23 мая 1989 года умер Георгий Товстоногов. О том, как знаменитый худрук Большого драматического театра уживался с многолетним руководителем Ленинграда Григорием Романовым, нам рассказывал бывший директор БДТ Геннадий Суханов.
Досье. Большой драматический театр был организован в 1918 году по инициативе Максима Горького как «театр трагедии, романтической драмы и высокой комедии». В 1920 году БДТ получил в распоряжение здание бывшего театра Суворина на Фонтанке.
В 1956 году театр возглавил Георгий Товстоногов (1915-1989). Эпоху Товстоногова в БДТ называют золотой, а театр того периода «эстетическим оазисом для ленинградской интеллигенции». В 1983 году Товстоногов получил звание Героя Социалистического труда.
После смерти Товстоногова театр возглавил Кирилл Лавров, избранный тайным голосованием коллектива. В 2007 году художественным руководителем БДТ стал Темур Чхеидзе. В 2013 году его сменил Андрей Могучий. В 2023 году Минкульт не продлил контракт с Могучим.
Как Георгий Товстоногов стал Героем Социалистического труда
– Григорию Романову приписывают слова, сказанные Товстоногову: «Я в ваш театр не хожу, а если бы ходил, то закрыл бы его». Это правда?
– Это кто-то придумал. Романов бывал, но очень редко.
Как-то был какой-то юбилей в театре, и наш Женя Лебедев подошел к нему за кулисами. Он давно хотел купить землю в Комарове, а ему не продавали. Тогда с этим было сложно, даже если есть деньги, купить было невозможно. Только Романов мог дать команду разрешить. Лебедев подошел к нему со своим крестьянским ухватом: «Григорий Васильевич, мне бы землицы купить… Я бы еще…». Романов посмотрел на него, и сказал: «Я землей не торгую», и повернулся к нему своей низкой, но широкой спиной.
Романов был жесткий человек, не любил вникать в сущность конкретного дела. Вот он считал, что дамба уже давно построена. Еще он считал, что в России должны работать только русские. Это был его тезис. Тогда многие, кстати, так считали.
Вот, например, один нынешний крупный руководитель культурного учреждения был в советское время секретарем райкома партии. Однажды он подвел меня к списку, который висел у него за шторкой, на стене, и показал, сколько в его районе работает евреев. Спустя годы я встретил его в Тель-Авиве. Он там находился по вопросу налаживания культурных связей. Было интересно смотреть, как он читал лекцию нашим артистам про Израиль, как восхищался им. «Если бы они знали, какой список у тебя висел в кабинете», – подумал я тогда.
– Товстоногов был диктатором в театре?
– Гога был великий политик. Идет собрание труппы на малой сцене. Выступает артист, несет чего-то в отношении того, что ему надо платить чуть ли не две тысячи долларов, только на том основании, что он недавно снялся в каком-то фильме, и ему заплатили вот такой гонорар. После него беру слово, и смешиваю артиста с дерьмом. После моих слов встает Георгий Александрович: «Геннадий Иванович, а кто вам дал право в таком тоне разговаривать с народным артистом СССР?». Я молчу, понимаю, если он так говорит, значит, ему надо.
Вечером сижу в своем кабинете, вдруг слышу в коридоре его шаги. Георгий Александрович заходит ко мне. «Как ты сегодня здорово ему врезал, – говорит он про того артиста. – Так ему и надо. У него же головокружение от успехов».
Он правильно поступал. Ему нужно было сохранить труппу. С ней он был одним, без нее – другим.
Вспомните, как Юрий Любимов чехвостил свою труппу. Гога никогда так не поступал. Никогда в жизни. Одного артиста он считал дураком, второго умным, у него были нелицеприятные мнения о каждом артисте, но он был готов перегрызть глотку любому за них. Самое резкое замечание, сказанное им в адрес артистов было только один раз. «Некоторые артисты в последнее время начинают тянуть одеяло на себя», – сказал он, не назвав ни одной фамилии, но всем было понятно, кого он имел ввиду. Он был мудрый человек.
- Владислав Стржельчик и Георгий Товстоногов
– Говорят, были большие сложности с награждением Товстоногова звездой Героя Социалистического труда?
