Бориса Хлебникова называют кинорежиссером новой волны. Online812 он рассказал о том, что мегаполис делает с хорошим человеком и сколько денег нужно дать режиссеру, чтобы он снял неплохое кино.
– Вас кинокритики называют кинорежиссером новой волны. Чего они от вас ждут?
– Никакой новой волны в русском кино нет. Потому что для того, чтобы сформировалась новая волна, нужна сильная внешняя причина. Как это было, например, с нашим послевоенным кино или итальянским неореализмом (1945 – 1955 гг., режиссеры Висконти, Росселлини, де Сика. – Прим. ред.). Ничего великого само по себе произойти не может, нужен мощный исторический рычаг.
– Перестройка им не стала?
– Меня тоже всегда занимало, почему перестройка ничего не перестроила и оказалась недееспособной. Ведь по большому счету ее и не было, просто был распил “бабок”. Новые мальчики вышли с концерта Цоя и начали менять у чукчей водку на меха. Вот и вся перестройка.
– Вы согласны с тем, что шанс создать шедевр наиболее велик при минимальном бюджете?
– Однозначно да. Деньги очень расслабляют. Когда, например, в кино снимаешь какую-то сцену, нужно браться за камеру, точно зная, что и как ты хочешь сказать, какой эмоции добиться и так далее. Когда много денег – сцену снимаешь всеми возможными способами. Но тот самый единственно нужный способ, он обычно пропускается. Когда у тебя мало денег – то сосредоточенности больше. Этот закон работает не только в кино, в любом деле. Когда выкручиваешься из ситуации – мозги начинают лучше работать. Я бы сказал так: денег должно быть чуть-чуть меньше, чем их хочется иметь. Но когда их совсем мало – это тоже беда.
– Кино будущего?
– Мне кажется, наиболее правильным путем всегда шло американское кино. Их режиссеры и продюсеры всегда умели внимательно следить за тем, что происходит в обществе и что волнует людей. И уловив их настроения, они переносят его в сюжетное кино. Поэтому на их экранах всегда ходили не некие люди, а люди с реальными и понятными зрителю проблемами. Зритель мог об этом сильно и не задумываться, но он чувствовал и понимал, что человек в кадре такой же, как он. В России так не получается снимать, и это главная проблема российского кинематографа.
– Вам “пираты” больше мешают или помогают?
– Нам прокат больше всего мешает. Своей неуклюжестью, тем, что работает с фильмами по шаблону, а не с каждым – по-разному. Интернет – вот мой прокат.
– А современная Россия вас больше радует или огорчает?
– Больше огорчает. Расстраивает ксенофобией, тем, что мы опять потихоньку закрываемся от внешнего мира, тем, что начинаем придумывать себе внешних врагов и обижаться на них. Тем, что слово “патриотизм” в нашем исполнении стало гадким.
– Во что удивляет: вы – коренной москвич – очень терпимы к мигрантам, можно даже сказать, испытываете к ним сочувствие. Хотя считается, что петербуржцы и москвичи приезжих не любят. Как удалось сохранить светлые чувства?
– Я думаю, это разговор не столько про меня, сколько про людей вообще, у которых вырабатывается привычка жесткого отношения к миру. Если каждый день видеть одно и то же, хоть казнь младенцев, на протяжении длительного времени, то к этому привыкаешь. Сейчас я имею в виду жестокое отношение к мигрантам, которое со временем перестает казаться таковым. В Москве и Петербурге выработалась такая привычка.
Приезжие подметают наши улицы, строят нам дома, ремонтируют квартиры. На стройках и фабриках они работают сменами по 14 часов. Такое положение вещей – не ужасные случаи. Это норма, система. Частью нашей экономики стало рабовладение по умолчанию.
Моя же история с гастарбайтерами возникла довольно случайно. Я очень хотел, чтобы в моем новом фильме сыграл Евгений Сытый. Так получилась история про парня из белорусской деревни, который приезжает в Москву на заработки (фильм “Сумасшедшая помощь”. – Прим. ред.). Потом мы начали “копать” тему приезжих рабочих: ездить по стройкам, общаться с ними… И скажу вам честно, фильм, который в итоге получился, – это добрая сказка по сравнению с тем, что на самом деле собой представляет жизнь этих людей. Это правда очень страшно.
Страшно приезжать в Питер и видеть на фасадах свастику. Страшно знать, что каждые три дня в России убивают иностранного рабочего. И вообще было страшно сделать для себя открытие, что ни фига мы не терпимая нация, никакие мы не миролюбивые. Мне глубоко омерзительно, что уже даже в кругу моих друзей и знакомых стали использоваться слова “чурка”, “хачик”.
– В нетерпимости по отношению к мигрантам виновата природная жестокость русских или мигранты это сами провоцируют?
– А как они могу не провоцировать, когда живут в ужасных условиях? Они что, должны быть страшно вежливые и читать Пушкина в метро? Абсурдно ждать такого поведения. Те условия, которые для них создаются, и те условия, в которых они живут, конечно, провоцируют на встречную агрессию, преступность.
– Надо ж как-то разрешить эти противоречия!
– Я думаю, в какой-то момент каждый должен осознать, что Москва и Петербург становятся такими же мегаполисами, как Париж, Нью-Йорк, Лондон. Там подобные проблемы существуют давно, и каким-то образом люди пытаются друг с другом уживаться, понимая, что таковы правила игры огромного города. Для нас же отношения коренных жителей с мигрантами – новая история, которая пока, увы, развивается по варварскому пути.
– Ваша цитата: “жителей мегаполисов, таких как Москва, Петербург, объединяет одна общая психологическая проблема – немасштабность отдельно взятой человеческой жизни, из которой вытекают… жадность, мелочность, раздражительность”. Такие метаморфозы происходят с жителями всех мегаполисов или только российских?
– Я раньше думал, что всех. Но, побывав в Нью-Йорке, понял, что есть исключения. Нью-Йорк в этом смысле оказался каким-то очень особенным городом. В любом мегаполисе, если бы у меня потерялись дети, я бы испугался. В Нью-Йорке же я понимал, что если они потеряются, с ними ничего плохого не случится.
Большому городу действительно свойственно менять человека. Тут ритм жизни намного быстрее, чем он человеку, в принципе, свойственен. Слишком высокая концентрация конфликтов: подрезали на машине, толкнули на улице, долго стоишь в очереди за продуктами… Это такие маленькие вещи, но когда они накапливаются, то довольно агрессивно влияют на человека. Хороший человек, живя в мегаполисе, может стать не очень хорошим, думаю.
Нина АСТАФЬЕВА
Досье
Борис Хлебников. 37 лет. В соавторстве с Алексеем Попогребским снял фильм “Коктебель”. В паре с Валерией Гай-Германикой – документальную ленту “Уехал”. Первый самостоятельный полнометражный фильм – “Свободное плавание” (2006). Второй – “Сумасшедшая помощь” (2009)- про белоруса-гастарбайтера и его злоключениях в Москве.
