Марта Сюткина продолжает делиться зарисовками из своих будней подготовки к учебе в исторической аспирантуре. Но на сей раз — без шуток.
.
Обычно книги Европейского университета в Санкт-Петербурге из серии «Азбука понятий» читаются легко и быстро. Они, краткие и емкие мини-энциклопедии о философских и социальных понятиях, для того и созданы, чтобы коротко и понятно поведать «о главном». Но с книгой «История» Ивана Куриллы у меня не получилось ни быстро, ни легко.
Возможно, одной из причин, по которым я с особым пристрастием читала эту книгу, стала моя профессиональная погруженность в тему исторических исследований. А когда копаешь глубоко, то сжатые пересказы известных тебе и значимых для темы книги предметов обсуждения кажутся поверхностными и недосказанными. Однако не столько экстра-сокращенная версия «истории истории» показалась мне чересчур «очищенной» от деталей, примеров и источников, — что, в общем-то, может быть оправдано форматом книг этой серии, — сколько спорность некоторых суждений автора.
Без всяких промедлений сразу приведу примеры (стр. 40-42 в книге):
«Однако уже в начале XX века само понятие “исторический факт” подверглось сомнению и критике. Прежде всего, историки, отойдя от единственного, политического ракурса в исследовании прошлого, увидели, что любой “факт” оказывался, с одной стороны, делимым на более “мелкие” факты, а с другой — был частью какого-то еще более крупного процесса или события, которое тоже можно было бы назвать “фактом”.
Еще более важным было понимание, что одно и то же событие (скажем, празднование победы над врагом) может быть описано во множестве научных текстов: в одном — в качестве факта культурной жизни, в другом — как экономический факт, — в третьем как факт политический. То есть одному событию прошлого соответствует не один, а множество исторических фактов, содержащихся в научных трудах. Принципиально важно здесь, что этот список фактов, порожденных единственным событием, всегда остается открытым, невозможно представить себе, какой “факт” увидит в уже известном событии историк следующего поколения, который, возможно, придет в тот же самый архив, что его предшественник, и возьмет те же самые документы, — но задаст им новые вопросы. Оказалось, что факта как объективной, не зависящей от исследователя и решаемой им задачи действительности нет, он становится результатом взаимодействия историка, ставящего исследовательский вопрос, и источника, в котором он отыскивает ответ.
Получается, что любой факт, упомянутый в историческом исследовании, является уже описанием события с определенной точки зрения и с помощью определенной методологии.
Можно ли отнести к историческим фактам утверждения вроде “Крепостное право было отменено 19 февраля 1861 года” или “СССР прекратил свое существование в декабре 1991 года”? Чтобы понять отличие этих высказываний от того, что имеют в виду историки, задумаемся, на какой вопрос они отвечают. Если вопрос носит хронологический характер, — когда случилось такое-то событие? — то это еще не факт, а лишь привязка события к шкале времени. А если мы спрашиваем, что случилось в такую-то дату, то этот ответ лишь один из возможных. Причем ответ “крепостное право было отменено” — лишь одно из нескольких возможных описаний события (пусть и наиболее распространенное). Высказывание, констатирующее событие (то, что оно состоялось), но не отвечающее ни на какой вопрос, не является констатацией исторического факта, — тем более что трактовка скрыта в том, как мы назвали это событие. Так, в зависимости от исследовательской оптики и позиции автора можно, например, написать, что “Советский Союз распался”, “был распущен”, “стал жертвой политических амбиций”, “уступил стремлению народов к независимости”».
Мне представляется, что в этом фрагменте автор просто путает тему достоверности фактов и множественности их трактовки. Не говоря уж о том, что специфическая трактовка тех или иных фактов, не подкрепленная доказательствами, чревата уходом в конспирологию, о чем, на мой взгляд, было бы немаловажным упомянуть при разговоре об оптике исследователя, при помощи которой создается новый текст об истории.
Но вернусь к теме самого понятия «факт», о котором пишет Курилла. По-моему, в его примере с прекращением существования СССР или отменой крепостного права факт остается фактом: СССР юридически перестал существовать в декабре 1991 года, а манифест, изданный 19 февраля 1861 года, назывался «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей», что и означало юридическое окончание действия крепостного права в Российской империи.
Курилла приводит опасное утверждение: «Высказывание, констатирующее событие (то, что оно состоялось), но не отвечающее ни на какой вопрос, не является констатацией исторического факта, <…>». То есть, можно сказать, что жители России всё ещё закрепощены, Ленин не умер 21 января 1924 года, Владимир Путин не родился 7 октября 1952 года, а Советский союз всё ещё существует, ведь никто из историков не догадался задать соответствующие вопросы…
Может быть, Иван Иванович имел в виду, что покуда факт не подтвердишь косвенными свидетельствами, перекрестными источниками, нельзя быть уверенным, что описанное в единственном виде событие действительно произошло? Но почему сразу так и не написать, без постмодернистского заигрывания со словами…
Следующим, не воспринятым мною и, вероятно, как раз пострадавшим от чрезмерно сжатого изложения, стал фрагмент со стр. 71:
«Спор “германистов” и «романистов» стал одним из важных дебатов, подготовивших революцию во Франции.
Великая французская революция потрясла европейское общество, которое вдруг осознало, что континент вступил в совершенно новую эпоху. К началу XIX века всем в Европе стало интересно, что произошло и чем же отличались прошлые времена; начался период интереса к прошлому, породивший романтизм, национализм и способствовавший появлению самих современных наций».
