Мюнхгаузен (в исполнении Янковского) подарил людям лишний день – 32 мая, но не снискал народной поддержки. Ситуация повторилась 7 лет назад в Петербурге – группа энтузиастов предложила горожанам отсчитывать историю Петербурга не с 1703, а с 1611 года – когда были основаны крепость Ниеншанц и город Ниен. То есть подарила городу еще 92 года исторической жизни. Но петербуржцы не стали бросать в воздух чепчики от счастья. Почему? – решили мы разобраться спустя 7 лет.
Аргументы в пользу 400-летия
В июне 2011 года группа историков и журналистов обратилась к горожанам со следующими аргументами:
1) Возраст города должен отсчитываться не от момента его вхождения в состав того или иного государства, а от момента реального основания.
2) Город (крепость и расположенный близ ее стен посад) возник в устье Охты в 1611 году, когда здесь по инициативе шведского военачальника Якоба Делагарди и по приказу шведского короля Крала IX была основана крепость Ниеншанц. Формально Ниен получил статус города в 1632 г. Однако, согласно устоявшейся исторической традиции, датой основания города считается момент закладки цитадели, а не получения городом юридического статуса, которое может на десятилетия отстоять от реального появления города на свет.
3) Люди селились на территории Охтинского мыса издревле – начиная с 5-го тысячелетия до н.э. Однако первый опыт создания на территории Санкт-Петербурга поселения городского типа связан со строительством Ниеншанца, которое продолжалось с весны по зиму 1611 г.
4) Ниен, Шлотбург (так волею Петра I назывался бывший Ниен и будущий Санкт-Петербург на протяжении мая-июня 1703 г.) и Санкт-Петербург – не разные города, а разные этапы в развитии одного и того же города. Их разделяет не пространство, а время. Лучше всего это видно на примере писем самого Петра Великого: до конца июня 1703 г. он отправляет их из «Шлотбурга», а с начала июля (29 июня была освящена церковь св. Петра и Павла и крепость получила имя в честь небесного покровителя царя Петра) – уже пишет из «Санктрпитербурха». При том, что все это время русский царь никуда не переезжал, а жил в своем знаменитом Домике, поблизости от новой строящейся крепости. К слову, сам Домик – не что иное, как одно из уцелевших шведских строений эпохи Ниена.
5) Тот факт, что центр города с приходом Петра переместился с Охты на несколько километром вниз по течению Невы, никоим образом не означает «исчезновение» старого города и возникновение «совершенно нового». Переместился именно центр (который, к слову, будет «переезжать» в дальнейшем еще несколько раз). Город как хозяйственное целое продолжил свое существование, ибо как в XVII веке, так и позднее охватывал собой Невскую дельту целиком, а не только собственно городские кварталы, расположенные близ цитадели. В этом смысле правильно вести речь о Ниене (а затем и Петербурге) не как об «административном поселении», но как об агломерации Невской дельты. Те участки агломерации Ниена, которые стал осваивать Петр в первую очередь (нынешние территории Петроградской стороны, Летнего Сада и Васильевского острова), являлись органической частью городской цивилизации Ниена. Здесь располагались благоустроенные усадьбы немецких и шведских вельмож – жителей Ниена, в домах которых и поселились в первое время ближайшие петровские сподвижники. В XVII в. эти территории точно так же составляли единое культурно-хозяйственное целое с Ниеном, являясь его предместьями, как позднее Охта будет органически связана с Санкт-Петербургом.
6) Некоторые города на протяжении веков меняли названия (Париж, Страсбург), полностью обновляли этнический состав (Лондон, Кельн) или даже «исчезали с лица земли» на несколько десятилетий (Иерусалим). Однако никому не придет в голову рассматривать историю этих городов как историю «нескольких поселений», а не единого городского организма, развивавшегося во времени. В этой связи петровский этап в развитии города на Неве следует рассматривать как начало самого яркого и значительного этапа в истории городской цивилизации Невской дельты, но не как «возникновение нового города на пустом месте». Петр Первый не основал Петербург. Он радикально переделал город на Неве и придал мощный импульс его дальнейшему развитию. При этом, однако, Петербург сохранил не только базовые функции Ниена – торговые, транспортные и оборонительные – но и частичную демографическую преемственность, т.к. многие жители ниенской агломерации не покинули свои дома и стали [как писал А.С. Пушкин] «первыми петербуржцами».
План города Ниена и крепости Ниеншанц
В итоге авторы обращения предлагали петербургской общественности и органам городской власти:
- Официально признать временем основания Санкт-Петербурга весну 1611 года, не меняя даты Дня города.
- Торжественно отметить в декабре 2011 г. 400-летие окончание строительства крепости Ниеншанц.
- Изменить, начиная с 2012 года, формат празднования Дня города, включив в него мероприятия, связанные с памятью о допетровском прошлом Невского края.
- Создать на Охтинском мысе, на месте древнейших археологических находок, а также Ландскроны, Невского городка и Ниеншанца городской музейно-археологический комплекс.
- Увековечить память о Ландскроне и Ниеншанце, переименовав Свердловскую набережную в Набережную Ландскроны, а Красногвардейскую площадь – в Площадь Ниеншанца.
- Объявить конкурс на подготовку монументов в честь основателей города на Неве – Якоба Делагарди и Карла IX.
- Провести комплекс культурно-просветительных мероприятий, связанных с подготовкой празднования юбилея постройки крепости Ниеншанц.
Обращение подписали историки, журналисты, художники и музееведы: Сергей Балуев, Аля Деконская, Константин Жуков, Даниил Коцюбинский, Вячеслав Красиков, Глеб Сташков, Эдуард Якушин.
