Многим Никита Михалков кажется практически монстром – разделяет кинематографистов и старается властвовать над умами остальных, умиляется и прошлой монархией и нынешней вертикалью. Но кроме всего этого он еще и кино снимает.
В распоряжении “Города 812” оказался уникальный текст – сделанные Никитой Михалковым рабочие записи (экспликации) к сценарию фильма “Утомленные солнцем-2” (первая часть фильма должна выйти в прокат 9 мая 2010 года, вторая – позже. Еще будет 15-серийный телефильм). Эти экспликации – довольно объемное произведение, с названием – “Записки по поводу” и подзаголовком: “предположения, пояснения, сомнения, предложения и обязательные условия”. Предлагаем познакомиться с ним читателям в сугубо усеченной форме. И выводы делать самостоятельно.
Переправа. Перед мостом – день, солнце, пыль
Прямо в толпе взрывается несколько снарядов. Вдалеке показываются танки, из дул приближающихся машин поочередно появляются беззвучные вспышки выстрелов и звук выстрелов (думаю, что в этом эпизоде визуальное появление танков преждевременно и сделает ситуацию практически неуправляемой).
Общая атмосфера: война подходит вплотную. Паника усиливается. Снаряд попадает в инкассаторский грузовик. Тысячи банкнот взлетают в небо. Парят в воздухе, падают на людей. Попадают им под ноги. В общем, эта сцена – соло бухгалтера. Может быть, кто-то поднял банкноту. Он начинает у него ее отбирать, говоря, что казенные деньги, хотя в воздухе находится миллион.
Очень важен контрапункт: конкретное состояние конкретного человека, полностью сфокусированного на своей ответственности за деньги, и надвигающаяся катастрофа рядом.
Я не уверен, что эта сцена пойдет целиком, не разбиваясь на какие-то маленькие микроэпизоды. Но снимать ее нужно подряд. В этом соединении неизмеримых масштабов проблем для меня и есть одна из сторон ужаса войны.
Западный высокий берег перед переправой – день, солнце, пыль
Дерево проплывает сквозь месиво из обломков моста, тонущих искореженных машин. Котов и Ваня с ужасом оглядываются по сторонам. На месте переправы творится ад.
<…> Немецкие катера – это как бы новая волна войны. Устрашающе и стремительно они должны нестись на нас… Мы отъезжаем с ними, держа их на одной крупности в края кадра. С катеров безостановочно поливают из пулеметов и автоматов. Случайный снаряд попадает в середину этой шеренги. Хорошо бы видеть после взрыва улетающего на нас немца, который в следующем кадре пролетает над деревом и падает в воду где-то за кадром…
С момента выныривания у корней дерева немца снимается все очень подробно. Мы не опускаемся под воду с камерой. То, что там происходит, можно только догадываться.
Нужно очень четко и ясно продумать технологию съемок этого эпизода. Последовательность выныривания и погружения. Хотелось бы, чтобы напряжение нагнеталось именно тем, что мы не видим, что под водой происходит. Продумать, как будет держаться штык.
Особое замечание на все военные эпизоды, абсолютно непреложное и обязательное: исправная техника и стреляющее оружие!!!
Камера: ручные камеры. Надо продумать систему съемок с уровня воды.
Палуба баржи. У пирса – утро, солнце
На палубе баржи разостлан брезент с большим красным крестом, на нем находятся раненые красноармейцы.
<…> Войны нет. Важны фактуры и детали, те, которые потом будут расстреливать и которые будут тонуть. Много детей… Вообще сочетание раненых и детей само по себе страшновато.
Важны лица. Это по всей картине. Тут очень много маленьких ролей. Но они все с историей. Они должны быть узнаваемы. Это знаки. “Иероглифы”. Потому наиважнейше иметь знаковые образы. Обкомовец понятен, и дама его тоже. Это может быть Газаров, Арцыбашев, Гарик Леонтьев. Она – Собчак тех времен (И. Мирошниченко, Лолита+Гарик).
Палуба баржи – день, облачность
Раненый солдат со сведенным судорогой лицом выхватывает из вещмешка здоровую руку. В ней зажата рукоять ракетницы. Хладнокровно прицелившись, солдат нажимает на спуск. Сверкающий красный шар прошивает Ганса Хоффмана насквозь.
<…> На палубе два антипода, вокруг которых развивается действие: раненый безногий сержант-священник и нервный боец с рукой, засунутой в вещмешок. Как и все остальные персонажи – это тоже “иероглифы”, и не надо это понимать как штамп.
Сержант-священник – это мог быть 20 лет назад Любшин, Плотников, Смоктуновский, Солоницын. Солоницын мог быть и тем нервным раненым или И. Бортник 30 лет назад.
Думаю, что между Надей и сержантом должны завязаться определенные отношения… самым главным в них должно быть удивительное и сразу располагающее к себе обаяние мягкости этого сержанта. Этакая ни с чем не сравнимая кротость и смирение, которые чаще всего встречаются у священников. Таким, наверное, был Серафим Саровский, который любого первого встречного приветствовал словами “Здравствуй, радость моя”
Море – день, облачность
Надя выныривает из воды, хватает широко открытым ртом воздух. Чья-то рука подхватывает ее.
<…> Эти страшные кадры, сопровождающиеся стрельбой, взрывами, воем самолета, сменяются полной тишиной подводного мира, беззвучно прошиваемого крупнокалиберными пулями, с медленно погружающимися в зеленоватую мглу двухъярусными койками, с привязанными к ним перебинтованными людьми, рядом с которыми также медленно тонут тумбочки, шприцы, капельницы.
