Его называли классиком русской поэзии. Теперь он нечасто выступает на российских сценах. В чем была ошибка Маркса, есть ли стихам хоть какое-то место в современном мире и почему Бродский не может быть национальным поэтом, Евгений Евтушенко рассказал «Городу 812».
– Вы часто выступали в разных странах. Разве сейчас поэзия востребована в мире?
– Я только что вернулся с международного фестиваля поэзии, проходящего уже четвертый год подряд в одной из самых бедных стран человечества – Никарагуа, и был потрясен тем, что у них, несмотря на экономический кризис, все-таки находятся средства, чтобы дарить своему народу радость чувствовать многонациональную красоту поэзии.
Достаточно сказать, что в их празднике участвовало 90 поэтов из самого Никарагуа и из других стран Латинской Америки, но были приглашены еще и поэты из 37 стран, и на поэтические чтения собиралось до трех тысяч человек под открытым небом.
Фестиваль открылся карнавалом в старинном городе Гранада, и когда по улицам катилась разноцветная толпа в масках, бьющая в барабаны, поющая хоровые песни, шаловливо играющая полуголыми телами, то организаторы фестиваля попросили меня и национального никарагуанского поэта-священника Эрнесто Карденаля открыть фестиваль стихами. Я не представлял себе, как можно укротить эту народную бушующую Ниагару, но когда ведущая с радужной колесницы объявила “Слово нашему поэту…”, она даже не успела выговорить имя Карденаля, потому что мгновенно застывшая толпа произнесла могучим раскатом имя “Эрнесто Карденаль. Наш Эрнесто”. И когда он начал читать, а вслед ему я, то воцарилась такая тишина, что был слышен шелест крыльев порхающих большущих тропических бабочек.
А знаете, когда у нас в Москве был последний опыт большого интернационального вечера поэзии? Во время тех самых Олимпийских игр, когда, расставаясь с гостями, плакал на стадионе Мишка, сложенный из живых улыбающихся людей. Чего же нам удивляться некоторым отвратительным проявлениям антиинтернационализма в нашем обществе, который появился как заразная болезнь.
– Думаете, стихи тут могут помочь?
– Поэзия очень много может сделать и сейчас, во время экономического кризиса, чтобы он не перешел в духовный. Но некоторые троекуровы на местах начали отменять поэтические вечера, ханжески ссылаясь на кризис, что, дескать, сейчас не до этого. Но ведь кризис сейчас во всем мире.
Почему же меня, русского поэта, ждут в Праге, в Венгрии, Германии, Болгарии? В начале июня я лечу в Чили на вручение мне президентом Чили одного из высших орденов этой страны. В августе у подножия Олимпа состоится большой концерт, где в первом отделении буду выступать я, а во втором отделении будет исполнено новое музыкальное произведение Микиса Теодоракиса.
– Раньше вы много выступали со своими стихами в Ленинграде.
– Для меня выступать здесь это нечто особенное. Когда я впервые приехал сюда в 1956 году по приглашению, которое организовал Евгений Рейн, мои выступления пытались сорвать бригадмильцы, стараясь столкнуть меня со сцены, и тогдашнего руководителя писателей Прокофьева раздражало во мне все – стихи, даже мой красный свитер. Я привезу много стихов, еще неизвестных петербуржанам.
– Иностранные премии на вас так и сыплются. А почему в новой России вы не получили ни одной литературной премии?
– При всем их обилии я даже не выдвигался ни на одну из них. Каждая премия принадлежит какой-нибудь тусовке, а я не принадлежу ни к какой из них.
– Вас не смущает, что сегодня стали влиятельными и авторитетными не толстые литературные журналы, а глянцевые?
– Мы присоединились к большому клубу в литературе. Стремление к гламурности – это первый показатель отсутствия интеллигентности. Гламур – это псевдоинтеллигентность, это антиинтеллигентность.
– Вам присылают стихи молодые поэты?
– Я завален письмами со стихами. Способные есть, например, я назову Инну Кабыш. Но нет человека, который взял бы на себя ответственность за все. Не только за Россию, но и за весь мир!
В сегодняшней молодой поэзии вообще маловато тепла. Среди молодых поэтов сейчас – увы! – нет ни одного, которого бы выделило собственное поколение и полюбило его. В Чечне погибло столько их ровесников, а они даже не обратили на это внимания. Политика их не интересует, потому что их не интересуют люди, которыми интересуется политика. Скепсис, сарказм, стеб, порой переходящий в цинизм. Тем не менее, они многому научились у шестидесятников, в частности форме.
Без учебы у шестидесятников не могло быть и самого Бродского, он учился у нас рифмовать. Но у него язык не поворачивался сказать об этом.
Межиров точно сказал: “Современная молодая поэзия напоминает хоровое исполнение сольной арии Бродского”. Им хочется его успеха, хочется Нобелевской премии.
– Может, уехать?