– Главная цель в этой истории была одна – мне нужно было обмануть Романова. Он не любил Товстоногова, и все мои попытки сделать представление о награждении Гоги, отметались.
Однажды, это было осенью, Товстоногов сказал мне: «Я уйду из театра. Больше не могу». Ему мешала жить мысль, что Борис Покровский имеет Звезду Героя Соцтруда, а он не имеет. «Если я до осени не получу «Гертруду», то меня тут не стояло». И я понял, что он говорит правду. Тем более, уже кое-что слышал о его планах жить на даче в Комарове, писать книги с Диной Шварц.
Что было нужно сделать, я понял, и понимал, что придется идти напролом. Но кроме обмана ничего сделать было нельзя.
В обкоме работал секретарем по идеологии Захаров, очень умный человек. Извините за нескромность, он всегда оценивал меня правильно: «У нас нет к вам вопросов». Но на мои звонки с просьбой принять отвечал отказом: «Если вы опять по поводу Георгия Александровича, то не беспокойте меня», и вешал трубку. Не то, что он не хотел помочь, он не мог «перепрыгнуть» Романова, потому что все было в его власти.
Тогда я придумал такую вещь. Я написал официальное письмо на имя Романова, и повез его к Захарову, соврав, что у меня к нему есть дела. Когда оказался в его кабинете, положил письмо на стол. В письме было сказано: «Прошу вас обратиться в министерство культуры СССР, отдел ЦК КПСС, и так далее по иерархическому списку…. Прощу рассмотреть вопрос о награждении Г.А. Товстоногова Звездой Героя Социалистического Труда за целый ряд…». Далее шли казенные слова о заслугах Товстоногова, а в конце – «…и в связи с 70-летием со дня рождения». Семидесятилетие – было обманом. На самом деле, юбилей должен был быть через два года.
Захаров дочитал до конца, и почти закричал: «Да что же вы молчали? Это же решение вопроса». У нас же, сами знаете, привыкли художников мерить датами. И скоро механизм награждения заработал….
– Так никто и не узнал про ваш обман?
– Никто ничего не узнал, хотя у меня все дрожало внутри, ведь я шел на большой обман.
Когда уже был готов Указ о присвоении Товстоногову звания Героя Соцтруда, на меня напали из советской театральной энциклопедии, они единственные «поймали» меня: «У нас написано, что у Георгия Александровича другой год рождения. У нас есть справка». Пришлось отбиваться: «Не знаю, какая у вас справка. У меня есть его личное дело, а как у вас появились неверные сведения, не могу объяснить. Может, у вас опечатка?»
– А сколько получал Товстоногов?
– В то время, когда я пришел в БДТ, Товстоногов получал 350 рублей – 300 как главный режиссер, и 50 – добавка за звание народного артиста СССР. Никаких постановочных не было, голый оклад. Женя Лебедев получал 300 рублей, и выходило, что на эти 650 рублей они должны были кормить свою большую семью. Поэтому они соглашались на разные предложения о концертах.
Мне удалось сделать так, чтобы Товстоногов стал получать больше.
Пришел к первому секретарю обкома Зайкову. В то время среди директорского корпуса Ленинграда я обладал большой популярностью, и меня принимали всюду. Обрисовал Зайкову ситуацию. Понятно, что сделать исключение для одного Товстоногова было невозможно, потому что существовали общие для всех законы. С другой стороны, я убеждал, что нам необходимо создать для него такие условия, в которых он больше бы занимался творчеством, и меньше концертами с помощью темных личностей.
«Что ты предлагаешь?» – спросил Зайков. Я попросил его позвонить в моем присутствии председателю Совмина СССР, все объяснить , и сделать такое предложение. Я предлагал для всех главных режиссеров, которые имели звание народного артиста СССР, а такими были Ефремов, Гончаров и еще несколько человек, сделать исключение. Зайков позвонил, и буквально через три месяца Товстоногов стал получать 600 рублей.
- Кирилл Лавров и Георгий Товстоногов
– А почему вы ушли из БДТ?