Эта сцена должна собираться очень подробно. С точным пониманием, что и где снимать. Если с компьютерной графикой почти все понятно, то пока еще не очень понятно, где и как снимать море.
Сам образ моря должен быть достаточно суровым, т.е. не должно возникать желание искупаться, которое возникает, когда ты видишь изображение синего моря и голубого неба. Такого цвета могут быть северные моря. В том числе и Балтика. Но в нем невозможно снимать актеров, находящихся в воде.
Кроме того, необходим очень большой бассейн, чтобы более-менее в безопасных условиях снимать тонущих. Как я знаю, такие бассейны могут быть в научно-исследовательских морских институтах, где испытывают устойчивость морских кораблей и подводных лодок. Во всяком случае, здесь я максимально уповаю на холодное профессиональное мнение специалистов.
Траншея – утро, туман
Под землей, завалившей траншею, обозначается какое-то шевеление. Вдруг появляется рука, потом вторая. Хватая ртом воздух, из-под завала появляется Котов. Тишина… Лужи крови, убитые, неузнаваемые обрывки человеческих тел. Чье-то оторванное запястье.
Общая атмосфера: для сцен 88, 89, 90, 91 первый бой – это собственно вся квинтэссенция 41-го для наших героев. Это та самая война со страшными жертвами, с полной неразберихой, с бегством, предательством командиров, потерей техники, людей, совершенной беспомощностью. И только люди в окопах и их командиры, которые их не бросили, только на долге и отчаянной отваге гибнут в бою, сражаясь до конца.
Важнейший момент, обращаюсь ко всем: поймите, коллеги, мы не можем себе позволить ограничиться эрзац-правдой, “общими местами” на уровне небритости, мата и цигарки в кулаке. Если мы уважаем эти жертвы (это не пафос, я свято в это верю), мы должны с нашими героями прожить то, что проживают они. Мы должны “врасти” в эту атмосферу, ПРИЧЕМ ВСЕ!!! От актеров до постановщиков.
Смотрите хронику!!! Смотрите, с какой фантастически отлаженной машиной пришлось схлестнуться. Как немцы одеты, как вооружены, как их кормят, как они отдыхают. Нужно попытаться понять, что же нужно было сделать, чтобы их разбить.
Да, знаю – огромный ресурс “пушечного мяса”. Несчитанные жертвы, но ведь и еще что-то. 30 млн человек – это 30 млн войн прожитых каждым из них. И у каждого своя история, свои воспоминания, свои запахи, свои страхи, свои победы, свои преодоления. Шкурой это все надо почувствовать, ощутить, прожить.
Вот почему я настаиваю на возможности большого закадрового общения, погружения. Эти роли между сериалами не сыграть. Вернее, сыграть-то можно, но полета, счастья от этого не будет. На голом ремесле тут не проехать.
Минное поле – утро, солнце
Надя и Котов бегут навстречу друг другу по минному полю. Он и она каким-то чудом избегают мин.
<…> К этому моменту взошло солнце. Это мягкое желтоватое утреннее солнце, и очень важно, чтобы, с точки зрения Котова, Надя бы бежала на контровом свету… Они останавливаются в 15 метрах друг от друга, и Котов, не узнав Надю, собирается уходить. И тут Надя от невозможности что-либо сказать (нужно думать, почему и как это играть) начинает петь “Утомленное солнце”.
Котов понимает, что это его дочь Надя, она делает шаг к нему навстречу и наступает ногой на лапку мины-ловушки. Если с нее сойти, она взорвется. Котов кричит Наде: “Стоять!” Надя замирает. Котов осторожно подходит к ней и ставит свою ногу на ногу Нади… Дальше все понятно, читайте текст.
<…> И я уверен, что нам не удастся, что называется, “снимать, как написано”. И дело не в том, что написано не то, что хотелось. Написано именно то. Но одно дело создание атмосферы на бумаге, а совсем другое добиваться ее на экране. Ошибка покойной Ларисы Шепитько в фильме “Ты и я” была в том, что она была совершенно уверена, что прозу Гены Шпаликова можно как написано, так и снимать. Да, это напрашивалось, но это было обманчивое впечатление. Его прозу нужно было трансформировать в кино, как это сделал Георгий Данелия.
Белорусское село – солнечный рассвет
Молодой, худой белобрысый парень в полной полевой форме вермахта… в начищенных до блеска сапогах, стоит посреди сгоревшего села на У-образном перекрестке. <…> Возле перекрестка стоит указательный столб с двумя табличками. На одной указанно: “Москва 650 км”, на другой “Берлин 1130 км”. Немец показывает своим жезлом в сторону Москвы. Рядом с ним стоит русская старуха. Она тянет немца за левую руку.
Эпилог во многом – резюме фильма. Но это не сумма того, что мы видели. Это попытка резюмировать в какой-то степени причину победы. Потрясающая, совершенно неосознанная широта русского характера.
<…> Наша старушка – это образ животворного и всесозидательного смирения… Не путайте со всепрощенчеством и примитивным толстовством. Это совсем не исключает и Волю и Силу, но умножены они должны быть на Мудрость – великую народную мудрость, а она глубже и победительнее ума и власти, которые так ценит сегодняшний гламурный обыватель. Потому что именно эта воля и сила старухи, умноженные на мудрость, даровали ей милосердие к этому сумасшедшему немчику, заменившему ей ее погибших детей… “милость к падшим” всегда на Руси была основой могущества.
<…> В заключение повторю одно: это не только большой фильм. Это наш ДОЛГ. А относиться к этой работе как к долгу – значит его выполнить. С Богом!
