Не дай бог выпускать спектакль с таким названием в театре, где накопилось множество творческих и иных проблем, – засмеют свои, загрызут чужие. Анджей Бубень в театре на Васильевском уже может позволить себе написать на афише «Курс лечения» – и ничего. Никаких побочных ассоциаций. Но вот беда – написать-то можно, а смотреть – другое дело.
“Курс лечения” – инсценировка романа современного польского писателя Яцека Глэмбского. За сценарий телеспектакля по этому роману автор награжден премиями у себя на родине. Наградили его вот за что. Для проведения сложного медицинского эксперимента молодой и амбициозный врач-психиатр Анджей Майер ложится в психиатрическую клинику в качестве больного – инкогнито. Об эксперименте не знает никто, кроме научного руководителя Майера и профессора Зиминского, главврача клиники. По версии Майера, ему, простому психу, товарищи по несчастью расскажут куда больше, чем докторам, и тогда он, Майер, сделает какое ни на есть научное открытие.
Но, как известно, “у больных большая взаимовыручка” – “засланного казачка” они чувствуют запросто, и откровенничать с законспирированным Айболитом никто не собирается. Напротив, ему довольно часто дают в морду. Анджей то и дело нарушает больничный распорядок, отчего диагноз, поначалу довольно невинный, ему заменяют на параноидальную шизофрению – со всеми вытекающими последствиями. Разумеется, для пущей пикантности оба профессора, курирующих эксперимент, выбывают из игры – один уехал в Америку, другой умер от инфаркта. Псих-самозванец нервничает, сдуру принимает ударную дозу ЛСД (для пущего погружения в дивный мир сумасшедших) – и натурально сходит с ума. И надо быть если не совсем больным, то во всяком случае изрядно не в своем уме, чтобы не предвидеть этот печальный финал с первой же сцены. “Германн сидит в Обуховской больнице и бормочет необыкновенно скоро”… Впрочем, нет – больница не Обуховская.
Пространство дома скорби – как ни цинично это прозвучит – весьма выигрышно для театра. Стоит приоткрыть дверь “палаты номер шесть” – и найти неисчислимые возможности для самого фантастического гротеска. “Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное артистической труппой психиатрической лечебницы в Шарантоне под руководством маркиза де Сада” Питера Брука, “Вальпургиева ночь” Венички Ерофеева, где бы ее ни играли, “Пролетая над гнездом кукушки” (во всех вариантах, включая последний – с Александром Абдуловым), “Палата № 6” Камы Гинкаса, бесчисленные “Записки сумасшедшего”, “Еще Ван Гог” Валерия Фокина, “Псих” Андрея Житинкина и так далее.
Характерно, что все это на самом деле – спектакли не о сумасшествии. Патология как таковая не являлась предметом театра (Житинкин тут – исключение). Мир безумен куда серьезнее, чем отдельный шизофреник. В раннеперестроечные времена были популярны наивные спекуляции, вроде кликушеского: “Мы все живем в сумасшедшем доме!” И тема (точнее – фактура) быстро исчерпалась и приелась. Потом вроде ничего – подлечились.
Если бы Анджей Бубень выпустил свой спектакль лет пятнадцать назад – вопросов бы к нему не было. “Курс лечения” от этого не стал бы удачнее, но – объяснимее. Теперь же в его “анамнезе” чудится заказ то ли Минобороны (напугать тех, кто пытается косить от армии известным способом), то ли Минздрава (ЛСД вредит вашему здоровью). В театре на Васильевском играют производственную драму из жизни отдаленной психбольницы. Играют подчас остроумно, “с огоньком”. Громоздкую и безвкусную сценографию (провинциальный хай-тек, “подчеркивающий ужас холодного дегуманизированного мира”) искупают изобретательные костюмы Елены Дмитраковой: медбрат тут может носить костюм Элвиса Пресли, медсестра – характерный халатик “медсестры” из какого-нибудь порнофильма, больной, рассуждающий об опасностях электричества, – кольчугу из металлических пластин, больная “Бабушка” – седой паричок и романтическое рубище престарелой Офелии и т.д. В роковой момент, когда накушавшегося ЛСД героя посещают галлюцинации, монохромная гамма костюмов меняется на разноцветную, яркую. Что является, конечно, медицинской провокацией.
Актеры театра на Васильевском по-прежнему (как повелось с недавних пор) производят впечатление единой труппы. Что не может не радовать даже в условиях сумасшедшего дома. Но создается обидное впечатление, что собрались эти неслучайные артисты ради совершеннейшего вздора. Мастера – один к одному – выходят на сцену и… начинают “клеить коробочки”.
Труппу пополнил замечательный Андрей Феськов, умный, тонкий и крайне неожиданный Порфирий Петрович из нашумевшего “Преступления и наказания” курса Фильштинского. Он и исполняет роль незадачливого доктора Анджея – но играть ему практически нечего, кроме болезненной взнервленности и точных актерских наблюдений за поведением сумасшедших, в чем артист вполне преуспел, особенно в безукоризненно трогательном финале.
Каждый из василеостровских “безумцев” и “докторов” что-нибудь себе да придумал (совместно с режиссером, разумеется): вальяжный профессор Зиминский (Сергей Лысов) с маниакальной сосредоточенностью вырезает фигурки из овощей, Врач-с-тиком (Юрий Ицков) – демонстрирует своеобразнейший тик, Елена Мартыненко (она играет двух врачей и одну супругу) – меняет парики и интонации, Зав. отделением (Инна Кошелева) – с кокетливым похохатыванием несет по жизни обширнейший бюст. Бабушка (Елена Рахленко) – отвечает за “связь с традицией” всех литературных безумцев в этом мире, произнося монологи Офелии и Гертруды (и делает всякий раз острожный книксен, намекая на сложносочиненную связь актерской игры с клиническим сумасшествием). Седая женщина (превосходная работа Татьяны Малягиной) пугает отчаянной точностью и достоверностью безумных интонаций. Практически из ничего делает роль добродушного больного по кличке “Геббельс” обаятельный Михаил Николаев. Как всегда, мало что нужно Дмитрию Воробьеву, чтобы получить полное сочувствие зрительного зала (недаром он играет “нормального” – доктора Марека, жертву карательной медицины. Впрочем, это сам Марек так считает).
Много придумано, немало сделано, а в итоге все равно получился спектакль-симулянт. Глупый маленький врачонок попался в собственную мышеловку, безумие не лечат с помощью карнавальных переодеваний, “врачу: исцелися сам”, – все эти нехитрые идеи выглядят малозначительными уже на уровне сюжета, и спектаклю не под силу тут что-либо исправить.
Если Анджей Бубень не станет настаивать на подобной “врачебной тактике” в дальнейшем, столь недавно приобретенному здоровью театра на Васильевском ничто не угрожает. Ничего, ничего. Это лечится.
Лилия Шитенбург