Вот, просто так всем людям вдруг стало интересно? А кому именно, в каких слоях общества? Только ли это был праздный интерес? Почему вдруг именно в тот момент времени люди задались подобным вопросом, а не раньше или позже? Допустим, все (и аристократы, и буржуа, и полуобразованные рабочие, и неграмотные крестьяне) дружно заинтересовались прошлым под влиянием крушения французской монархии и казни Людовика XVI. Но почему такой же реакции не последовало, когда полутора столетиями ранее англичане точно так же лишили своего монарха головы и попытались учредить республику? Значит, в XIX веке было что-то еще, помимо всеобщего изумления перед Великой французской революцией? Но об этом автор не пишет. А зря! Уж аргумент «стало интересно» нельзя назвать ни фактом, ни удачной его трактовкой. Это какая-то фразочка из школьного учебника по истории, которая призвана не объяснить, а просто соединить части повествования. По-моему, в «Азбуке понятий» такие фокусы недопустимы.
Еще один пример изложения материала в школьном стиле обнаруживается на стр. 92:
«После смерти С.М. Соловьева его кафедра в Московском университете перешла к В.О. Ключевскому, который прочитал, а затем опубликовал “Курс русской истории”. Ключевский отказался от установок “государственной школы”; для него русская история была частью истории всеобщей. Работы Ключевского были близки к методологическим подходам историков-позитивистов, он искал закономерности в развитии человеческих обществ, выделив в итоге следующие “исторические силы”, определявшие, по его мнению, историческое развитие: природу страны, физическую природу человека, личность и общество».
Формулировка отличия Ключевского от других историков подобрана таким образом, что может подойти кому угодно. Кто из историков, создававших концепции развития тех или иных государств, не писал о природе, личности и обществе?.. Кроме того, исходя из приведенного абзаца, можно подумать, что для Соловьева русская история не была частью истории всеобщей, хотя, конечно, это ошибочное суждение, вытекающее из неуклюжего упрощения излагаемого автором материала, или же небрежного отношения к логике текста.
На стр. 120-121 обнаруживается и еще один пример неряшливой логики повествования:
«В результате эволюции моральных норм многие герои прошлого оказались с сегодняшней точки зрения расистами, антисемитами, рабовладельцами, сексистами, а то и просто массовыми убийцами. В 2015-16 годах сначала в Южной Африке, а затем и в Англии развернулось движение “Rodes Must Fall” (“Родс должен пасть”), требующее убрать памятники и уничтожить иную коммеморацию Сесиля Родса, британского колониального деятеля конца XIX века. Участники движения видят в Родсе империалиста и расиста и считают неприемлемым, что и по сей день сохранились его памятники и названные его именем аудитории. В США в последние годы появились свои антигерои: недавно в Принстоне студенты потребовали переименовать здание, названное в честь Вудро Вильсона, бывшего президента университета и президента США, потому что он был расистом. В нескольких университетах студенты выражали недовольство и коммеморацией Томаса Джефферсона, автора Декларации независимости, третьего президента США и рабовладельца.
Спор историков, скандал вокруг “Осколков” Вилькомирского и разрушение коммеморации вчерашним героям становятся понятнее, если смотреть на все это сквозь призму набравшего силу в последние десятилетия — прежде всего во французской историографии — совершенно нового подхода к истории. Его часто рассматривают как составную часть обширного поля “исследований памяти”; и он, в самом деле, использует “память” как одно из центральных понятий, однако его дисциплинарная принадлежность именно к истории, а не к исследованиям культуры тоже очевидна. Лидером этого направления стал Пьер Нора, французский историк, автор концепции “мест памяти” (lieux de mémoire) и редактор многотомного коллективного труда с таким же названием, в котором множество историков собрали и описали французские “места памяти”. Сам Нора противопоставлял память и историю, но его работы способствовали включению проблематики памяти в исследование современной истории и корректировке представлений о том, где расположен фокус исторического исследования: надо искать не настоящее в прошлом, а прошлое в настоящем. Сам Hopa артикулировал свою позицию именно как историка настоящего».
Подводка к Пьеру Нора через снос памятников рабовладельцев ненароком наводит на мысль, что Нора и положил начало этому процессу, ведь он назван «лидером этого направления [исследования памяти]». Хотя, возможно, тут мы имеем дело с множественностью трактовок исторических фактов, о чем толковалось на стр. 40-42. Тогда Нора действительно может рассматриваться как невольный основоположник борьбы с местами непристойной памяти, вроде памятников расистам. Хотя объективно, конечно, не может. Ведь Пьер Нора является основателем общества «За свободу истории», которое выступает за то, чтобы не давать оценок прошлому. Возможно для Ивана Куриллы, как для американиста, примеры со сносом памятников на Западе были самыми подручными, но на мой взгляд, показали проблематику коммеморации и мест памяти однобоко.
Оглядываясь на прочитанное и все вышесказанное, могу заключить, что книга «История» из «Азбуки понятий» ЕУ представляет собой взгляд на историю ее автора — Ивана Куриллы. А текст книги как будто был в спешке взят из имеющегося у автора в голове бэкграунда. Причем автор — не историк цивилизаций, не философ и не культуролог, а исследователь Соединенных Штатов Америки. Поэтому относящиеся к Западу феномены описаны более менее гладко, но в остальном, и особенно в том, что касается истории России, текст местами, как было уже отмечено выше, напоминает школьный учебник, местами — научпоп рассуждения молодежных публицистических интернет-изданий.
Книга из серии под названием «Азбука понятий», как мне представляется, не должна оставлять у читателя ощущение того, что всё сложно. Эта серия была призвана разложить по полочкам основные представления о разных понятиях, а не запутать. Поэтому порядок мыслей, логика разделов и точность выражений в подобных книгах так же важны, как отбор материала и умелое сокращение. Чтобы и школьник, и студент всех ступеней образования, и учитель истории (да и родитель молодого историка) нашли книгу полезной и интересной. С книгой «История» такого не получается. Увы.
Марта Сюткина
