Есть такой показатель, который точно говорит о том, что этот человек и есть русский литературный гений. Все литературные гении выбирали себе каких-то безумных учителей и громко об этом говорили. Чему мог, собственно, научить Жуковский Пушкина? Практически ничему, кроме любви к царю.
Или вот Бродский говорил: Рейн мой учитель. А Рейн пишет одни нескладушки и в рифму написать ничего не может. И вообще понтяра.
Или вот был такой Селиванов. Настоящую фамилию я его не скажу. Но был такой. Довлатов называл его своим учителем.
Вообще-то Селиванова мало кто читал, и почему Довлатов говорил, что он пишет лучше него, – непонятно. После отъезда Довлатова я прочитала Селиванова в журнале «Нева». И скажу я вам, он в учителя не то что Довлатову, но даже какому-нибудь нынешнему товарищу, выпускающему по детективу в месяц, не годится. А Довлатов говорил: «Лучше меня пишет только Селиванов».
Это говорит о том, что то ли гениям вообще учителей не надо и они ими готовы называть кого ни попадя. То ли гений ни о ком плохо не думает.
Селиванов жил на улице Чайковского, которая и раньше так называлась и сейчас названия не поменяла. В самом некрасивом на этой улице доме. Все дома красивые-красивые. А один жутко некрасивый. И этот некрасивый дом имел какую-то безумную литературную историю. Литературы 20-х годов. То ли оттуда писателей забирали. То ли туда их расселяли. Но какая-то литературная судьба у этого дома была. Поэтому каждый житель этого дома казался писателем во втором поколении.
Не знаю, был ли Селиванов писателем во втором поколении или жена его была писателем во втором поколении, но жили они в этом некрасивом, но литературном доме. Тогда их жилищные условия казались мне какой-то тронной жизнью – три комнаты непонятного расположения и старая бабушка в средней комнате, со всеми вытекающими из комнаты последствиями.
И были Селивановы на удивление гостеприимные люди. Можно было прийти к ним и встретить в комнате за кухней своего врага. У Селивановых не было такого понимания – враг он тебе или не враг. Они ко всем хорошо относились. А поскольку их квартира была на первом этаже, человек в любом состоянии доходил до них довольно легко.
И вот пришла я однажды. И в комнате за кухней обнаружила одного писателя. Он только что выпустил книжку, которая начиналась со слова «свет». Дальше там были еще какие-то слова. Но, тем не менее, все называли книжку «Туши свет». Но он на это не реагировал, потому что сидел за кухней с бывшей женой и решал с ней проблемы какой-то безумной сложности.
Пришел Довлатов и обнаружил в этой комнате ужасно много бутылок. Такое было впечатление, что несколько дней подряд какие-то дамы справляли юбилей Смольного института, потому что пить они пили, но уносить пустые бутылки не могли. А было такое время, когда бутылки можно было сдать и купить на вырученные деньги другие бутылки, но уже в уменьшенном количестве.
Не могу сказать, что Довлатов любил сдавать бутылки. Но когда выходов немного, полюбишь и бутылки сдавать. И он сказал, что пойдет сдаст бутылки. По-моему, его смущало соседство с этим писателем, решающим свои проблемы в комнате за кухней. А я пошла с Сергеем, потому что этого писателя сильно не любила.
Мы пошли по красивой улице Чайковского, свернули за угол. И в конце переулка увидели клубящийся народ. Довлатов соображал гораздо быстрее, чем я, и сразу сказал: «Это обед». Я никогда не слышала, чтобы слово «обед» произносили с такой интонацией. Это прозвучало как большая беда.
Потом Довлатов сказал: «Пошла зеленая волна». Это означало, что как только этот обед кончится, то сразу начнется обед в той торговой точке, которую мы и считали окончательной целью нашего путешествия.
- Это переулок, где принимали бутылки
Клубящийся народ услышал высказывания Довлатова и сказал: «Ты, мужик (надо сказать, Довлатов или в силу роста, или иных качеств производил на всех сильное впечатление), еще не понимаешь – это не просто обед». И объяснили, что они (работники этого приемного пункта стеклянной тары) обедают уже давно и существует опасность того, что обед этот может перерасти в ужин.
«Где?» – спросил Довлатов, интересуясь местом, в котором проходил прием пищи работников приема бутылок. Нас привели к другой стороне здания. В здании была дыра, и вниз вела брезентовая лента, называемая транспортером. Довлатов прислушался к доносившимся снизу звукам, потом присел над транспортером (в отличие от других литературных гениев, Довлатов в технике что-то понимал), и транспортер поехал. Довлатов пристроил на него бутылку, и лента пошла вниз. Через несколько секунд раздался звон разбитого стекла. Сергей сказал, что это нехороший поступок. Но если вокруг так много страждущих, что-то делать надо, не милицию же вызывать. Значит, мы поступаем некрасиво, но правильно.
Он опять пустил ленту и заложил в нее другую бутылку. Все пошло по той же схеме. Раздался звон. Потом снизу крик, что если еще раз это произойдет, то больше никогда и никто в этом пункте приема посуды ничего не сдаст.
Довлатов ответил, что эти ваши установки неправильные и недипломатические. Сейчас, говорит, я вам пошлю письмо. Вы его внимательно прочтите. Он сел и написал им письмо. В этом письме интересное было только то, что начал он его не со слов «мужики» или «ребята», а с обращения «господа»… Я спросила, чего так. Он ответил: «Я не знаю, может быть, там, внизу, есть дамы».
Письмо господа внизу получили и почитали. И в ответ закричали, что их этим не испугаешь. Довлатов снова запустил транспортер и заложил в него очередную бутылку. В следующей партии было уже три бутылки. Одна бутылка не разбилась. Видимо, ее поймали. Это означало, что приемщики сдавались. И готовы были выбросить белый флаг, но на выгодных для себя условиях. Довлатову закричали снизу: «Мужик, ставь сумку». «Нет, – ответил Довлатов, – я вам не доверяю свою сумку. Выйдите и примите у всех по-человечески». «Ладно», – сказали они.
Вернувшись к народу у парадного входа в пункт приема, Довлатов предложил выстроиться в грамотную очередь. Народ сказал: давай, мужик, становись первым. Но Довлатов сказал, что постоит в своей очереди. Народ это решение поддержал, опасаясь, что если мы уйдем, опять начнется эта ужасная несдача бутылок.
Приемщик вышел и стал принимать бутылки. Когда дошла очередь до нас, он сказал Довлатову: «Что ж ты, мужик, наделал, у меня один праздник в день, а ты его испортил. Когда я вернусь за стол, мне уже ничего не останется». Довлатов поручил мне сдать вторую сумку с бутылками, завернул за угол и скоро вернулся с двумя бутылками портвейна в кармане.
И сказал мне: «Они (имея в виду писательскую компанию в доме Селивановых) не будут расстраиваться. А я, пожалуй, допраздную с приемщиками, а то как-то неловко вышло». Он подошел к транспортеру, крикнул: «Держите, они полные». И спустил вниз бутылки портвейна. Ему открыли дверь…
А я пошла к Селиванову, о чем сегодня чрезвычайно сильно жалею.
Ирина Чуди
Фото Довлатова на заставке – Нины Аловерт
P.S. Сегодня день рождения Ирины Чуди.
Ира Чуди. Фото Павла Маркина
