Есть писатели, которых государство давно и надежно присвоило, – например, Пушкин или Шолохов; недавно абсурдную попытку огосударствления попытались совершить с Гоголем, сведя «Тараса Бульбу» к патриотическому лубку. Есть писатели антигосударственные, которых власть по традиции не любит и которых сторонится, – таковы Салтыков-Щедрин и Герцен. Чехов – негосударственный, он в стороне, он не против государства и не за, он его просто игнорирует. Оно для него как бы не существует.
Негосударственник
В 1899 г. Антон Павлович был пожалован Николаем II в дворянство и в кавалеры ордена Станислава 3-й степени. Тем, кто это событие готовил, да и самому царю, наверное, казалось, что внуку крепостного мужика, пусть он уже и великий, известный на весь мир писатель, это будет очень лестно и приятно. Однако Высочайший указ был оставлен Чеховым вообще без внимания, от нобилитации Чехов отказался, орден тоже не получал. Причем дело тут не в том, что Чехов к этому времени перерос такие знаки отличия – еще в середине 1880-х гг. в одном из рассказов он высказал сугубо ироническое отношения к таким побрякушкам. Забавно было бы представить Чехова на каком-нибудь торжественном вручении, тараторящим слова благодарности лично Его Величеству и правительству за столь высокую оценку его скромного труда на благо России…
Естественно, в советское время попытки «огосударствить» Чехова предпринимались постоянно: считалось, что если он игнорировал государство Александра III и Николая II, то из этого можно вытянуть его образ как предтечи советской власти. Образцовые фрагменты советского дискурса дают, например, «Энциклопедический словарь» 1955 г. и Корней Чуковский: «Его творчество проникнуто любовью к родине, верой в человека, страстной мечтой о счастье, красоте и творческом труде, о грядущей победе общественной справедливости» (Словарь); «Для советских людей, для людей нашей творческой, могучей эпохи, Чехов такой близкий, родной человек <…> Он всей своей обаятельной личностью стоит перед нами как ранний предтеча того многомиллионного племени советских людей, которые, перестраивая свою планету для грядущего счастья, должны перестроить – и перестроят! – себя» (Чуковский, 1960 г.).
Известна реплика доктора Астрова (как подчеркнуто в пьесе, в момент произнесения этой фразы Астров пьян) из второго действия «Дяди Вани», ставшая популярным афоризмом: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
Этим словам повезло особенно: в 1942 г. стало известно, что «формулу неразрывного единства красоты и правды» внесла в свою записную книжку Зоя Космодемьянская, о чем в книге 1946 г. написал знаменитый в свое время пропагандон В.Ермилов (Ермилов В.В. Чехов. М., 1946. С. 357). Это придало формуле Чехова идеологическую сверхценность, и отныне афоризм навсегда был увязан с коммунистическим идеалом совершенного человека: «Разве эта формула не подходит для нас, кому доверено строить коммунизм?», – якобы говорила девушка, член бригады коммунистического труда, и ее слова переходили из монографии в монографию (Жежеленко В.П., Овчинников Н.Е., Шарипов Х. Техника, труд и человек: Некоторые проблемы становления коммунистического труда. М.: Издательство ВПШ и АОН, 1963. С. 198).
В советское время идеологическая бетономешалка работала, Чехова постоянно старались замуровать в железобетон и превратить в хорошо сохранившийся труп, модель умеренного критика царского режима, который в учебниках непосредственно предшествовал М.Горькому и пролетарскому периоду.
Облико морале
Посмертная судьба Чехова вообще очень сложная. Тексты его были доступны, в театрах ставили его пьесы, вроде бы все было благополучно, но сильнейшим искажениям подвергся его собственный образ. Главным исказителем была сестра, Мария Павловна.
