Сорокатрехлетний Николай Копейкин – редкий пример петербургского художника, которого хорошо знают за пределами Петербурга. В 2009 году его персональная выставка прошла в ЦДХ. Изначально белгородский филолог и философ, несколько лет преподавал английский в Москве, в тех местах, где язык особенно востребован – персоналу в отелях, менеджерам в фирмах, работающих с западным бизнесом. В 1997-м перебрался в Петербург, сделав живопись своей профессией. Как-то музыканты группы НОМ попросили помочь с переводами. Теперь Копейкин участвует в концертах, согласно Википедии, его амплуа – «бэк-вокал и сценическое действие».
Самая известная на сегодня серия картин Копейкина – “Слоны Петербурга”. В Петербург слонов привезли в XVIII веке. Чтобы не замерзли, регулярно поили водкой, и они быстро вымерли. С животных начался наш разговор.
– Почему вы столько внимания уделили слонам?
– Целых 16 (шестнадцать!) полотен. На фоне нескольких сотен моих работ, согласитесь, немного. Обратился я к слонам, потому что меня заинтересовал не только исторический факт, но в первую очередь факт человеческий. Мистическое превращение слонов в людей, их расцвет и вырождение – все это похоже на человеческую жизнь. Алкоголь, который прочно вошел в быт заморских животных, выступает в качестве того самого “нечеловеческого” фактора, определившего печальный конец животных.
– Как вы определяете свою специальность – карикатурист или просто художник?
– Художник.
– А разве президент у трубы – “коллайдера” – не карикатура? Или рисунки про неплательщиков за свет?
– По сути да. По исполнению это все-таки живопись. Постеры о неплательщиках – близкий к карикатуре жанр плаката. И висят они не только на моей странице в ЖЖ, но и во всех пунктах “Петроэлектросбыта”, так как это был соцзаказ с их стороны. Однако эти работы – малая доля того, что я сделал.
– Два образования помогают?
– Мне всегда это помогало. По крайней мере, филологическое: в эпоху англосаксонской культурной экспансии знание английского освобождает от проблем в общении с иноязычными гражданами.
– Где вы любите выставляться – в галерее, в большом зале, в Сети?
– В галерее всегда уютная атмосфера. На огромных площадках есть опасность потеряться. Особенно если картины небольших размеров. Мне, например, больше нравится смотреть импрессионистов в малых залах Музея Пушкина в Москве, нежели в более просторных эрмитажных. Современные работы большого формата прекрасно вписываются в “футбольные поля” московского ЦДХ. Что касается Сети, то здесь таких проблем не существует. Это вообще самое демократичное пространство, как для художников, так и для зрителей, оставляющих мнения в виде комментов. А если кто-то начинает хамить, его можно спокойно выставить, “забанив”. Единственное, что не может в полной мере донести интернет, так это качество работы, материалы, размеры, если они важны, и какие-то детали. Мне больше нравится масштаб галерейной выставки.
– Вам интересно, что делают коллеги?
– Интересуюсь от случая к случаю. Не могу позволить себе ходить и тусить по выставкам чуть ли не ежедневно, как на работу (а таких художников я знаю). Времени нет. Да и желания. Но за творчеством некоторых с удовольствием слежу. Мне интересны радикальные опыты скандальной питерской группировки “Протез”, веселая московская группа “ПВХ”, Гаврила Лубнин. Из более старшего поколения Владимир Шинкарев, Лариса Голубева, Василий Голубев…
– Как вы относитесь к арт-истеблишменту?
– Трудно относиться к тому, что плохо знаю. По-моему, это какое-то московское коммерческое предприятие. Там коммерческого задора больше, чем художественного. В Петербурге арт-истеблишмент практически не существует. Хотя художник, обладающий такими талантами, как творить и “впаривать”, – прекрасное сочетание в эпоху коммерческих отношений.
– А к истеблишменту вообще?
