Леонид Попов, – герой Алексея Девотченко “выпал из гнезда”. Мир – худо ли, ладно ли, – продолжает крутиться, а герой перестал ощущать себя его частицей… Спасение от такого несовпадения с миром русские лишние люди находили кто в изгойстве, кто в шутовстве, кто в пьянстве. Герою Девотченко, увы, заказан путь Венички Ерофеева. Ежедневные возлияния не могут стать способом протеста – они-то и обернулись кошмаром, и довели до смирительной рубахи…»
Душевное состояние героя в спектакле было выражено через сюрреалистическое сценическое пространство, которое замечательный художник Александр Орлов создал буквально из ничего: на сцене – бесчисленное количество бутылочек, баночек, флакончиков и скляночек. Эти бутылочки служили метафорой и ежедневных попоек в ресторане Палкина, и чернильниц, в которые герой, работая над своими «записками сумасшедшего», обмакивал гусиные перья, и театрального бинокля, и самого Петербурга. И возносился артист Алексей Девотченко, облачённый в свой белый балахон – не то смирительную рубашку, не то шутовской наряд (автор костюма – Ольга Саваренская), – над этим жестоким и проклятым городом. И, раскрыв чёрный зонтик, парил над ним, словно герой картины Шагала.
Мой папа родился и вырос в Санкт-Петербурге – однако он вовсе не лукавил, когда говорил, что история тоскующего и мечущегося провинциала ему очень близка. Надо думать, он, как никто другой, понимал этого героя с его болезненным саморазрушением, с его вечной неприкаянностью, с его саркастическим отношением к действительности (а в спектакле Григория Козлова, вопреки трагическому финалу, было много, много смешного).
А что до Петербурга, то этот город в равной степени испытывает на прочность всех – и заезжих провинциалов, и иностранных туристов, и интеллигентных мальчиков с блестящими глазами. Пожалуй, больше всего он жесток как раз к последним – к тем, кто здесь родился и вырос, кто учился кататься на велосипеде вдоль колоннады Казанского собора, а после школьных уроков бежал на занятия в Аничков дворец, в Театр юношеского творчества. Петербург никогда никого не отпускает: и чувствуют эти состарившиеся мальчики себя чужими и лишними в своём родном городе, и проклинают его, и мечутся по жизни, и ищут счастья, и не находят, и, по завету одного очень петербургского поэта, неизменно приходят умирать на родину.
Но может быть, виновен не Петербург, а сама жизнь?
А на старом Комаровском кладбище, под высокими финскими соснами, навсегда примостился чёрный могильный камень. На камне – вглядывающийся в небо папа из того самого «Дневника провинциала в Петербурге», в белом своём одеянии. В августе вековые деревья над кладбищем скрипят и плачут, а зимой стоят они, белые, лёгкие и невесомые, как гусиные перья. Крупными серыми хлопьями ложатся на Комаровский некрополь вечерние сумерки, и в такие моменты надгробные памятники, могильные кресты и пушистые ели кажутся огромной театральной декорацией.
Кирилл Девотченко