Как-то на склоне лет ее потянули за язык, и старушка вдруг припомнила (наверняка в надежде, на то, что это никогда не будет опубликовано) несколько экзотических подробностей, касавшихся посещения Антоном Salon de Variétés, отнеся эти эпизоды к 1879 – 1882 гг.:
«Антон Павлович купил в буфете большого омара и прицепил его к лацкану вместо цветка. Обступившим его девушкам он говорил, что этот омар сделан из коралла. В ложе он посадил к себе на колени девицу и громко говорил ей: “Пусть весь свет видит, моя дорогая, как я тебя люблю”». Стоит заметить, что это фрагмент из воспоминаний жены племянника Марии Павловны, они впервые опубликованы не в России, а на Украине, причем через 100 лет после смерти Чехова.
Но именно Мария Павловна создала и возглавила литературную полицию нравов, под руководством которой безжалостно сжигались целые эпистолярии, из писем Антона, которые она публиковала, Мария изымала слова и абзацы, зачерняя их или вырезая ножницами; тех, кто вспоминал о Чехове «неправильно» (Н.М.Ежов, брат Ал.П.Чехов) подвергали остракизму, компрометировали, наказывали неперепечатыванием. До сих пор не опубликованы ценнейшие письма к Чехову его многочисленных корреспонденток, хранящиеся в рукописном отделе бывшей Ленинской библиотеки.
Например, по поводу ценных воспоминаний брата Александра Павловича Чехова (изданы в 1907 – 1908 гг.), которые правдиво изображали отца Павла Егоровича форменным садистом, Мария Павловна, Главный Хранитель Образа, писала некоему Павлову (газетчику) в 1916 году: «<…> Я прошу вас принять во внимание при оценке воспоминаний этого периода, что наш старший брат Александр Павлович временами страдал алкоголизмом, и все эти воспоминания были написаны им во время этой болезни. Это был прекрасный человек с большими талантами, о котором сохранилась светлая память в нашей семье, но то, что написано им во время болезни, должно подлежать строгой критике и иногда даже полному отрицанию». Потому закономерно, что и дневник Александра Павловича, хранящийся в РГАЛИ, издан только в незначительных отрывках.
Книга воспоминаний о Марии Павловне Чеховой и ее писем была названа «Хозяйка чеховского дома» (1969) и это очень точно выражает суть дела: половину ХХ века она была единоличной хозяйкой чеховского образа. А скрывать-то было что.
Антон Чехов с первого курса университета, с первых шагов мужской жизни приучал себя обращаться с женщинами как селадон, который рассчитывает на успех и имеет его. Медицинский студент Чехов – жизнерадостный румяный здоровяк огромного по тем временам роста – 182 см, знаток женских внутренностей и любитель женского тела, изголодавшийся посетитель публичных домов знаменитого Соболева переулка (Москва) и иных веселых мест. Знакомство практически с любой женщиной завершается сексом, каждую понравившуюся удается «тарарахнуть» (термин Чехова из письма 1883 г.).
Великим писателем, разоблачителем мещанской психологии и национальным символом интеллигентности он станет потом, а пока в каждой женщине он видит «гетеру» и желает ею обладать. Все замешано на жизнерадостном, говоря по-современному, сексизме. Наиболее характерен рассказ 25-летнего Антона «Женщина с точки зрения пьяницы»: «Женщина до 16 лет — дистиллированная вода. 16 лет — ланинская фруктовая. От 17 до 20 — шабли и шато д’икем. От 20 до 23 — токайское. От 23 до 26 — шампанское. 26 и 27 лет — мадера и херес. 28 — коньяк с лимоном». 29 – 32 – ликеры, 32 – 35 – пиво, 35 – 40 – квас, от 40 до 100 лет – сивушное масло. Беспощадный мужской взгляд, классификация, объясняющая оценки и сюжеты всех сочинений Чехова, в том числе и поздних. В сущности, ментально он остался 25-летним, не постарел и не повзрослел. И, кстати, даже странно, что феминистки Чехова еще не разоблачили.