– Спокойно. Я читал “Мартина Идена”.
– Вам льстит нахождение в музейных собраниях?
– Скажем так, мне приятно, что я там оказался. Юношеской экзальтированности на этот счет не испытываю. Я ведь попал туда в зрелом возрасте и, надеюсь, заслуженно.
– Каким должен быть музей современного искусства в Петербурге?
– Большим, международным и по возможности частным. Большим – потому что город немаленький. Международным – чтобы местные художники могли знакомиться с современным зарубежным искусством не только по журналам и интернету. Ведь в основном мои коллеги безденежны. А частным – потому что в государственный обязательно посадят нафталиновых строгих бабок на каждом углу и будут ныть про уходящую культуру и недофинансирование. До сих пор помню, как жаловался мне организатор фестиваля голландской культуры в Петербурге несколько лет назад. В Русском музее, во время выставки современных голландских художников одна из инсталляций представляла собой нагромождение просто включенных в сеть телевизоров, из которых доносился шум. Так вот работали они только на открытии. В остальные дни фестиваля были выключены. Уж не знаю, что там хотел сказать автор инсталляции, но на его просьбы включить телеящики был дан отказ. Строгие старухи объяснили, что это мешает им работать.
– Вам интересно жить в современной России?
– Жить вообще интересно. Хотя иногда и устаешь.
– Что хуже – коррупция или неубранный снег на улицах?
– Неубранный снег лучше. Его можно убрать. А коррупция рождается и живет в головах. Ее вместе с головой надо сносить. По-другому не получится.
– Какое событие может заставить вас бросить все и отреагировать на холсте?
– Безденежье.
– Политкорректная, не съеденная волком-вегетарианцем “Красная шапочка”, которую вы критиковали в одном интервью, – смешно. Но “чурка”, “черный”, “хачик” – уже не смешно. Или это не так?
– Политкорректная “Красная шапочка” – настолько же смешно, насколько глупо. А чурка, хачик и все такое – это из области обычного хамства. У нас хамство в почете, как ни крути. И не только у нас. Все эти вещи от незнания друг друга и непонимания. Это касается не только русских, но и остальных народов. По крайней мере, само явление ксенофобии всегда было, есть и вряд ли исчезнет, пока существуют различия по национальным и расовым признакам. И в этом нет ничего противоестественного. Во всяком случае, нет дыма без огня, и у каждой нации есть свои особенности. Другое дело, как проявляется ксенофобия: в погромах, чистках или анекдотах. Лично мне по душе анекдоты. Все остальное – преступление.
– Почему вы выбрали для жизни Петербург? Считается, что здесь много нафталина.
– Если вы имеете в виду провинциальность Петербурга, то мне кажется, это и есть тот самый нафталиновый миф, о котором любят поговорить журналисты. Для меня это вовсе не проблема: хочешь столичной жизни – садись на поезд и утром ты в Москве.
– А как вы к небоскребам относитесь?
– Проект, повторяющий угадываемый символ “Газпрома”, мне кажется чудовищным. Он очень некрасивый. Подобные здания – это посыл к архитектуре прошлого века, а если так, то почему бы не взять другой проект из XX века. Я имею в виду башню В. Е. Татлина, которую он придумывал, работая в Петрограде. Я бы ее даже крупнее сделал, чем газпромовский проект. Она бы действительно украсила вид.
– Что еще надо Петербургу?
– Давно пора раз и навсегда решить вопрос с переправкой людей на другой берег Невы в навигационное время. Вантовый мост –выгоден только подрядчикам и таксистам, но не гражданам. Неужели нельзя оставить работающей хотя бы синюю ветку метро в ночное время. Пусть даже это будет дороже, но навсегда решит проблемы людей, опоздавших на столь рано закрывающееся метро. И стоить это будет дешевле, чем постройка очередного моста. Именно в таких вещах видны устремления власти в области социальной политики, а не в ежегодном выпуске георгиевских ленточек.