– Мне пришлось уйти из театра после семнадцати лет работы в нем. Отношения с Кириллом Лавровым были тяжелыми. С Товстоноговым мы работали душа в душу. Гога не считал Кирилла хорошим артистом, но был уверен, что он хороший киноартист. В кино он был – блеск! Говорят, что когда-то он блестяще играл Молчалина, но это было так давно, что никто не помнит когда.
В театре нашлась масса деятелей, подхалимов, которые стали вкладывать Лаврову в уши разное. Товстоногов справедливо считал, что Лавров самый умный артист в театре. Ума палата была. Кирилл всегда рвался к руководству, и в результате получил.
При этом Лавров был настолько умен, что не стал слушать тех, кто провоцировал его поставить спектакль. Он понимал, что не умеет этого. А были и такие, что говорили: «Теперь у нас будет новый БДТ!». Хотя все равно после смерти Товстоногова начался другой театр.
Я пытался заставлять репетировать старые, товстоноговские спектакли. Семь лет я продержался после смерти Георгия Александровича.
– То есть вы хотели, чтобы и после смерти Товстоногова все оставалось, как при нем?
– Я заставлял людей работать, чтобы сохранить товстоноговские спектакли, не вводить новых исполнителей. Никто не хотел этим заниматься, да и Лавров стал поддерживать новое, новое, новое… А новое получалось не то. Театр кончился после смерти Товстоногова. БДТ и сейчас живет, как все другие театры. Не хуже, а в чем-то и лучше. А при Товстоногове театр был исключительным явлением по психологическому содержанию. Каждый спектакль был произведением искусства.
- В центре – Григорий Романов
Досье. Григорий Романов (1923-2008) был первым секретарем Ленинградского обкома КПСС с 1970 по 1983 год. Членом Политбюро ЦК КПСС – с 1976 по 1985 год.
Считается, что Григорий Романов мог стать Генеральным секретарем ЦК КПСС вместо Михаила Горбачева. Но не стал. Горбачев отправил Романова на пенсию.
Как менялся Григорий Романов
– Вы работали при разных первых секретарях Ленинградского обкома КПСС. Многие ваши современники очень плохо относятся к Григорию Романову. Он каким был по вашим наблюдениям?
– Мне довелось встречаться с Романовым и до того, как он стал первым. При Толстикове он был вторым секретарем обкома. Тогда я был директором Малого оперного театра. В нашем театре проходило какое-то большое партийное мероприятие. Романов подошел ко мне: «Помогите, пожалуйста. Мне срочно надо отправить жену». Говорил он совершенно нормально, как обычный человек. Я дал свою машину, жена уехала, он поблагодарил меня.
Но как только он стал первым, стал быстро меняться, по-человечески. Когда он шел по коридору Смольного, его сопровождали все вторые, третьи секретари, завотделами. Никогда один не ходил – ни на обед, ни на совещание в Шахматный зал. В общем, у него было свое «политбюро». Попасть к нему на прием было невозможно, в отличие от того же Зайкова.
Спустя какое-то время меня выгнали из Малого оперного театра. Романов к этому не имел никакого отношения. Это сделал Толстиков…
– Остались без работы?
– Нет. После увольнения меня сделали заместителем начальника управления культуры Ленобласти, сначала вторым замом, потом – первым. Я курировал областную филармонию и два театра. Один из театров был Малый драматический – там, где сейчас Додин. Тогда же театр был просто никакой, на спектакли ходили по тринадцать-пятнадцать человек. Надо было что-то делать, а в высоких сферах было мнение вообще его закрыть. Предлагали сделать из театра прокатную площадку для концертной деятельности артистов. Мне не хотелось закрывать театр, и тогда я решил уволить худрука и директора.
Оба они были, заметьте, русские. А взял на работу двух евреев. Директором стал Малкин, администратор божьей милостью, а режиссером Ефим Падве, который был режиссером в другом областном театре, талантливейший человек, у него мать была очень красивая балерина в Мариинском Сара Падве.
Нужно понимать, что для того времени увольнение русских, и назначение евреев было вызывающим, и я рисковал. Мы договорились, что Падве поставит спектакль, на который обратят внимание. Он поставил. О театре заговорили, он стал популярным. МДТ стал таким посещаемым не при Додине, а при этих ребятах – Малкине и Падве. Уже потом, через десять лет, пришел Додин, до этого работавший очередным режиссером в ТЮЗе.