Когда Главный Хранитель Образа, сестра Мария очищала облик Антона от всяких «безумств», она, безусловно, учитывала, что российскому обществу требовался писатель с личностью «интеллигента в пенсне», лишенного «брутальных» мужских качеств, идеализированного «друга женщин», изящного во всех проявлениях своих чувств, лишенного агрессивности и «физиологического аппетита», т.е. почти асексуального, обаятельного, скромного, беззлобного, милого. И именно Чехову после смерти было суждено эту социальную роль (мало соответствовавшую его природным качествам) играть, потому что в созданном заново идеальном Чехове «Россия полюбила себя» (выражение В.В.Розанова в статье к 50-летию Чехова).
Так что можно сказать, что маска Чехова была подобрана верно. Россия этого Чехова в маске полюбила, а все реальные подробности или не хотела знать, или сразу забыла. На них не было запроса. А.В.Амфитеатров в том же 1910 г. простодушно назвал Чехова «интимнейшим другом русской женщины», имея в виду тонкое знание женской психологии, которое обнаружил Чехов-писатель. Однако, если знать детали бурной сексуальной молодости Чехова-мужчины, то прозвучит эта аттестация весьма двусмысленно.
Современный взгляд на Чехова сразу раздваивается на восприятие лица и маски, что придает особый интерес исследованиям и пикантность образу.
Капли раба
Один из биографических сюжетов, который Мария Павловна хотела бы навсегда вычеркнуть, – жуткое детство Антона.
Брат Александр воспоминал: «В обиходе же Павла Егоровича оплеушины, подзатыльники и порка были явлением самым обыкновенным, и он широко применял эти исправительные меры и к собственным детям, и к хохлятам-лавочникам. Перед ним все трепетали и боялись его пуще огня».
Мемуарист Н.М.Ежов: «Сам Чехов, уже будучи увенчанным Пушкинской премией, говорил одному литератору: “Знаете, меня в детстве отец так порол, что я до сих пор не могу забыть этого!” И голос писателя дрожал, так остры были его воспоминания. Брат Чехова, покойный художник Н.П.Чехов, тому же лицу рассказывал следующее: “Наш отец с нами жестоко расправлялся. Розгами драл всех, и Александра, и Антона, и меня – нещадно! К писаньям Антона и к моему рисованию он относился с досадой или с глумлением»
Вл.И.Немирович-Данченко (один из немногих, с кем Антон был на «ты») привел слова Чехова: «Знаешь, я никогда не мог простить отцу, что он меня в детстве сек».
А.И.Роскин: «Но иногда возвращения из гимназии были пыткой, самой ужасной, какую только пришлось испытать Антоше. Это были дни, когда он приносил домой на подпись отцу балльник – и в балльнике стояла двойка. Двойка означала домашнюю порку. Павлом Егорычем двигало непоколебимое, как бы застывшее убеждение в том, что он должен воспитывать детей так, как воспитывали его самого. <…> Павел Егорыч едва ли подозревал, что, избивая Антошу, он подвергает его не обыкновенному отеческому внушению, а чудовищному истязанию».
В третьем и пятом классах гимназии Антон сидел по два года, так что поводов для регулярных порок было предостаточно.
Садизм отца находил поддержку в религиозных постулатах, а религиозность – что делало ее совсем невыносимой – получала садистское воплощение в принудительном и непрерывном церковном пении, картины которого напоминают крепостной театр: «Тяжеленько приходилось бедному Антоше, только еще слагавшемуся мальчику, с неразвившейся еще грудью, с плоховатым слухом и с жиденьким голоском… Немало было пролито им слез на спевках и много детского здорового сна отняли у него эти ночные, поздние спевки. <…> Если приходилось в большой праздник петь утреню, он будил детей в 2 и в 3 часа ночи и, невзирая ни на какую погоду, вел их в церковь» (воспоминания брата Александра).
Именно эти воспоминания сестра Мария пыталась «отменить», представляя Александра больным на голову.
Интимнейший друг женщины
Бурная сексуальная жизнь Антона имела две существенные особенности: во-первых, связи кратковременные, во-вторых, они встраиваются в технологию литературной работы.
