К 2022 году мир пришел с полным отсутствием идей. Это верно на уровне человечества, страны и города. Почему это крайне печально, «Городу 812» рассказал Владимир Сократилин, социолог, президент Ассоциации консалтинговых компаний АСКОНКО.
.
.
– Что было для вас главным в 2021 году – не пандемия же?
– В мире исчезли идеи, остались симулякры.
– Что это значит?
– Не появилось нового смысла. До распада СССР жизнь человечества была осмысленной. Одни говорили про коммунизм, другие про ценности свободного мира. Когда противостояние систем рухнуло, человечество стало ждать какого‑то нового смысла. Но его не появилось. Хотя казалось, что у человечества столько новых технических возможностей, что оно может сделать что-то великое. Только кто-то должен был сказать – что именно сделать. Однако никто ничего не сказал. Политики промолчали. Интеллектуалы не смогли сформулировать. Вместо настоящих идей появились симулякры.
– Например.
– Например, положение женщин. Есть в мире страны, где женщин ни в грош не ставят, – в Афганистане, скажем, говорить о равноправии женщин просто невозможно. И если мы боремся за права женщин, то должны были бы сказать, что мы жизнь положим, но сделаем жизнь женщин в таких ужасных местах лучше. Но нет, мы боремся за равноправие женщин там, где они мало чем обижены, – во вполне цивилизованных странах. Мы, открывая двери, перестаем пропускать женщин вперед. Или с упоением показываем по телевидению первый женский танковый экипаж, хотя каждый человек, когда-либо ездивший в танке, я уверен, расстрелял бы перед строем того, кто засовывает женщин в танки. Это такой симулякр борьбы за равноправие.
Человечество не решает проблемы войн. Вроде бы понятно: война – это ужасно, мы должны ее изжить. А мы придумали миротворческие силы, которые тут же начинают поддерживать одну из сторон и этим консервируют войну навсегда.
Или мы знаем города, в которых трубы ужасно дымят – постоянный смог в Нижнем Тагиле, Шанхае, Норильске или Пекине. Казалось бы, человечеству стоит бросить на это средства и заткнуть все эти чадящие трубы фильтрами. Но нет – с этим бороться трудно, потому что там много интересов задействовано. Поэтому легче выбрать цель попроще и всем сначала делать вид, что это очень важно. А потом поверить в то, что это очень важно. Вот озонная дыра – это же было очень важно. И мы боролись с фреонами. Теперь – с парниковыми газами. Есть, правда, некоторые сомнения: а это точно из-за этого климат меняется, он, вроде как, и раньше был переменчивым, то похолодания, то потепления. Но зеленые уверенно отвечают: конечно, из-за этого. Примерно, как Балаганов спрашивал у Паниковского про гири Корейко: они точно золотые? А какие же они по-вашему! – отвечал Паниковский.
И мы теперь уже не боремся с выбросами в Норильске. Вместо этого Сбербанк выпускает отчет, в котором высчитан его углеродный след. Все это – не решение настоящих проблем, а имитация – симулякры.
Но вот наступила настоящая беда – болезнь, охватившая все человечество – ковид. И тут должна была бы появиться мысль: борьба с коронавирусом – хорошая идея, которая может объединить человечество. Бросим на борьбу с вирусом все ресурсы. Но нет – борьба с ним велась так, будто это новый симулякр. Ресурсы стран не объединились, наоборот все пытались разъединиться.
– Паника была, а технической возможности не было?
– Я помню, как студентом участвовал в симпозиуме по искусственному интеллекту, это было в 1980 году в Ленинграде. Выступал чемпион мира по шахматам Ботвинник, он говорил, что шахматная программа в дальнейшем сможет решать экономические задачи, но пока не хватает вычислительных мощностей. И никто не сомневался, что, когда машина будет играть в шахматы лучше, чем человек, наступит прорыв. И вот сейчас, через 40 лет, мой телефон играет в шахматы лучше всех моих друзей. Прорыв, правда не наступил, но, несомненно, что у нас в руках сегодня гигантский вычислительный ресурс, и, очевидно, что для борьбы с болезнью мы его не использовали.
– То есть воли не хватает?
