Блокадный дневник 15-летней Анны Кашириной, школьницы, по всей видимости, погибшей в 1942 году в блокадном Ленинграде. Рукопись была найдена в 1942 году Петром Петровичем Рыжаго (1902 г.р.), в развалинах дома по дороге от Столярного переулка на Кировский завод. Теперь стала известной благодаря Анастасии Плюто. Отсканированный дневник – здесь.
Война началась 22/VI-41 года. Я узнала об этом у крестны. Никто не верил, что Германия — наш союзник и друг, совершила варварское нападение на нашу страну. Но к этому начали постепенно привыкать.
С 18/VII-41 г. ввели карточную систему. Хлеба давали рабочим 800 грамм в день, а иждивенцам, служащим и детям по 400 грамм. Хлеб и у нас и у всех оставался и мы начали сушить сухари. Мы насушили два маленьких мешочка, включая в это число баранки и сухари, которые мы покупали в готовом виде. Другие продукты тоже были по карточкам, но их давали вдоволь. На пропитание продуктов вполне хватало. Но такое блаженство продолжалось недолго.
Немцы наступали и все ближе подходили к Ленинграду. Примерно в начале августа началась эвакуация детей до 14-ти-летнего возраста из Ленинграда. Мы записали Мишу, но отправить его мама не решилась, так как думали, что будет плохо. Но мы просчитались.
Нормы на продукты сбавляли. Хлеба стали давать меньше: рабочим 600 г., а служащим, иждивенцам и детям по 300 г., хлеба стало хватать только на пропитание.
Эта норма была примерно с неделю, а быть может и меньше. Ее ещё сбавили. Стали давать рабочим 400 г., а остальным по 200 г., мы стали уже хлеб не на тарелке ставить на стол, а делить всем поровну.
Мама работала на Кировском заводе, а я с братом получала по 200 г., как иждивенцы. Папа — на казарменном положении, домой он приходил редко. Карточки на хлеб и на крупу он брал с собой.
Мама все до последней капли делит с нами. Хлеба не хватает. В фуражных магазинах стали разбирать жмых или дуранду. Папа доставал несколько раз этой дуранды и привозил ее нам, а иногда Миша ездил за ней к нему в завод. Мы стали печь дурандовые лепешки, подбавляя в них муку и есть их с супом.
Хорошо, что мы посадили картошку. Ей мы питались все лето, а выкупленные крупы (большей частью чечевицу, так как других круп почти не было) откладывали. Еще нам помогла капуста, которую мама натаскала с огородов. Мы насолили небольшую бочку белой капусты и побольше «серой» или иначе листья капусты, которые были уже под морозом. Так мы и жили.
Уже второе блюдо было редко, так как картошки уже было мало и мы тушили и жарили серую капусту. Иногда мама приносила из завода чечевичную кашу. Но этого мало.
Наш город ежедневно подвергался бомбежке и обстрелу из орудий. Ночью бомбили, а днем обстреливали.
Все ждали 7-го ноября, думая, что прибавят хлеба, но ничего этого не случилось, а с 10-го ноября норму на хлеб ещё сбавили. Стали давать рабочим 300 г., а остальным по 150 г., нам на троих приходилось 450 г. в день и 600 г. крупы на декаду. (Мама с 23 октября не работает, так как её уволили по сокращению штата).
Хлеб был плохой, потому что его пекли не из одной муки, а подбавляли примеси, которые состояли из бумаги и ваты (о составе примесей говорили все в городе). Мы уже не жарили картошку, а только варили суп или щи, мы и сами не знаем как назвать. Клали и крупы, и капусты, и картошки, только бы было погуще.
С 13 октября хлеба еще сбавили: рабочим до 250 грамм, а остальным по 125 грамм. На троих 375 грамм в сутки! Это что-то ужасное, но нам помогала капуста и лепешки.