– Нет, уехать им не хочется. Им хочется всех иностранных премий помимо всех российских, которые они уже распределили по своим тусовкам. Но хоть какую-нибудь цену они за это заплатили? Им хочется этого, но без неприятностей.
– Вы преподаете в Америке. И какое отношение у американцев к России?
– Есть огромное уважение благодаря русской культуре, поэзии, благодаря роли русского народа во Второй мировой войне. Есть и такие, которые недооценивают роль России и ее влияния, но это безграмотные люди. А сколько в нашей стране людей, особенно молодых, которые совсем не думают о подвиге нашего народа в Великой Отечественной и о том, сколько жизней мы отдали за победу?!
– Где сегодня, по-вашему, место поэзии в России?
– Там же, где оно было и у Пушкина. Поэт в России больше, чем поэт. Другого места для национального поэта не существует. Бродский – великий маргинал, а маргинал не может быть национальным поэтом. Сколько у меня стихов о том, что придет мальчик и скажет новые слова. А пришел весь изломанный Бродский.
– Но все выучили его: “На Васильевский остров я приду умирать”.
– Он не пришел на Васильевский остров. Разве он не мог вернуться? А в стране было столько людей, которых наказывали за то, что они хранили его стихи.
– Почему не появилось новой “совести нации” или хотя бы новых классиков?
– Потому что это не настоящая интеллигенция. В этом случае очень символичны две фигуры – Виктор Ерофеев и Дмитрий Быков. Они, кстати, ненавидят друг друга, но оба одаренные и страшные циники. Поэтому они никогда не станут классиками, потому что классик дает людям надежду, хотя бы безнадежную.
– То есть из Быкова Гоголь не получается?
– А где у Гоголя надежда в “Мертвых душах”? Кто сидит в его птице-тройке? Чичиков. Есть ли там положительные герои? Только один. Это сам Гоголь, который имел смелость написать это.
– Вы, может, вообще сатиры не любите?
– Я не люблю современные тупые комедии. Они вызывают у меня пессимизм. Юмористы, за исключением Задорнова, потеряли гражданскую смелость.
– Вам не кажется, что сейчас наступают времена, о которых вы писали в “Казанском университете”, назвав их “гражданскими сумерками”.
– Это нечто объективное, что опускается на нас. Я считаю, что мы сами виноваты в этом, не надо никого ругать, что кто-то фатально ниспослал нам эти гражданские сумерки. Даже если кто-то это и делает, то в нас самих должно быть достаточно света, чтобы не дать этим сумеркам опуститься и властвовать. В нас недостаточно этого света.
Я не понимаю, как можно разрешать такие семена бездуховности, которые сплошь сыплются из голубого экрана?! А какие песни поют сегодня певцы? Бездуховные. Они не могут создать песен, которые люди могли бы петь, собравшись за столом. Люди до сих пор поют довоенные или послевоенные песни.
– В руководстве каналов – очень интеллигентные люди. Может, они знают, что делают.
– Я считаю, что у них есть элемент презрения к собственному народу. Мне сейчас вспомнились слова Самуила Голдвина: “Невозможно недооценивать плохой вкус американских кинозрителей”. И потом, я разве сказал, что Ерофеев или Быков не интеллигенты? Нет. Но они циничны.
– Была такая песня на ваши стихи “Коммунары никогда не будут рабами”. Пел, кстати, Кобзон. Это была дань тогдашней идеологии? Вам стыдно за такие стихи?
– Не стыдно. Эта песня была написана для спектакля “Братская ГЭС”, а рефрен взят из старой революционной песни. Почему мне должно быть стыдно? Я вообще никогда не был антикоммунистом, как не был и коммунистом. Коммунизма никогда и не существовало. Когда меня в Америке с опаской спрашивают: “Скажите, мистер Евтушенко, коммунизм когда-нибудь вернется?”, я отвечаю: “Как может вернуться то, чего никогда не существовало?”
Коммунизм был просто официальной идеологией, словами. Если бы Маркс и Энгельс предвидели ГУЛАГ! Они ни в чем не виноваты, и очень плохо, что у нас их не изучают. В Америке недавно миллионным тиражом переиздали “Манифест коммунистической партии”, и он продавался в каждом газетном киоске. Мне кажется, что ошибка Маркса и Энгельса была в том, что они верили, что человека можно сделать совершенным.
– Наивные были.
– Но их наивность не была преступной. А вот Солженицын упрекнул Маяковского, дескать, тот своими стихами готовил 1937 год. Да разве мог Маяковский в 1914 году, когда он написал “В терновом венке революции грядет 16-й год”, прочесть “Архипелаг ГУЛАГ”? Тогда еще Александра Исаевича не было. А разве Солженицын, командуя батареей на фронте, не говорил “За родину! За Сталина!”?
Надо уметь видеть разницу между хамелеонством и эволюцией человека. Вот Сахаров – эволюционировал. И Солженицын тоже.