– Конечно. Когда вожди СССР поняли, что США занимается ядерным проектом, они позвали выдающихся физиков, академиков Абрама Иоффе и Петра Капицу и спросили у них: можно ли быстро создать атомную бомбу? Академики ответили, что ядерную бомбу сделать можно, но это большая работа, которая при нынешнем поколении не может быть закончена. То же самое, кстати, немецкие ученые говорили рейхсминистру вооружения и военного производства Альберту Шпееру, и в Третьем рейхе остановили финансирование работ над атомной бомбой. В СССР приняли другое решение – назначить главного менеджера ядерного проекта. Им сделали Лаврентия Берию. Берия собрал выдающихся физиков – и наших Игоря Курчатова, Якова Зельдовича, Юлия Харитона, Георгия Флерова, Андрея Сахарова и многих других. Привлек и пленных немецких физиков. Их обеспечили ресурсами и поставили одну задачу: у СССР должна быть атомная бомба. И все получилось. Многие из них стали академиками, получили высокие награды. Но все это время они не продвигали вперед физику и не занимались тем, что им было интересно, а решали одну научно-техническую задачу.
В случае с пандемией такого менеджера не назначили. Хотя задача не такая уж и сложная: коронавирусы мы знаем давно, было уже две эпидемии: 2002 – 2005 годов и 2012- 2015 годов, которые начались и закончились сами собой. Но объяснить, почему так произошло, пока не удалось.
Казалось бы, надо объединить усилия и все выяснить, тем более что этого есть внятный международный инструмент – ВОЗ. Но никакие силы не были объединены, все делалось на базе экспертных оценок.
– Не любите экспертов?
– Не в этом дело. Что такое экспертная оценка? Вот представьте себе, что обнаружен астероид, который летит в сторону Земли. Опасно это или нет? Эксперт отвечает: огромное количество астероидов летает в космосе и пока ни один в нас не попал. Поэтому моя экспертная оценка такая: астероид на Землю не упадет.
Но нам с вами тут нужна не экспертная оценка. Нужно совсем другое. Нужен специалист, который даст такой ответ: мы сделали расчет траектории астероида и выяснили, что он точно пролетит в миллионе километров от Земли. Это и есть наука.
Руководители стран не пытались решить проблему. Они сначала как мантру повторяли слова о популяционном иммунитете. Но выяснилось, что коллективный иммунитет недостижим, потому что люди болеют повторно. Потом стали говорить о спасительных вакцинах. Постепенно выяснилось, что вакцины не защищают от заражения и что привитый человек остается носителем вируса. Наверное, вакцины позволяют переносить болезнь лучше. И я молю бога, чтобы не выяснилось, что и это не так. Потому что это приведет просто к ужасному социальному взрыву по всему миру.
У нас появились медики, которые всех лечат от вируса – я знаю одного такого, он всем запрещает ложиться в больницу и принимать антибиотики. И все его пациенты в итоге вылечились. Может, ему повезло, а может, он что-то нащупал. Это всё должно обобщаться. Но этого не делается. А биологи рассуждают в антропософных терминах: «вирус же не дурак, он же тоже хочет жить».
Сейчас вожди мира говорят: ну все, эпидемия закончилась. Они так говорят потому, что люди устали, и потому, что предыдущие эпидемии длились два-три года и сами сошли на нет. И мы все на это надеемся. Но научно доказанных данных нет.
Тут важно, что на человечество обрушилась беда, но человечество ничего совместно не сделало, не направило все средства на медицину, не сосредоточило усилия. Человечество упустило шанс.
Сильные мира сего могли бы стать вождями. Но они не стали. Они даже не почувствовали такую возможность. Они восприняли вирус как неприятность и хотели поскорее проскочить.
Помяните мое слово: в этом году человечество отпразднует победу над коронавирусом, хотя мы ни в чем не разобрались. И поэтому вполне вероятно, что года через три – четыре мы получим новую эпидемию.
– А позитив есть?
– Есть. Идеи, которые касаются всего человечества, в прошлом году высказали не политики и не интеллектуалы, а бизнесмены. Это Илон Маск, который выдвинул идею, что у человечества должна быть запасная планета, и эта планета Марс. Чем хороша идея Маска? Тем, что она не для Америки, не для Китая, не для России, это идея для человечества.
Другой богатейший человек – Джефф Безос – говорит, что правильный путь для человечества: вывести все опасные производства на орбиту. Это опять идея для всех.
Сейчас еще никто не осознал, что Маск и Безос великие мысли высказывают. Это впереди. Отмечу только один аспект: идеи для человечества высказывают не те, от кого мы этих идей могли бы ожидать.
– Давайте про Россию – здесь какая идея: отделимся от чуждого мира?
– Есть азбучные истины: все большие группы людей пытаются как-то организоваться, иначе невозможно жить. Наибольшего прорыва достигли общества, которые создали работающие политические институты: независимое правосудие, честные выборы и т.д.. И эти институты работают независимо от того, кто управляет их работой. Никто не скажет в США: кто, если не Обама? Или в Германии: кто, если не Меркель? Да потому что при любом новом обаме и новой меркель будут продолжать работать надежные политические институты. Это всем известно. В 2021 году в российском обществе окончательно оформилось понимание того, что для нас политические институты не главное. Политические институты у нас не работают, и это даже хорошо, потому что можно в ручном режиме что-то быстро поправить.