Первый пункт связан с сексологическими представлениями 1870 – 1880-х гг. Женщина провоцирует мужчину на бесконтрольную и длительную трату энергии, истощение физиологическое и творческое. Второго Антон боялся больше всего, поскольку вполне сознательно и очень упорно шел к литературной славе и достиг ее уже в 26 – 27 лет. При этом подразумевалось, что у женщин «животная природа» – тем больший страх такая «женщина-зверь» внушала. Особенно же, по мнению компетентных экспертов, опасны были своим повышенным сладострастием русские женщины. В случае Чехова можно подозревать, что женофобия усилена сознанием собственной повышенной сексуальности как следствия чахотки, признаки которой зафиксированы уже в конце 1884 г., а «огонь-баба» является лишь «спусковым крючком». Женщина привлекает, возбуждает и пугает — именно тем, что сильно возбуждает.
Тянется же Антон именно к «женщинам-внушающим-страх», активным сексуально. Причина скрыта в том, что садизм отца не мог пройти бесследно, и уже в борьбе с образом Отца (и неотделимой от него триадой детских мучений лавка – церковь – школа) Чехов перегружает все его негативные качества на «опасных женщин», которых надо и/или можно бояться. При этом он старается – по примеру Захер-Мазоха (в чем и заключалось его эпохальное открытие, флагелляция как таковая была известна задолго до Захер-Мазоха) – трансформировать отложившиеся в памяти унижение и боль в наслаждение, формируя мазохистскую установку.
Однако речь не идет о психосексуальном расстройстве, о перверсии, ставящей оргазм в зависимость от физических мучений/унижений со стороны полового партнера, как это описано у Захер-Мазоха в романах и рассказах (Чехов вообще не был любителем радикальных жестов, «рискующего поведения»); речь идет исключительно о мазохистских эротических фантазмах, которые все же так или иначе управляют поведением (например, стратегией выбора и критериями оценки женщин, построением сюжета, выбором литературных прототипов, кодов и штампов), но без радикализма полноценной перверсии. В результате возникает женофобия, сцепленная с продиктованной мазохистскими фантазмами тягой к «опасным женщинам», которые страх стимулируют; отсюда и постоянно ощутимое присутствие этих тем, а также литературных кодов Захер-Мазоха в художественном мире Чехова. Все это описано у Фрейда и его последователей, Чехов – классический пациент Фрейда.
Самые страстные женщины, способные испытывать оргазм, находились в публичных домах, поэтому Антон из бардаков до определенного возраста буквально не вылезает. Сексологические доктрины того времени исключали женский орагзм из состава нормы («порядочная», «приличная» женщина фригидна, «строга», асексуальна, пассивна, оргазм испытывать не может, это удел «падших»), а нимфоманками называют женщин, фактически испытывающих всего лишь оргазм. Нимфоманки «приходят в конвульсии при виде мужчины: черты лица их вытянуты, скорчены ужасным смехом, их глаза сверкают, движения порывисты, члены трещат, звуки, вылетающие из воспаленной гортани, то хриплы и глухи, то пронзительны и остры, как звуки металла». Так доктор Дебе описал в 1870-е гг. оргазм, который считался аномалией. Но именно к аномальным дамам с «треском членов» Антон Чехов и тянется.
Второй пункт связан с технологией литературной работы. Чехов целенаправленно знакомился с дамами, имел с ними отношения во всем, так сказать, диапазоне, а потом все подсмотренное и подслушанное превращал в текст. Даму же отправлял куда подальше. Из этой беспощадной технологии и выросло великое знание женской психологии, прославившее Чехова: «Душечка», «Ариадна», «Дама с собачкой», «Дом с мезонином», «Анна на шее» – шедевры абсолютные. Здесь не только стиль, но и знание подлинное, добытое из самых недр; ничего придуманного, «постмодернистского».
Реалист в высшем смысле
Можно привести пример того, как пересекались пункт первый и пункт второй.