Тогда же в областную филармонию директором был назначен Анатолий Мухин. Он был демобилизован из госбезопасности за несоответствие моральному кодексу работника центрального аппарата КГБ. Так он сам мне рассказывал.
– И что за порядки в филармонии завел сотрудник КГБ?
– Филармония при нем работала очень хорошо. В год по области проходило 11 тысяч концертов. Концертные бригады добирались до самых медвежьих уголков. При Мухине появились большие фестивали. Но все-таки какая-то ниточка из прошлого за ним тянулась – недаром его выгнали их госбезопаности. Появились слухи, что у него есть частная конюшня с рысаками, еще что-то. В общем, его снова стали преследовать, проверять.
Однажды он пришел ко мне. «Вот посмотрите акт проверки, – говорит он. – Вот какие нарушения приписывают мне после проверки». Я прочитал, ничего особенного не увидел. «Максимум, какое наказание вы можете получить по итогам, – сказал я, – это выговор. Поэтому держите себя в руках, спокойно выходите на бюро обкома. Кайтесь, признавайтесь, и никто вам ничего не сделает».
«Что? – удивился он. – Тут все туфта. Я напишу свое опровержение». И написал. Тогда дело передали их ведомственной ревизии в партийную комиссию. А там совсем другие ребята. В итоге появился совсем другой акт. Глупостей в нем было много. Допустим, его упрекали в том, что в его кабинете стояло подслушивающее устройство, и с его помощью Мухин слушал разговоры сотрудников. На самом деле, это был обыкновенный телефонный коммутатор, который сейчас есть в любой жилконторе. Обыкновенный телефон с кнопками. Но кому было интересно разбираться, что там на самом деле у него стоит в кабинете.
На бюро обкома должна была отчитываться моя начальница. Я написал ей выступление, она вышла на трибуну и стала его тараторить. В какой-то момент Романов ее прервал: «Скажи, что у вас там с директором филармонии?». «Я ничего не знаю, – отвечает она. – Это все Суханов знает, это он им руководит». Романов поднимает меня: «Вы тоже ничего не знаете и не понимаете?». «Все знаю, и все понимаю», – отвечаю, и хочу продолжить, чтобы рассказать, как все обстоит на самом деле, но Романов даже не стал слушать. «Ах, все знаете и понимаете, – говорит он. – Тогда объявляем вам строгий выговор, и освобождаем от работы».
А что такое в то время «строгий партийный выговор»? Это как каинова печать.
Через какое-то время меня вызвала завотделом обкома: «Почему вы не работаете?». «Простите, но не я же себя уволил», – удивился я. «Коммунист не должен терпеть, чтобы у него был строгий выговор, – стала объяснять она мне. – Вы должны подать апелляцию».
Я никак не мог понять, зачем я им понадобился. Через какое-то время меня вызывали на заседание бюро обкома – назначать директором театра. Там случилось то, за что мне до сих пор стыдно. Секретарь докладывает по моему назначению. Романов смотрит на меня тяжелым взглядом, помнит, что выгнал меня за беспринципность в работе с кадрами. «Ну, что научились работать с кадрами?» – спрашивает меня. Я понял, что если скажу то, что думаю, то со мной будет кончено раз и навсегда. А ведь у меня семья… «Научился, Григорий Васильевич», – ответил я, стоя по стойке «смирно». «Садитесь».
– То есть Романов вас запомнил?
– Прошли годы. Однажды мне звонят: «Сейчас к вам в БДТ приедет Романов». Он всегда подъезжал к особому подъезду, и по отдельной лестнице поднимался в особую ложу. Встречаю машину, выходит Романов, смотрит на меня: «Ха, и ты здесь», и как-то небрежно по щеке похлопал меня. Я остолбенел от неожиданности, растерялся.
– На доме, где жил Романов, установили мемориальную доску – это правильно?
– Я вешать ее не стал бы. Это только раскалывает общество. Сегодня есть люди, которые еще хорошо помнят его времена. Я лично его время отношу к мрачным страницам Ленинграда.
Андрей Морозов