Теперь уже не говорили о вкусном питании, а все хотели побольше хлеба. Сухари у многих кончились, хотя было насушено много. Три раза в сутки уже никто не ел, а лишь два раза и те с горем пополам. И завтрак (в 11час), и ужин (в 6 час) состояли из одного блюда: жидкого супа. Люди начали пухнуть, проклинать свою судьбу. Все ждали одного конца, какой бы он ни был.
Папа у нас давно ходил пухлый, но чем мы могли ему помочь? Ничем. Мы сами ходили голодные. Многие падали на дороге, идя на работу или с работы. Другие, садясь отдохнуть, больше уже не поднимались. Третьи, идя в уборную, в комнату не возвращались. Четвертые помирали от голода. Пятые кончали жизнь тем, что вешались, потому что у них вытащили карточки. Шестые… впрочем, достаточно. Люди падали, как мухи. Но вот стали идти слухи, что хлеба прибавят. Никто не верит. Можно было слышать такой разговор:
— Говорят, что хлеба прибавят.
— Кто тебе сказал, бабы? Как бы эти 125 грамм не отняли. (Все говорили 125 грамм, так как большинство было иждивенцев.)
Говорили, что прибавят с 10-го декабря. Но ни 10-го, ни 15-го хлеба не прибавили. Стали говорить, что прибавят с 20-го декабря. Но и 20-ое число не дало ничего хорошего. Разговоры прекратились. Стали ждать Нового года.
Продуктов в магазинах не было. Очереди начинали с 3-х часов ночи. Но магазин открывали и сообщали, что ничего нет, и очередь расходилась, ничего не получив. 25-го числа мама пошла в очередь часов в пять, но около шести она прибежала домой, крича:
— Деточки вы мои милые, хлебушко-то нам прибавили!
Мы ей не могли поверить. Миша встал и пошел в магазин за хлебом — это его обязанность. И только тогда мы поверили, когда он принес хлеб. Рабочим дали по 350 гю, а остальным по 200 г., мы стали получать 1 кг 100 г хлеба в сутки. Разделив хлеб на 4 части (папа со 2-го декабря не работал, потому что ему оторвало 2 пальца на заводе №3, где изготовляли примесь в хлеб. Он принес немного этого теста и мы стали печь лепешки из дуранды, отрубей и этого теста.), мы были очень удивлены и обрадованы, видя по какому большому куску нам досталось. Затем мы стали хлеб делить на три равные части, а папе выкупать хлеб отдельно, потому что он чувствовал себя плохо и лицо его опухло.
Опухоль появилась и у мамы, и мы стали развешивать хлеб каждому по норме. Мама с 1-го декабря работала на заводе Марти и мы боялись, что она, не дойдя до дома, свалится.
Так мы и жили: сегодня жив — слава Богу. За завтрашний день никто ручаться не мог. По городу уже не бегали кошки и собаки — их всех поели. Голод мучил всех. От него не отставал и холод. Сошлось всё вместе: голод, холод и тьма.
На рынках ужасные цены, но на деньги мало кто продает, а большинство на продукты питания: на хлеб, конфеты, сахар и др.
Печки стоят в каждой комнате. Грязь везде и всюду. Воды нет. Провались такая жизнь. Мы решили продукты питания: капусту и дуранду растянуть на январь месяц, а там будь что будет. Ежедневно везут массу покойников. Их или бросают на кладбище около забора, или везут к покойницким, а отсюда их увозят в братские могилы.
Говорят, что умирает до 10 000 человек в день. Это ужасно! Как ещё живы мы?! Все злы, никто никого не хочет слушать, а делать так, как тебе хочется. Я знаю, что я иногда поступаю плохо, но иначе я поступать не могу. Едят когда и что придется.
За время войны папа нам несколько раз приносил мясо. Я ела, не зная, как оно называется, а после, когда оно уже кончилось, я узнала, что это была кошка.
Я не знаю человека, который бы разбирался в продуктах питания. Ели все, что попадается под руку, лишь бы это было съестное.
Однажды мы разговорились у наших соседей. Тема известная — еда. Мы хотели, чтобы у нашего дома свалилась лошадь. А она сказала:
— Вон, у покойницкой, целая куча навалена, выбирай любого.