Больше всего Чехова-мужчину возбуждал и Чехова-писателя притягивал безгранично эгоистический тип женщины, добивающийся полной сексуальной подчиненности жертвы. Черты этого типа он находил в Дуне Эфрос, ставшей героиней рассказа «Тина», в других женщинах. Сведения были собраны, отфильтрованы, каталогизированы, промодулированы захер-мазоховскими кодами и потом переданы героине «Шампанского» Наталье Петровне, хищной Ариадне, хищной Ольге Дмитриевне («Супруга»), Аркадиной. Примечательно, что Чехов отверг любовь Лики Мизиновой, ставшей прообразом Нины Заречной, но легко пошел на короткий необременительный, как игра, роман с Яворской, которая оказалась одним из прототипов Аркадиной. «Сезон страсти» с хищницей и «властной госпожой» Яворской, молодой женщиной (родившейся в 1871 году), был коротким (ноябрь 1893 – февраль 1894 г.) – чтобы не забрал много сил, энергии и денег, но «эстетичным» и познавательным. «Фурии пикантны», и потому Яворская возбуждала в Чехове «сразу наслаждение и отвращение». Сам Чехов, видимо, старался изображать Тригорина и пополнял образы Ариадны и Аркадиной уникальными данными, получаемыми методом «включенного наблюдения», для чего хватило трех месяцев.
У Чехова, как и у Тригорина, все идет в дело, он реалист в высшем смысле, и любые переживания и наблюдения «снимаются» с себя и сразу обращаются в литературу. Для него это обычно: неизменный успех у женщин, близость с ними он провоцирует и после использует для дела, как этнограф, живущий в изучаемом племени. Потом все – от «астрономки» Ольги Кундасовой, которая стала любовницей Антона в 1883 г. и оставалась ею в течение двадцати лет, до Лили Марковой, которую Антон лишил девственности, — получают справку о знакомстве и надежду попасть в какой-нибудь рассказ, пьесу и в целом в историю русской литературы в качестве лицензированных «спутниц Чехова», а то и «адресатов его лирики». Для новых же рассказов, повестей и пьес нужны новые впечатления, тоже базирующиеся на постижении женской психологии, а, стало быть, на сексе, потому что без него удивляющего точностью и полнотой знания о женском характере не будет. Не будет точности в деталях, которая так поражает читательниц Чехова, не знающих о его образе жизни и его специфическом «жизнелюбии».
Так работал литературный аппарат, именуемый «писатель Антон Чехов». Сестре Марии было что скрывать.
- Антон Чехов с Лидией Яворской и Татьяной Щепкиной-Куперник
К этому остается сделать только три примечания. Во-первых, не все наблюдения Антона Павловича вошли в литературу. Например, это касается «брака втроем», участниками которого были Чехов, актриса Лидия Яворская и писательница Татьяна Щепкина-Куперник. Чехов с интересом наблюдал в 1893 – 1894 гг. лесбийскую любовь Лидии и Татьяны. Как мужчина и прирожденный вуайер он испытал явный интерес к этой форме отношений 22-летней актрисы и 19-летней писательницы, но в его художественный мир столь экзотическое впечатление, столь изысканная смесь токайского и шабли, проникнуть категорически не могла. В русской литературе, несмотря на успех романов «Нана» Э.Золя и «Девица Жиро, моя супруга» А.Бело, лесбос еще не мог быть выведен в дискурс, оставаясь лишь сюжетом научных текстов по медицинской патологии. Кстати, и переводы указанных романов были очень урезанными.
Во-вторых, и это общий итог, Чехов всегда сопротивлялся природе семьи как точке зарождения сексуальности, считая его местом бесполезной траты жизненной энергии. Более убежденного, тонкого и бесшумного, чем Чехов, компрометатора и разрушителя традиционной семьи в русской классической культуре XIX века, пожалуй, нет.