Часть людей спрашивает: а зачем тогда нам эти институты? Очевидного ответа тут нет. Просто наверху решили, что институты должны имитировать работу. Но поскольку общество должно быть как-то организовано, появляется замена институтов – на местах образуется своя система управления, очень архаичная. И это все приводит к тому, что страна страшно тормозит.
В 2021 году страна фактически остановилась. Не только в экономике. Она остановилась во всем. И неизбежно мы вынуждены искать виновных за рубежом.
– А опросы что говорят – народ этим недоволен?
– Опросы всегда что-то говорят, но это не значит, что мы понимаем, что на самом деле думают люди. Люди всегда что-то отвечают социологам. Вот можно опросить людей, каким должен быть флаг Буркина Фасо – розового, голубого или зеленого цвета? И 85% людей, даже не зная ничего о Буркина Фасо, нам ответит. Но это ничего не значит.
Понятно, что у страны сейчас нет никаких целей. Есть цель – просто жить. Но от этого ты чувствуешь себя каким-то ущербным.
А с другой стороны идет процесс глобализации. И суть глобализации вовсе не в деятельности транснациональных корпораций, а в развитии каналов коммуникаций, в уничтожении границ для распространения информации в упрощении процессов общения и взаимодействия людей. Поэтому не стало национальной науки. Нет теперь никакой российской или американской математики. Есть общая мировая математика. И если ты хочешь жить в математическом мире, общайся по-английски, на тех ресурсах, на которых общаются все математики. И не было бы никакого Григория Перельмана, если бы друзья не продвинули его в мировую математику.
И нет никакой российской физики, есть мировая физика. И мировая астрономия. И уже смешно говорить, что у нас есть телескоп с самым большим зеркалом и поэтому мы увидим больше, чем американцы.
То же самое касается искусства. Если хочешь заниматься творчеством, ты должен быть в мировом искусстве. И если нам говорят, что с мировым искусством общаться нельзя, то это не значит, что ты будешь развиваться изолировано. Ты просто не будешь развиваться.
– У Китая получается совмещать.
– Не получается. Заметьте, что Китай при его огромных ресурсах, ни в чем не достигает прорыва, он повсюду быстро доходит до передового уровня, но на этом останавливается. И это не случайность, а закономерное следствие тоталитарного режима. Для развития нужна свобода. Вспомните, что сделали с китайским медиком Ли Вэньляном, который первым сообщил о новом вирусе в беседе выпускников медицинского факультета Уханьского университета в WeChat. Он был вызван в полицию и строго предупреждён о недопустимости распространения слухов.
– Про Петербург поговорим – у нас что-то случилось важного в прошлом году? Я не припомню.
– Наш город уже три десятилетия последовательно превращается из великого города в областной центр. И жители превращаются в провинциалов со всеми провинциальными привычками и комплексами. Тут очевидная проблема – наш город создавался и строился в соответствии с некоторым замыслом, некоторой идеи. Этот замысел менялся на протяжении трехсотлетней истории, но он всегда был. И этот замысел и генерировал критерии того, что для Петербурга хорошо. Сегодня город живет без идеи. Все смеялись над Собчаком, когда он искал такую идею в новое время. Вот, говорил Собчак, Петербург будет финансовым центром, а еще надо провести здесь Олимпиаду. И все смеялись. А Собчак был культурным человеком, он понимал: нужна идея. При нем, по крайней мере, был какой-то поиск.
А теперь сказали: да не надо никаких идей. Просто Петербург – большой областной центр, в котором есть еще Эрмитаж. И управлять им будут в ручном режиме. А что хорошо и что плохо решим по обстоятельствам.
Когда Ольга Берггольц писала: «Нам от тебя теперь не оторваться. Одною небывалою борьбой, одной неповторимою судьбой мы все отмечены. Мы — ленинградцы» – это было всем понятно, и отпечаток этих слов долго лежал на жителях блокадного Ленинграда и на их детях. Потом говорили, что в Ленинграде люди друг к другу особо хорошо относятся. Они вежливые, доброжелательные. Понятно, что все это размывается, если не поддерживать. Так и случилось.
– Все приличные люди за сохранение исторической застройки. Этого мало?