Мы не знаем, может быть, мы и это ели.
Сейчас наступает, и уже наступил, самый тяжелый и напряженный момент. Я решила вести подробные записи о прошедшем дне. Дни проходят однообразно, тем не менее, если мне удастся пережить все трудности, мне будет интересно вспомнить прошедшее.
Самые прекрасные годы 15 лет (я родилась в 1926 году 22-го мая) в такой тяжелый момент переживать очень трудно. Если дневник мой попадет кому-нибудь в руки, пусть он прочитает и узнает, как жили в начале 1942 года жители города Ленина.
10 января. Спать легла рано. В первом часу ночи к нам в окно застучала Нина Молчанова и закричала:
— Вставайте, вставайте! Горим! Наш дом горит! Скорее вставайте!
Мама разбудила меня; папа и Миша тоже вскочили. Я вначале не поняла, в чем дело, но потом быстро начала одеваться, кричала через стекло:
— Где горит?!
— Третья парадная!
— У кого пожар? Кто поджег дом?
Ответа не было. Схватив жакетку, я с папой побежала на улицу узнать в чем дело и в каком положении мы находимся. Выбежав на улицу, я велела папе идти к третьей лестнице, а сама побежала к первой. Бежала я очень быстро, не знаю откуда взялось столько силы. Обежав вокруг дома, я встретилась с Ниной. Она на ходу сообщила мне, что дом подожжен Настей Поповой (сиротой 13ти летнего возраста).
— Паразиты, что вы наделали?! — закричала я, подбегая к группе людей.
— У нас воды нет! Несите воды!
Я ещё что-то кричала, а потом побежала домой, схватила ведро и побежала обратно.
— Пойдёмте за водой! Берите ведра! Борис, побежали с тобой за водой, — сказала я, обращаясь к брату Нины.
Он что-то закричал, схватил ведро и мы побежали. Когда мы принесли воды, то папа уже разломал окно и мы увидели огромное пламя. Двумя ведрами здесь ничему не поможешь! Я побежала домой, сообщить в каком положении дело. Затем мы начали вытаскивать из комнаты все вещи. Все тащили свои вещи и спрашивали:
— Пожарную вызвали?
— Ходили вызывать пожарную?
— Ты ходила?
— Нет.
— А чего же ты спрашиваешь?
Наконец, сказали, что две девушки из десятой квартиры, ругаясь, побежали за пожарной, и что она должна скоро приехать. А пламя беспощадно всё уничтожало, возрастало с молниеносной быстротой. Мы вытаскали все вещи и всю мебель. Ходить в парадной было уже нельзя,: все было залито водой. У меня на валенках был ледяной покров, толщиной сантиметров в пять, а в валенках хлюпала вода. Стоя на улице, мы услышали, что Семенова тетя Нюра плачет. Оказывается, что она была на работе, а сын спал в комнате. Когда она прибежала, то он уже задыхался. В больнице он помер… она в чем была на работе, в том и осталась.
Наконец приехали пожарные. О! Как долго они разматывали шланги. Все их торопили:
— Дяденьки скорее! Поторопитесь пожалуйста!
— Скоро будете тушить-то?
— А чем тушить? Воды-то нет! — вот их ответ.
Что тут было?! Боже мой! Все бегают, кричат, плачут. А пламя все свирепствует и готово охватить весь дом. Не менее, чем через полчаса дали воду. Начали тушить. Пламя стало постепенно утихать. Во время тушения Нина мне рассказала, как начался пожар. Оказывается, тетя Нюра Молчанова купила Насте пальто. Она пошла в комнату с лучиной, повесила пальто в шкаф, а лучину обронила в шкафу и ушла спать на кухню. Лучина начала тлеть и… вот результат, горит весь дом. Почти вся деревянная половина сгорела.
