Эдите Пьехе с 15-го раза все-таки дали звание почетного гражданина Петербурга. Ей исполнилось 85, она называет себя музейным экспонатом (хотя, вероятно, это легкое кокетство). В интервью «Городу 812» она некоторое время назад рассказала о том, как понравиться публике, хорошо ли религиозное воспитание в школе и не страшно ли выступать в гей-клубах.
.
– Вы были очень популярны в СССР, да и сейчас…
– Нет, сейчас я уже музейный экспонат. Меня все знают и помнят, здороваются на улице.
– Сегодня актеры для повышения рейтинга заказывали статьи о себе. Вы такими приемами пользовались?
– Вы смеетесь?.. Мой имидж – быть всегда красивой на сцене. Кланяться публике, отвечать на письма, высылать автографы.
– Всегда отвечаете на письма?
– Да, коротко: «Спасибо, прочитала ваше письмо, высылаю автограф». Уважение к людям, как бумеранг – ты его бросаешь, он к тебе возвращается.
– На каких условиях вы договариваться с композиторами, чтобы они писали для вас песни?
– Я не договаривалась. Они дарили мне их. Оскар Фельцман, Марк Фрадкин, потом совсем юный, почти мальчишка Александр Морозов приносил свои песни. Сейчас он даже не помнит, что есть такая артистка Пьеха, ни разу не был на моих концертах.
– С Андреем Петровым сотрудничали?
– Он мало поручал мне песен, потому что был влюблен в Лиду Клемент.
– А сколько вы получали?
– За сольный концерт получала 38 рублей. Директор Софья Семеновна говорила мне: «Диточка, попробуйте только взять хотя бы рубль в конверте». Я согласилась: «Хорошо, Софья Семеновна. Не надо. Я буду работать по три концерта в день, чтобы заработать на платье у Зайцева». Оно стоило у него тысячу рублей. И пела по три концерта в день. За тридцать концертов зарабатывала платье.
– Почему так дорого брал Зайцев?
– Он ведь не только себе брал деньги. Слава платил и технологу, и портнихам, и за ткани. Он молодец. Такая цена – еще по-божески. Сейчас гораздо больше берут.
– Вам часто приходится обращаться за помощью к власти?
– В самых крайних случаях. У меня какой-то инстинкт есть, как у зверей. Когда в 1959 году худсовет по приказу обкома партии расформировал ансамбль «Дружба» за пропаганду буржуазной идеологии, а меня назвали «кабацкой певичкой», то я не смирилась.
Мы сидели с Броневицким, он говорил, что наша карьера закончена. «Почему закончена?» – сказала я. – Поеду в Москву». «Что ты сможешь сделать? К кому ты поедешь?». «Там должен быть кто-то выше, чем этот худсовет».
В Москве пришла в министерство культуры. Какая-то секретарша посоветовала мне: «У нас есть руководитель всех музыкальных ансамблей эстрады, его зовут товарищ Холодин». У меня тогда еще был сильный акцент, она пожалела меня, проводила к нему. Я все рассказала ему: «Пою французские и польские песни. Ансамбль у нас профессиональный, все музыканты с образованием. В худсовете было всего два или три музыканта, и он стал требовать от нас, чтобы мы пели про партию. Но мы поем совсем другие песни – веселые, жизнерадостные». «Что ж, давайте послушаем вас» – сказал Холодин. Приехал наш ансамбль в Москву, мы спели. Министерский худсовет аплодировал нам стоя, а его члены написали грозное письмо в ленинградский обком партии, и дали нам зеленую улицу.
– На этом проблемы закончились?
– Проблема была еще в другом. Я училась в университете, и из-за выступлений стала пропускать лекции. Меня вызвали в деканат: «Стоит вопрос о вашем отчислении. Вы пропускаете лекции». «Но я хочу петь». «Вы же приехали учиться». «Да, я хочу и учиться». «Тогда расскажите об этом министру высшего образования, потому что в истории философского факультета никогда не было заочных студентов».
Я опять поехала в Москву, к министру образования. Три дня не могла попасть к нему на прием. Три ночи спала на вокзале. «Я хочу петь», – сказала министру, когда удалось прорваться в его кабинет. «Это не ко мне» – отрезал он. Стала ему объяснять, что учусь на философском, где нет заочного отделения: «Разрешите мне сдавать экзамены, не посещая лекций, обещаю, что это будут «4» и «5» . Мне надо петь». Видимо, я его убедила, если он сказал: «Под свою ответственность беру». Так я стала первой заочницей в истории философского факультета.
– При Григории Романове проблем у вас не было?
– Нет. Обком к нам не придирался. Была «зеленая улица».