В-третьих, женщина для Чехова – модель человека, а истории женщин, как правило, тяготеют к жанру сентиментальной пародии. Открытие Чехова заключено в том, что он сделал пародию амбивалентной, извлек из пародии, языком которой раскрыты тайны женской психологии, сентиментальный эффект. Секрет жгучей трогательности той же «Душечки» скрыт в безжалостной, чуть ироничной легкости, с которой описана жизнь персонажей, с непристойной, унизительной быстротой бегущая от рождения к смерти. С такой же легкостью и безжалостностью к человеку относится и сама жизнь. Это и есть главное открытие Чехова. Оно тесно связано, с одной стороны, со знаменитой краткостью, которая не только сестра таланта (как указано в письме брату Александру от 11.04.1889), но и выражение беспощадной краткости жизни, а, с другой стороны, с концептуализацией смерти и потому универсально.
Кстати, смерть от случайной причины – то, чего Чехов боялся больше всего. Экспликация этого страха дана в рассказе «Смерть чиновника» (1883), где представлен набор всех трех концептов: «смерть», «случайность» и «страх». Естественно, что в юмористическом тексте комплекс логически расчленен и растянут во времени: вследствие случайности происходит чиханье, оно порождает страх, а страх – смерть. Героем рассказа сделан экзекутор Червяков, он – модель человека вообще, ибо «человек есть червь» (Иов 25, 6), и именно в Книге Иова изображены случайные страдания, обрушивающиеся на человека.
Женитьба Чехова
Женился Чехов на актрисе, игравшей Аркадину, — на Ольге Книппер. Что бы ни писали о несовпадении Книппер и Аркадиной, типаж, стиль – «очаровательная эгоистка» — был общим, и именно это Чехова еще влекло и возбуждало. Любовные письма Книппер-невесты к Чехову-жениху могли бы быть письмами Аркадиной к Тригорину. Их литературность несомненна: ощущая себя известными публике фигурами, знаменитостями, оба писали в расчете на будущую публикацию и всеобщее чтение. С таким же расчетом создавались и тщательно хранились и письма друг к другу более поздние, в сумме образовавшие роман в письмах Писателя (Драматурга) и Актрисы.
С самого начала целью Ольги было завлечь, поймать и удержать. Охота началась летом 1899 года. Едва они начали переписываться, как Книппер пригласила Чехова в совместную поездку на корабле из Батума в Ялту (около 800 км, южная ночь на пароходе, сюжет «Морской болезни» А.И.Куприна, но с обратным распределением сюжетных функций), на что он дал письменное согласие 1 июля 1899 г. Целеустремленная Ольга ухаживает-охотится за Антоном, ему это нравится, ибо все удачно совпало: нарциссы податливы на исключительное внимание и восхищение – пусть и в качестве потенциальных охотничьих трофеев, а мазохисты стремятся быть объектами желания другого. Чехов словно входит в собственную пьесу, в которой не только процитировал «На воде» Мопассана (средства «заполонить» писателя – это комплименты, любезности, угождения), но и оставил ряд ремарок, детально описывающих, как именно Актриса должна ухаживать за Писателем: «Становится на колени», «Обнимает его колени», «Целует ему руки». Чехов – человек игры, для игры он написал сценарий, которому Книппер послушно следует.
Характерную деталь можно узнать из письма Немировича-Данченко Книппер от 27 октября 1899 г. Ольга играет Елену Андреевну в «Дяде Ване», Немирович очень недоволен ее игрой, делает ей замечания после первого спектакля: «Когда Астров ловит на пути, получается такое впечатление, что Елена уж очень скоро обрадовалась, что Астров вот-вот сейчас обнимет ее. Чуть ли даже не сама первая кладет свои руки на его» (кстати, Немирович был ее любовником и после того, как она вышла замуж).
Это не Елена Андреевна, а Ольга с мужчинами всегда торопится, такова она сама – не ждать, добиваться, «первой класть руки». Тем более, что доктор Астров – явная проекция доктора Чехова. «Astrum» – «звезда», а Чехов уже давно – заманчивая и свободная звезда.
Захер-Мазох, один из постоянных образцов для Чехова-писателя, скрыто присутствует и тут. Вот небольшой диалог из знаменитого романа «Душегубка» (1887): «“Давайте играть в горелки, предложила эта последняя <…>” – “Нет, лучше в волка, это гораздо веселее!” – перебила ее Анюта. “Кто же будет волком?” – спросила Генриетта. “Разумеется, mr Ядевский”. – “Кого же будете изображать вы, mesdames?” – спросил офицер, снимая шпагу. “Собак, которые будут травить волка”».
