53 года назад, 9 ноября 1970 года умер де Голль. Национальный герой Франции, страны, чей образ для нас долго «лепили» русские классики.
Фонвизин: «Француз рассудка не имеет и иметь его почёл бы за величайшее для себя несчастие, ибо оный заставил бы его размышлять, когда он может веселиться; корыстолюбие несказанно заразило все состояния, не исключая самых философов нынешнего века, Д’Аламберы, Дидероты в своём роде такие же шарлатаны, каких видал я всякий день на бульваре, дружба, родство, честь, благодарность считаются химерою, наслаждаются сокровищами мира одни девки».
Другие классики больше вслушивались в эхо громких французских событий, как это делал Лермонтов:
Мне хочется сказать великому народу:
Ты жалкий и пустой народ!
…Из славы сделал ты игрушку лицемерья,
Из вольности – орудье палача,
И все заветные отцовские поверья
Ты им рубил, рубил сплеча…
Словом, один был порядочный человек – Наполеон, но и тут:
Как женщина, ему вы изменили,
И, как рабы, вы предали его!
Но у Толстого уже и Наполеон, по правде говоря, свинья.
И какие же уроки извлёк из наших обличений «жалкий и пустой народ»?
Шарль де Голль так писал о своём образе Франции: «В моём воображении Франция предстаёт как страна, которой, подобно сказочной принцессе или мадонне на старинных фресках, уготована необычайная судьба. Инстинктивно у меня создалось впечатление, что провидение предназначило Францию для великих свершений или тяжких невзгод… Разум также убеждает меня в том, что Франция лишь в том случае является подлинной Францией, если она стоит в первых рядах; что только великие деяния способны избавить Францию от пагубных последствий индивидуализма, присущего её народу; что наша страна перед лицом других стран должна стремиться к великим целям и ни перед кем не склоняться, ибо в противном случае она может оказаться в смертельной опасности. Короче говоря, я думаю, что Франция, лишённая величия, перестаёт быть Францией».
Совершенно очевидно, что полковник де Голль воодушевлялся не историей-наукой, старающейся узнать, как было «на самом деле», но историей-грезой, стремящейся изобразить прошлое красивым и величественным. Поэтому, будучи далеко не самым крупным военачальником, он принялся задолго до Второй мировой войны писать статьи, где доказывал необходимость ударных танковых соединений вопреки господствовавшей государственной мудрости, требовавшей не высовывать носа из-за «неприступной» линии Мажино (тем самым невольно сигнализируя Гитлеру, что за её пределами он может не опасаться удара в спину). А когда Франция была в считанные недели разгромлена, де Голль отказался участвовать в «мирном процессе» и улетел в Лондон, увозя с собой, по словам Черчилля, честь Франции.
Но, пардон, как может спасти честь страны один человек, если всё государство во главе с законным правительством покорно улеглось под страшного и отвратительного врага? Как действия одного человека могут перевесить действия миллионов? А вот так – в истории-сказке сохраняются прежде всего эффектные символические жесты и слова: «Я призываю всех французов объединиться вокруг меня во имя действия, самопожертвования и надежды, я с полным сознанием долга выступаю от имени Франции».
Но разве Франция расположена в лондонской радиостудии? Или у нас имеются две Франции? Именно так: есть Франция, возглавляемая предателями (ничего, что главный из них – маршал Петен – герой Первой мировой войны), и есть Франция Свободная, Сражающаяся – пусть пока ещё больше в мире слов и жестов. А законность этой самоназначенной власти «основывается на тех чувствах, которые она вдохновляет, на её способности обеспечить национальное единство и преемственность, когда родина в опасности». Да, вот так: наша родина не в территориях и правительствах, но в умах и в сердцах.
Разумеется, серьёзные люди не принимали всерьёз недопечённого бригадного генерала, которого и в собственной-то стране знали только сослуживцы. Но Черчилль поставил именно на него, не располагавшего ничем, кроме веры в величие Франции и высоких слов, имеющих очень слабое отношение к действительности: Черчилль официально признал де Голля «главой всех свободных французов».
И в дальнейшем де Голль неотступно требовал от всех глав могущественных государств обращаться с собою как с равным. И в конце концов действительно стал главой Франции! И добился для неё равноправного вхождения в число стран-победительниц!
Можно сказать, он заранее готовил главы для будущих учебников истории, восполняя красивыми словами и гордыми жестами отсутствие реальных сил. И в итоге победил! Национальная истории Франции пишется по де Голлю. Иначе говоря, историографию всё-таки можно конструировать гордыми жестами и пышными словами.
Интересно только, какой была бы история Франции, если бы в своё время де Голль поверил Фонвизину и Толстому? Который противопоставляет Кутузова Наполеону как скромную естественность напыщенной искусственности. Но ведь и Кутузов у Толстого же конструирует историю словами и жестами. Когда Вольцоген при Бородино докладывает ему о полном разгроме, Кутузов вопреки очевидности негодует: «Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской», – и всхлипывает. И тут же отдает приказ о завтрашней атаке, которая состояться не могла именно из-за «полного расстройства войск».
То есть и Кутузов конструирует события при помощи красивых слов и гордых жестов. Но ему можно, ибо то, что сказал командующий, лежало в душе «каждого русского человека». Вследствие чего «измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись».
Так что красивые слова и гордые жесты огромная сила, если люди в них слышат «подтверждение того, чему они хотели верить».
А иначе они только злят.
Александр Мелихов