– Правду говорят, что его любимицей была Людмила Сенчина?
– Да, говорят об этом.
– А к вам он как относился?
– Я всегда была далека от знакомств с высокопоставленными людьми. Как-то раз мы выступали на концерте в Таврическом, где был Романов. Ребята из ансамбля тогда носили длинные волосы, мода была такая – под «Битлов». Романов вызвал Броневицкого к себе в отдельную комнату. Достал кошелек, дает денег: «Дай своим гаврикам по рублю. Пусть постригутся». Александр Александрович затрясся. Он всегда боялся начальства.
– Гаврики подстриглись?
– Постриглись. Броневицкий был так воспитан: бояться.
– Потом у вас больше никогда не было проблем с худсоветами?
– Нет. Только один раз, в 1959 году. Потом нам была «зеленая улица». При этом я ни с кем не спала ради этого. Я католичка, это было бы против моей веры.
– Вы часто гастролировали на Западе. Ваши коллеги рассказывают, как они экономили суточные – брали с собой из СССР консервы, кипятильники, варили суп в гостиницах…
– Не только с собой возили, но и, к сожалению, еще и торговали. В Афганистане и ГДР очень ценился кофе. Везли его. Также и водку брали. Я никогда ничего не брала. Даже не знала, кому и как предлагать.
– Еще икру вывозили.
– Я тоже повезла родственникам во Францию большую банку икры. В Елисеевском по блату купила. Через «черный ход» пошла на поклон к директору: «Пожалуйста, помогите. Еду в первый раз к родственникам во Францию. Можно у вас купить большую банку икры?». «Разве что из резерва для обкома партии», – сказал он.
Приехала во Францию, а родственники говорят: «Да забери ты ее с собой. Мы ее можем купить в каждом магазине». Представляете, какой позор был. Хотела их удивить.
За границей бегали по распродажам. Иногда везло. Когда выступала в «Олимпии», хотела купить микроволновку с грилем. Как раз тогда получила первый гонорар во франках. Пошла к директору «Олимпии» Бруно Кокатрикс: «Мсье, вы же часто бываете в Советском Союзе?.. Когда приезжаете, то деньги меняете в банке?». «Да». «Так вот, я очень хочу купить гриль, он мне очень нравится, но он стоит тысячу франков. У меня не хватает денег». «А куда вы их деваете? Я же плачу вам по двести франков за выступление» – удивился мсье. «Я не могу вам сказать». «Я вам денег не дам, потому что не могу вывозить деньги из Франции» – сказал он.
– Так вы сказали ему, куда девались ваши деньги?
– Нет. Все ведь сдавалось в посольство. Как об этом скажешь?
Но это еще не все. Когда я улетала, на таможне мне предложили подписать бумагу. «Что это?» – спросила я. «Для вас доставлена коробка с грилем от мсье Кокатрикса».
– Товарищи из КГБ с вами тоже ездили на гастроли заграницу?
– Конечно. «Музыковеды в штатском». Их так называли.
– К вам приставали, чтобы стучали на коллег?
– Да, но я отказалась. «Как я могу говорить о ком-то что-то? Я артистка, у вас для этого должны быть специальные люди», – сказала им.
– У вас не было желания остаться на Западе?
– Зачем? Я могла в любой момент поехать в гости, у меня ведь родственники жили во Франции. Меня очень любили в Германии. Больше тридцати раз выступала там. В том числе и на Олимпиаде в Мюнхене в 1972 году. Меня с ансамблем Броневицкого направил ЦК комсомола. Давали концерты для спортсменов. Иностранцев было много, поэтому пела на французском, польском, немецком, испанском, сербо-хорватском. Успех был колоссальный.
– Говорят, сегодня на эстраде мало патриотизма, а если он и есть, то от него тошнит не меньше, чем от советского.
– Наверное, этому надо учить со школы, чтобы маленькие дети понимали, в какой стране они живут. У поляков есть песня «Кто ты есть?». Когда я училась во французской школе, то было правило: учительница не имела права выходить замуж. Считалось, если у нее будут свои дети, то она меньше любила бы тех, кого учила. В школе все должно быть подчинено тому, чтобы вырастить достойного человека, и тот, кто его воспитывает, не должен быть обременен ничем.
– У вас в репертуаре, кажется, не было особо патриотических песен?
– Я не пела их. Я воспевала гуманизм, гуманность. Песня «Огромное небо» – хороший пример. Я считаю, что в советское время в песнях было много лжепатриотизма. Не верю, что патриотом был тот, кто пел «Балладу о знамени» ради галочки.
