Год назад не стало Ирины Чуди. Мне ее страшно не хватает. Не только для меня эта потеря – но и для всех тоже. Хотя бы потому, что не все ее рассказы остались записанными – и этих историй уже никак не восстановить.
Только некоторые остались. Вот история про эрудита Владимира Герасимова (он у Довлатова в “Заповеднике” фигурирует – как человек, который знает всё) и неназванного, но хорошего писателя. Сейчас уже можно сказать, что неназванный, но хороший писатель – это Олег Стрижак, замечательный роман которого “Мальчик” был недавного переиздан усилиями его сестер. Почему-то Чуди считала, что прямо назвав Стрижака в этом рассказе, она его может обидеть. На мой взгляд, ничего обидного про Стрижака не написано, даже наоборот.
Но главное – все прекрасные участники этой истории уже не на этом свете. Вот это печально.
Сергей Балуев
Фотография Ирины Чуди сделана Павлом Маркиным
- Владимир Герасимов (на коллективном фото в центре) и Олег Стрижак
Как можно получить травму от большой любви к городу
Ирина Чуди
Однажды мы гуляли с Володей Герасимовым по Садовой и встретили знакомого писателя, который гулял один, поэтому дальше мы пошли гулять втроем. И во время этой прогулки выяснилось, что любовь к городу может проявляться по-разному. И иногда приводит к травмам.
Это мне он – Володя Герасимов, а вообще-то он был энциклопедистом, профессиональным эрудитом и, кто не знает, у Довлатова в «Заповеднике» действует под фамилией Митрофанов. По Довлатову, Митрофанов знал абсолютно все, даже университетская профессура была этим озадачена. Тут Довлатов не ошибался – Герасимов на самом деле знал всё.
А писатель – мне даже критик Топоров говорил, какой он хороший писатель, – тоже кое-что знал, но не так, как Герасимов, потому что с Герасимовым никто не мог соревноваться.
В тот раз мы встретились совершенно случайно. То есть у нас не было цели что-то в городе изучить, осмотреть какие-то ленинградские достопримечательности, и даже цели выпить не было. Просто встретились. Но раз встретились – то и пошли гулять.
Разговаривали про Сашу Кондратова – большого человека, который расшифровал надписи с острова Пасхи и учил компьютер писать стихи. Но говорили не про это, а про то, как Кондратов красил квадригу на арке Главного штаба и захотел себя по возможности на этой квадриге увековечить. И на всяких деталях квадриги по букве решил написать свое имя. Но деталей на полное имя не хватило. И он написал не Александр, а Сэнди.
А потом Герасимов слез с квадриги вниз и стал говорить про город:
– Вот почему нам так нравятся петербургские доходные дома?
А мне они и правда нравились. Писателю, наверное, тоже.
– Потому что у них на каждом этаже окна разные. А почему нам новые дома не нравятся – потому что у них окна одинаковые по фасаду.
Я посмотрела на дома, мимо которых мы шли: действительно, все окна разные.
Надо сказать, что своими знаниями Володя Герасимов делился совершенно обыденным тоном. Никакой восторженности у него не было. Не вскрикивал он: ах, поглядите на этот фасад! Все фразы у Герасимова были совершенно равнодушные. Вот фасад – вот окна. Это факт. И он, Герасимов, это знает, и об этом факте сообщает.
А у писателя было совершенно другое отношение к городу. Писатель полагал, что у него понимание Петербурга есть. Что душу города он чувствует. Что город был для него Петербургом еще при советской власти. И поэтому от сообщений Герасимова его немного корежило.
Рядом с ними я понимала про город на уровне почтового адреса без индекса, но про людей вообще кое-чего соображала, надо было срочно менять тему. Слава богу, у нас в семье был дядюшка, правовед, тайный советник, дружбан Блока и Репина, который изобразил его в виде корреспондента турецкого султана, но неизвестно какого именно. Из Герасимова тут же посыпались имена и даже отчества, но тогда он не смог с ходу сказать, какого казака изображал наш дядя. Зато он знал, что Репин перепутал в казачьей экипировке. Писатель начал как-то снисходительно улыбаться
И тут мы зашли в какие-то дворы на Садовой, потому что Герасимов считал, что там должен быть совершенно уникальный кирпич, который нам обязательно надо было осмотреть.
А в этих дворах все было как после бомбежки. Завалы, провалы. По валявшимся камням надо было прыгать, как по нотам. И вот ищем мы этот уникальный кирпич. А это должен быть кирпич с клеймом какой-то фабрики. Логотипом какого-то хозяина с титулом. Кирпичей этих в Петербурге практически не было.
И в процессе поисков кирпича куда-то исчез писатель. Герасимова это никак не взволновало, его интересовал кирпич. А вот я немного переживала.
Через некоторое время слышим крик: «Ау!» В одном из проемов в стене стоит писатель. Довольно высоко. Примерно второй этаж. А может, даже третий.
– Я сейчас к вам спущусь, – кричит он. И сигает оттуда вниз.
Понятно, что спустился он вниз от любви к городу, от того, что не в силах был перенести такое недушевное и неромантическое отношение к Петербургу. А может, еще и потому, что Герасимов точно не смог бы так прыгнуть.
Естественно, чего-то писатель себе сломал. Лежит на этих кирпичах, может даже на кирпичах с логотипом, смирно. Подняться не может. Но мужественно сохраняет молчание.
Я сказала:
– Ой!
Герасимов сказал:
– Надо сюда доктора.
Я с ним согласилась, потому что поняла, что писателя мы из этих дворов самостоятельно не унесем, он много больше Герасимова, блондин и красавец (для блондинов это редчайший вариант).
– Я побегу, – говорю я, – к телефону, звонить в «скорую».
Телефонов-то на руках в те времена не было. А были только телефоны-автоматы на улицах. За 2 копейки. Но в «скорую» можно было бесплатно позвонить.
– Нет, – говорит Герасимов, – я сам схожу. Потому что докторам надо рассказать, что при князе Юсупове, Николае Борисовиче, в этот двор можно было заехать с северо-востока. А при советской власти этот проход закрыли. Поэтому «скорая» сюда не проедет. И мне надо объяснить врачам, как добраться.
– Володя, – прошу я Герасимова, – ты только не увлекайся Юсуповыми, не надо врачам всю историю и трагедию рода рассказывать, они могут до конца не дослушать.
– Ладно, – говорит Герасимов. – Я вернусь и тебе расскажу, как с Юсуповыми дело было.
А писатель в это время лежит стойко. В смысле тихо.
Через какое-то время добрались до нас два санитара. Матерились страшным образом.
А Герасимов им говорил, что не князь Юсупов виноват в том, что в его дворы так трудно добраться. А виновата советская власть, которая закрыла северо-восточный проезд.
Унесли санитары писателя в больницу. И Герасимов решил меня успокоить:
– Знаешь, кирпичи эти были не сильно твердые, чуть что – прямо рассыпались, потому их и не осталось почти… Ну так вот, на самом деле с Юсуповым дело было так…
А писателя вылечили быстро. Потому что трудно сильно поломаться в городе, к которому хорошо относишься и понимаешь его душу.