Погорело очень много вещей, продуктовых и хлебных карточек. Часов в шесть мы были опять в своей комнате. Мы попили чай и ложиться спать не стали, а начали готовить завтрак. Часов в десять мы поели по полторы тарелке супу, по котлетке с двумя лепешками и небольшому куску хлеба весом приблизительно грамм в 100, а папа с мамой грамм в 175. Затем мы стали приводить в порядок комнату. В первом часу мы ещё раз поели жирного супа, сваренного из сухарей.
Но обгорелые и замерзшие столбы начали тлеть. Кое-где шел дым и нам самим приходилось тушить эти места водой. Так было два раза. Один раз мы потушили сами, а второй раз, заливая водой, вызвали пожарную машину. Пожарники решили обойтись без воды. Обрубив топором тлеющее место бревна, они уехали. Это было в шесть часов вечера.
Усталые, голодные и холодные рано легли все спать. В десятом часу ночи нас, как в прошлую ночь, разбудил крик:
— Вставайте, горим, опять горим! Поля, вставайте! Чердак горит!
Мы вскочили, побежали узнать что и где горит. Со второго этажа уже таскали вещи. Пламя было уже порядочного размера. Сразу побежали вызывать пожарную машину. Мы стали тоже таскать вещи, но мебель оставили в покое. Пожарников очень долго не было и квартира над нами уже начинала гореть. Хорошо еще, что стена была каменная, иначе нам бы пришлось плохо. А когда приехали пожарные, то не было воды.
Наконец, дали воду. Тушение началось и мы стали вносить в комнату вещи. Вода была внизу, под ногами и сверху лилась как из ведра. Наконец нам удалось втащить все вещи. Мы сразу легли спать.
11 января. Остаток ночи проспали спокойно. Встали. Позавтракали. Мама пошла на работу брать увольнительную. Я стала убирать в комнате. Вынесла огромную кучу мусора. Затем пропустила в мясорубку теста на лепешки, которое замешали в последний раз. Во втором часу пришла мама, усталая, распухшая от бессонных ночей. Затопили печку и стали готовить свой скромный ужин. Мы очень напуганы пожаром и каждый шум возобновляет в памяти прошедшую ночь. Если кто громко крикнет в парадной или на улице, то кажется, что он кричит: «Пожар! Горим!», а не что-нибудь другое. Сегодня день прошел спокойно, а ночью мы не знаем, что с нами будет.
Радио не говорит уже несколько суток. Что-то теперь на фронте? Грохота орудий и треск пулеметов последние дни не слышим.
Продуктов в магазинах нет. Есть хочется ужасно, а что есть? Нечего. Все говорят, чтобы мы потерпели последнее время. Но больше терпеть нельзя.
Легли спать в седьмом часу, съев перед этим по полторы тарелке супа и по котлетке.
Папа совсем развинтился. Он совсем не может ходить. Ложась спать заявил, что ему нужно поправляться, что он всю жизнь жил для семьи. Он хочет, чтобы ему всего давали больше и в тайне от нас с братом, а за завтраком и за ужином все время кричит: «Хватит! Хватит, мне не наливайте больше». Если ему будут подливать суп, то он тарелку подставит, а сам всё время будет кричать: «Хватит! Хватит!» Как его понимать — не знаю.
Во всяком случае он все время голоден. Во время еды он часто заглядывает другим в тарелку или на хлеб. Я несколько раз замечала его косые взгляды.
12 января. Слава Богу! Ночь проспали спокойно, правда ночью мы проснулись от какого-то шума на улице, но это был просто шум и ничего опасного.
Часов в двенадцать я пошла в магазин. Продуктов никаких нет. Я, выкупив мыло, спички и хлеб, вернулась домой. Мыло, спички и хлеб — это все, что было в огромном магазине, да и это вскоре кончилось. Сказали, что до 15/I-42 г. в магазинах ничего не будет. А с 15-го января — не известно.
15 января. В магазинах стало кое-что появляться. Давали муку, приготовленную из кокосовой дуранды. Пока установили всем одну норму — 400 грамм. А сегодня в двенадцать часов привезли мясные консервы, которые дают 75 г. вместо 100 г. Мама заняла очередь, а я в час ее сменила. Консервы были мерзлые и их никак было не вынуть из банок. Пока их оттаивали, чеки не выбивали.