– Это достойная позиция, но этого мало. Может, и новоделы – это неплохо. После войны был спор вокруг Петергофа, когда мировые знаменитости говорили, что надо оставить всё как есть, то есть в руинах. Но я горжусь теми, кто решил, что надо Петергоф восстановить, хотя это и против науки.
Еще говорят, что Петербург застроили каким-то ужасным новостройками. Да застроили, но мы же не придумали, чем должны были застраивать. У нас же нет никакой идеи.
Когда строили хрущевки, над которыми все издевались, была идея – переселить людей из подвалов. Переселим людей из подвалов, а через 50 лет переселим во дворцы. Был план. А сейчас нет плана. Сейчас план: зарабатываем деньги, а что ж не заработать, если квартиры люди покупают, это же рынок. Рынок все решает. Хотя давно уже понятно, что рынок решает не все, что его надо его ограничивать. Но ограничения должны определяться идей, замыслом. А при ручном управлении ограничения создаются лоббистскими группировками.
Надо сформулировать идею, в которую все впишется. И почему нам нужна шведская крепость вместо офисов на Охтинском мысу и парк на Тучковом буяне, и почему нам не нужны небоскребы. Вот у кого-то фишка – город с небоскребами. А у нас наоборот, наша фишка – город без небоскребов. Глобальная идея нужна.
В Ленинграде моей молодости были места, где чувствовалась интеллектуальная мощь. Например, на Кантемировской улице, где находились «Рубин», «Вектор», КБ и завод Климова и так далее. Я бывал в этих институтах– это был сгусток мысли. Конечно, это были типичные закрытые советские «ящики» и там было много ужасного и глупого, но и напряжение мысли было.
– Это у вас ностальгия по советскому ВПК?
– Это ностальгия по концентрации мысли, которая в Ленинграде была. Я понимал роль Ленинграда в жизни страны. Я понимал, что этот город – важнейший интеллектуальный центр, хотя и имеющий отношение к вооружениям. И ведь так было и до Первой мировой войны. Здесь Розинг и Зворыкин придумали телевидение, а Попов радио, здесь были штаб-квартиры Сименса и Нобеля, здесь строил первые многомоторные аэропланы Сикорский.
– Вы считаете, что глобальную идею для города кто-то может сформулировать? Или это содружество власти и интеллектуалов?
– Отношения нынешних интеллектуалов и власти у нас как в истории Довлатова про Бродского и Евтушенко. Помните? Когда Бродскому сказали: вы слышали, что Евтушенко против колхозов, а Бродский ответил – если Евтушенко «против», то я «за».
– Значит нужен более яркий градоначальник?
– Нормальная ситуация — это когда кандидаты в градоначальники предлагают горожанам свое видение развитие города, а горожане выбирают. И яркость градоначальника – это яркость его программы и его команды. В нашей ситуации не может быть яркого. Яркий может появиться только в ситуации свободы. А в ситуации вертикали власти может быть только встроенный в вертикаль и ориентирующийся на приоритеты вертикали.
– Общество будет реагировать на отсутствие идей?
-На Западе будет. Весь ХХ век передовым странам казалось, что найден оптимальный путь. А сейчас это исчезло. Появилась обеспокоенность. Ощущение, что проблемы не решается. И Путин прав – они потеряли ориентиры. Но они будут их искать. К власти там будут приходить люди со странными идеями – зеленые, радикалы. Пока, наконец, не появятся более конструктивные лидеры, способные предлагать стратегические идеи и брать решения на себя.
Вы заметьте, все это произошло в мире потому, что ушло поколение политиков, способных взять ответственность за решения на себя. Прежние политики прошли войну, они принимали ужасные решения, от которых зависели судьбы миллионов. И у нас Хрущев и Брежнев прошли войну. У всех наших старых советских маршалов был синдром 22 июня. Они не говорили: «войны нельзя допустить». Они говорили: «надо сделать так, чтобы этого не было». Они не говорили: «можем повторить», хотя у них были все средства для этого.
– Российское общество тоже обеспокоено, но у него нет возможностей добиться перемен.
– У молодой части общества, для который двери мира открыты, сейчас основная мысль: надо дождаться открытия границ и валить. Потому что мы закрываемся от мира, потому что у нас уничтожаются все обратные связи, потому что власть не хочет договариваться с народом даже по самым простым вопросам, вроде строительства мусороперерабатывающего завода – зачем, если и так можно продавить.
Часть общества хотела бы сохранить все как есть. Потому что новое всегда вызывает опасение.
Закрытое общество взрывается из-за самых неожиданных вещей. Как в Казахстане. Ну, подняли цены на газ – да, ужасно, но не до такой де степени, чтобы громить здания и поджигать автомобили.
Сергей Балуев