«Собака Олька!» – из письма Чехова невесте от 26 апреля 1901 г. «Оля, милая, собака» – из письма Чехова жене от 9 февраля 1902 г.
Антон Павлович хотел избежать помпезной свадебной поцедуры, однако «Книпшиц» хотела рекламы себе и браку с великим писателем, настаивала на публичности, обвиняла Антона Павловича в эгоизме и в итоге своего добилась: в «Новостях дня» (которые Антон назыал «Пакости дня») были помещены фотопортреты Книппер и Чехова, причем фото Книппер заслуживает особого внимания, потому что это результат специальной постановки. На фотографии (она потом не перепечатывалась в книгах) Книппер изображена в белом платье, сидящей в кресле в позе победительницы, на полу у ее ног – шкура (нем. «Pelz») волка с красиво оскаленной пастью. Это не простая фотография, а сообщение: с одной стороны, напоминание о реплике Астрова о Елене Андреевне: «Вам нужны жертвы!»; с другой стороны, метафора добычи, которую принесла охота на Антона, а также намеки на «охоту» в смысле «желания» («Lust») и, возможно, на Захер-Мазоха, на «Венеру в мехах» («Venus im Pelz») или, например, на рассказ «Дикие», в котором описана охотница Домаха, убившая гигантского медведя, волков и лисиц.
На 33-летней Домахе Чехов неожиданно женился в точном соответствии со своей теорией – когда риска задержать творческое движение вперед не было и энергии, которую можно было бы растратить, уже просто не осталось. Риска здоровью женитьба тоже составить не могла – здоровья просто не осталось. Его проза достигла абсолютного совершенства и при его жизни прочно вошла в «золотой фонд» – стремиться и тут было практически некуда. Дно жизни обозначилось вполне определенно – оставалось три года.
Получилась «ужасно странная свадьба», как выразилась одна из жемчужин чеховского «гарема», и «антибрак», образцовый во всех отношениях: от раздельного проживания (в разных городах, что Чехов планировал задолго до женитьбы, еще в 1895 г.) до равнодушия жены к здоровью смертельно больного мужа. Друзья и знакомые Чехова отчетливо видели, что его жизнь в браке лишена счастья, понятно это было и впоследствии.
Назвать актрису Ольгу красавицей не решился никто. Тяжелый подбородок «Книпшиц» (как стала именовать ее Мария Павловна Чехова после женитьбы брата) означал немецкую волю, а большой рот — повышенную чувственность. Она знала, чего хотела, и сумела марьяжа добиться, даже не побоявшись заболеть туберкулезом (на что обратили внимание Лу Андреас-Саломе и Зощенко).
Комедия, которую Чехов разыграл и персонажем которой себя напоследок сделал, — женитьба на «актрисульке» и совершенно ненужная с медицинской точки зрения поездка с женой в южную Германию, на курорт Badenweiler, где через месяц после отъезда из России, успев отправить сестре восемь бодрых писем, Чехов умер и вернулся на родину в «вагоне для перевозки свежих устриц», уже в замороженном виде. Жизнь пробежала от рождения до смерти с непристойной быстротой и завершилась пуантом пошлости, который в художественном тексте показался бы приемом нарочитым и слишком грубым.
Михаил Золотоносов
P.S. Младшая сестра Чехова – Мария Павловна – с 1922 года и до своей смерти в 1957-м была директором Ялтинского дома-музея А.П.Чехова. В том числе и во время оккупации Крыма германскими войсками.
Немцы очень хорошо относились к русскому писателю Чехову – может быть, из-за жены-немки, а может, и потому, что Ольга Чехова (племянница Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой) была звездой немецкого кино, в том числе, и в Третьем Рейхе.
Статью о посещении чеховской дачи в Ялте, напечатанную в издававшейся нацистами русскоязычной газете «За Родину», можно посмотреть тут.