Часа в три или около этого времени, стали выбивать чеки. Когда до меня осталось человек около двадцати чеки выбивать не стали, потому что накопилась большая очередь к продавцам. Так простояли до 5-ти часов. А 25 минут шестого я, получив 300 г. консервов вместо 400 г., пришла домой.
Из-за 300 г. простояла пять с половиной часов! Боже мой!
Все говорят, что с завтрашнего числа прибавят хлеба! Нет, не может этого быть!
Говорят также, что в Ленинград доставляют очень много продуктов. Если их доставляют, так почему же нам не дают?! Почему ежедневно мрет тысячи нар жителей?! Когда же этому будет конец? — Не знаю.
17 января. Сегодня я хотела с утра идти на рынок за столярным клеем, из которого варят студень, но не пошла, потому что не пошел мой попутчик и проводник. Мама с утра пошла на работу и взяла с собой свои иждивенческие карточки, чтобы их зарегистрировать, а оставила только папины. Позавтракав, я принялась за уборку комнаты. Стала выгребать в ведро золу. Папа, лежа на аттоманке, вскочил:
— Куда ты выгребаешь уголь?! — закричал он.
— Да разве это уголь, ведь это зола! Ты что печку золой топить хочешь? Отойди, я сама уберу…
— Я тебе уберу, ведь это угли…
— Ну и убирай сам.
Он все сгреб в кучу и отошел. Мне стало до слез обидно, что он и сам ничего не сделал и другим не дал. Я взяла и начала обратно убирать все в ведро. Он опять вскочил, начал говорить, что вырастил нас, а мы его не слушаемся, что он нас всю осень мясом кормил и прочее и прочее…
Когда он сказал, что всю осень нас мясом кормил, я не стерпев проворчала:
— А каким мясом-то… этим мясом любой прокормить может… — я говорила и всхлипывала и он меня передразнил.
Он сказал, что мы все в грязи, что лицо вытираем половыми тряпками и что он ходит в одной рубашке 4 недели.
— А кто же тебе виноват, что ты не переодеваешься, что же мы тебя будем переодевать что ли?
— А кто же?
— Сам, вот кто. Генька и то сам одевается.
Так мы с ним поссорились. Часов в двенадцать он ушел в магазин стоять за крупой. Я послала Мишу сменить его, но он от услуг его отказался. Он принес 400 грамм пшена, которые выкупил на свою карточку, и занял другую очередь на случай, если рано придет мама. Посидев немного, папа взял с собой Мишу и пошел в магазин, они встретили маму и взяли у нее карточки. Мама пришла голодная и попросила есть. Суп был холодный и она поела его немного. Ещё она съела свои котлетки.
— Ну, как, отец тут на вас не ругался? — спросила она на ходу. — Вы уж с ним не ругайтесь, а то он ведь больной, нервный. Вот и тогда он тебя в магазин послал, а ты не шла, да еще при чужом человеке. Ты знаешь, кто это был?
— Нет, — ответила я.
— Ты Паню Чупряеву знаешь, так это ее свекровь, дяди Сенина мать. Помнишь 7-го ноября к нам приезжали, пиво-то у нас пили? У них сын есть 16-ти лет, такой как ты. Им Семен тебя расхвалил: «Там Анечка-то, Анечка!» Они решили поехать и посмотреть. Им хотелось с нами породниться.
— Прямо из-за меня и приезжали?..
— Да! А ты при таком человеке так капризничаешь!
— Я его не знаю и знать не хочу!..