– А когда Кобзон пел «Ядерному взрыву – нет! нет! нет! Солнечному миру – да! да! Да!» – это было для галочки?
– Я не имею права судить, ради чего он это пел. У каждого артиста свое амплуа.
– Амплуа петь про Ленина и партию?
– Это их проблемы. Некоторые люди врут, другие воруют… Каждый живет так, как его воспитали.
В Советском Союзе женщины были вынуждены работать. Мой отчим во Франции не разрешал маме не только работать, но даже заниматься грядками на огороде. «Это мужская работа, – говорил он. – Я кормилец, и должен пахать, чтобы принести зарплату. Ты должна воспитывать детей, готовить обед, следить за уютом и чистотой в доме».
Вот такая этика отношений была в шахтерском доме. Он был простым деревенским мужиком. Воскресенье был единственным днем в неделю, когда он ничего не делал.
– Вы выступали с концертами в гей-клубах Москвы и Петербурга. Зачем?
– Меня попросили выступить. За выступление в клубах мне заплатили. Я артистка. Они такие замечательные слушатели. Шестнадцатилетние мальчики говорили мне: «Ты классная! Спой нам «Огромное небо».
Я много раз выступала на Кубе, и заметила, что на мои концерты приходит много молодых парней. Спросила переводчицу: «Каридад, почему так много молодых мальчишек? Они просят у меня автограф». «Эдита, они голубые, – сказала она. – У них особенное восприятие красоты, а ты красивая, и поешь очень глубокие песни». Вот вам и ответ.
– Вы согласны, что геи угрожают обществу, как сегодня утверждает пропаганда?
– Они очень восторженные слушатели. Я немного изучала психологию, и знаю, откуда это идет. Если в семье есть гегемония матери, то возможна склонность к голубизне. Правда, это версия, предположения. Но в любом случае, это не извращение, скорее, в этом что-то психологическое.
– Сегодня в России священники готовы прийти в школы, учить детей религии. Вас это не смущает?
– Я выросла в послевоенной Польше, где религию преподавали в школе. Раз в неделю к нам приходил ксендз. Он не просто читал нам закон божий, еще рассказывал, как вести себя в обществе. Если встретишь пожилую даму, надо подойти и спросить: «Нужна ли помощь?». Если сидишь в обществе и захотелось зевнуть, то прикрой рот левой рукой, потому что правую придется кому-то подать.
– Публика в разных странах – насколько она отличается?
– Публика – как дети. Какую игрушку им дашь, так они себя и будут вести. В первый приезд на Кубу я спела песню «Про нашего соседа», и они так ее полюбили, танцевали. Во Франции эта песня не имела никакого успеха.
– И в «Олимпии» вы ее не пели?
– Нет. Хозяин «Олимпии» сказал, что французская публика такие песни не слушает. Также он подсказал перед концертом, чтобы я не надевала мишуру и меха.
Мне сразу вспомнилась история с народной певицей Лидией Андреевной Руслановой. Раньше был такой театр массовых представлений, его возглавлял Илья Яковлевич Рахлин, создатель ленинградского мюзик-холла. Он делал на стадионах сборные концерты с популярными артистами. В одном таком концерте мы с «Дружбой» принимали участие. Всех актеров вывозили на стадион – кого на лошади, кого в карете, кого на машине. Начиналось представление с Ленина, он выезжал на броневике.
После своего номера я была в обычной комнате, гримуборных тогда не было. Рядом сидела женщина с косами, в красивом народном костюме, но я не знала ее. «Я Лидия Русланова, – сказала она. – Мне понравилось твое выступление. Ты молодец. Выступала для простых людей, а как хорошо они тебя принимали». «Так у меня уже пластинка есть», – решила я похвастаться. «Представляешь, у меня не было пластинок, – ответила она. – Я выступала и для богатых, и для бедных. Для богатых в простой одежде, а для бедных в самой роскошной, вот как сегодня».
В «Олимпии» мне сказали почти то же самое: «В зале богатые люди. Вы должны быть скромно одеты». Представляете, какое совпадение – простая русская певица знала, в каком наряде нужно выйти к публике.
– Вам не кажется, что наша публика немного зажатая?
– Нет. Все зависит от артиста. Моя публика очень пластичная. Если пою веселую песню, прошу ее подпевать, спускалась в зал, и пела вместе с ней.
Однажды пела в американском ресторане Шуфутинского для русских «Огромное небо». Перед выступлением сказала: «Очень прошу оставить сейчас еду и рюмки. Я пришла к вам, чтобы вы послушали меня. Когда я уйду, вы поедите». И они слушали меня. Потому что артист, как дирижер, может задать тон – какой он будет, такая будет и публика.
Андрей Морозов