Вскоре пришли папа с Мишей и принесли ещё 1 кг 200 г. пшена. Мы разделили на 10 дней. Вечером мы поели, я, от нечего делать, села читать. Папа куда-то ушел «погулять», как он выражался. Около семи часов он пришел и сказал:
— Но, — спать, довольно свет жечь, — а сам, не раздеваясь, сел на стул. Я стала нехотя раздеваться. Мама тоже. Когда я легла спать Он отозвал маму к двери и стал с ней что-то шопотом говорить. Я услышала только, как мама спросила: «человечье?», а ответа не слышала. Затем опять мамин голос: «да не надо пока». Они ещё что-то говорили, а потом мама легла ко мне спать. Он посидел, спросил время и ушел.
— Мама, а мы стали, как людоеды, — сказала я после долгого молчания.
— Что же я с ним сделаю, — ответила она.
Я знала, что он пошел за мясом. Мне было очень обидно. Я лежала и всхлипывала. «Неужели мы хуже людей?»
— Что ты расстраиваешься? Что ты расстраиваешься? Ведь этого человека убили, — уговаривала меня мама. Но я её не слушала. Расстроенная я уснула очень поздно.
21 января. Сегодняшний день прошел спокойно. Мы перешли на суп: капуста вся кончилась. Вчера мы получили полкило чечевицы и полкило муки, по 2 руб. 10 коп. Суп нам показался необыкновенно вкусным, но его было не достаточно, чтобы насытить наши пустые желудки.
Конечно, раньше, до войны, мы по столько супу низа что не съели бы, потому что тогда было и первое, и второе и третье блюда; а теперь: почти по 2 тарелки супа и по 1 катлетке мы съедаем за 1 раз, да еще к этому 100 г. хлеба. Если бы было побольше хлеба, то тогда мы были бы сыты, но хлеба нет.
У всех одна мысль: хлеб. Ведь мы его почти не едим, он и во рту-то не бывает. Ну что это — 200 г. хлеба в день? Нас только утешают. Рабочим дали по 100 г. песку и по 50 г. сливочного масла, а иждивенцам по 100 г. конфет и по 50 г. масла. Кроме этого еще по 100 г. мяса на карточку. Все говорят, чтобы мы потерпели последнее время.
Это хорошо говорить только сытому, а голодному каково ждать? Мы уже достаточно ждали, уже ноги отказываются служить, но воля не наша. Говорят, что скоро должны прибавить хлеба, но никто не верит.
Мы — голодны и никогда не думаем быть сытыми, поэтому нам не верится, что на Ленинград обращены все взоры, что его жителей хотят спасти, что в город доставляют много продуктов. Нет, мы никогда не будем сыты, нам этого голода не пережить.
23 января. Вчера вечером папа опять пошел «погулять». Я знаю, что он пошел за добычей. Ждать его прихода я не стала и уснула рано. А утром я проснулась от шороха в комнате — это папа резал принесенное им мясо. Мама должна была идти к девяти часам на работу. Она встала рано и начала готовить обед. Решив поесть три раза в сутки, она на-спех сварила суп, правда, жидкий, но наваристый. В восемь часов мы все съели по тарелке этого супа и мама ушла на работу, решив попросить увольнительную. В одиннадцать часов она пришла. В двенадцать мы пообедали. Сегодня я получила еще 400 г курицы. В пять часов мы еще раз поели.
Хлеб на завтра мы решили не брать; особенно настаивал папа, потому что ему сказали, что по радио передали распоряжение о прибавке хлеба и тут же его отменили, потому что не окончена регистрация карточек. Мама решила сама идти в магазин к открытию, так как ей дали увольнительную до 28 января.
24 января. Ура! Ура! Сегодня нам прибавили хлеба! Но, прибавка так мала, что о ней и говорить не хочется: 50 г. Всем, кроме служащих, прибавили по 50 г., а служащим 100 г. но все же это прибавка. Раньше мы получали 125 г. на целый день, а теперь я съедаю эту норму за один раз. Ведь когда-то, совсем недавно, 250 г. получали рабочие, а сейчас их получают иждивенцы и дети.
Кроме этого дали рабочим по 350 г., а иждивенцам по 100 г. муки; еще дали песку всем по 150 г., обещают еще крупы и масла, но, как говорят: обещанного три года ждут.