Почему не обрадовались?
Особого энтузиазма эти идеи не вызвали. Почему? – размышляют авторы обращения.
Константин Жуков, историк:
– Думаю, что главная причина неудачи инициативы 7-летней давности заключается в характере взаимоотношений нашего общества и государства. Для большинства из наших сограждан праздник или памятная дата только тогда становятся праздником и памятной датой, когда они официально утверждены, о них объявлено по телевизору, разработана программа мероприятий, губернатор идёт во главе колонны, а на Дворцовой площади поёт Дима Билан.
Среднестатистический петербуржец отмечает ту или иную дату не под воздействием собственного волнения при мысли о каком-то событии прошлого, а по привычке повинуясь указующему персту начальства. Традиция неофициально отмечать что-либо у нас сейчас отсутствует.
До 1917 года, кстати, такая традиция была. Например, в рабочей среде отмечали 8 марта и 1 мая, как специфически рабочие праздники. Интеллигенция праздновала день отмены крепостного права, день восстания декабристов.
Вообще, наличие традиции отмечать памятные даты – признак сформировавшейся идентичности: мы отмечаем этот день, потому что это наш день. Сейчас же региональная петербургская идентичность находится в забитом состоянии, доминирует имперско-великодержавная. Празднование основания Петропавловской крепости Петром I находится в полной гармонии с идеологией великой державы, тогда как память о шведской составляющей петербургской истории ей категорически противоречит.
Даниил Коцюбинский, историк:
– Есть такая миниатюра у Хармса: «Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного». Смысл этой абсурдистской притчи – в том, что жертвой новизны оказывается не тот, к кому она изначально была обращена (условный народ) и кто её не воспринял, а тот, кто решил выйти к «народу» с чем-то культурно новым. Новизна немедленно возвращается к «носителю нового» внезапным рикошетом, когда «народ», вместо того, чтобы вникнуть в смысл культурного месседжа, говорит незадачливому культуртрегеру, даже не начав его слушать: «А по-моему, ты – говно».
И здесь, в общем, не на что пенять. Так устроено общественное сознание. Если оно не подготовлено к восприятию нового культурного месседжа предшествующим агрессивным идейным маркетингом – оно его просто не заметит. Иными словами, чтобы новая идея «зашла», нужно, чтобы кто-то, обладающий мощным информационным ресурсом, в эту идею вложился.
В нашей стране и в нашем городе таким ресурсом обладает только одна сила, которая по сути является идеологическим монополистом – власть. Власти – как кремлёвской, так и смольнинской (являющейся филиалом первой) наша инициатива, как нетрудно понять, не нужна была ни с какой стороны, ибо таила в себе как раз то, чего российская власть опасается больше всего: ментальную переориентацию общества с Кремля – на Запад. Поэтому я, в общем, не удивлён, что наша, чисто исторически абсолютно корректная затея, оказалась социально не востребованной. Удивило меня скорее то, что за прошедшие несколько лет эта идея не только не забылась, но даже стала популярной среди части петербургских интеллектуалов. В этом году на День города газета «МК в Питере» даже посвятила этой теме целую полосу. Думаю, это – хороший знак того, что в дальнейшем, при более благоприятных условиях, идея реабилитации памяти о шведских корнях города на Неве довольно быстро «выстрелит» и станет «общим местом» петербургского самосознания.
Вячеслав Красиков, историк:
– Думаю, что здесь важную роль играет сила привычки. Большинство с детских лет приучено думать, что Петербург – это “град Петров”, “Петра творенье”. Поэтому мысль о том, что город имеет другую “родословную”, встречается в штыки. Немаловажна и своеобразная ксенофобско-националистическая обида: Питер один из известнейших городов планеты – по сей причине отдавать шведам честь его основания не хочется. Но главное, разумеется, тут в пропагандистских возможностях. Если бы эта инициатива озвучивалась всей силой основных государственных СМИ и со свойственной им настойчивостью внедрялась в мозги россиян, то и результат бы, наверняка, был иным…
Глеб Сташков, журналист:
– Почему призыв отсчитывать историю нашего города не с 1703 года, а с 1611-го не вызвал у петербуржцев никакого энтузиазма?
Вроде бы мы гордимся, что живем в европейском городе. Даже люди, которые хамят в транспорте и мочатся в подъездах, гордо заявляют собеседнику:
– Слышь ты, быдло понаехавшее, у нас город-то, чай, европейский. Так что веди себя прилично, твою мать.
И вот – появилась возможность доказать, что мы не обитатели какого-то загадочного окна в Европу. Нет, мы жили в Европе изначально. Ну, по крайней мере, с XVII века. И – никакого энтузиазма. И – я это понимаю.
Жители Мехико помнят, что их город как бы преемник ацтекского Теночтитлана. Сборную Мексики по футболу зовут «ацтеками». Стадион в Мехико называется «Ацтека».
У них главный стадион – «Ацтека», а у нас (до недавнего времени) – «Петровский». В честь, естественно, Петра I. Этим все сказано.
Мы не помним шведский этап своей истории. И не хотим помнить. И дело не в российско-державном сознании. Дело в амбициях.
Мы хотим быть частью Европы (я имею в виду людей своего круга). Но – весомой, серьезной частью. А не европейским захолустьем. Мы хотим быть Венецией, а не каким-то Ниеном. Входить в Европу через Ниен нам не хочется. Уж лучше в очередной раз попробовать через «блистательный Санкт-Петербург».
Родовитые люди гордятся своими предками. А мы семь лет назад наивно предложили считать «основателем династии» не Петра Великого, а Якоба Делагарди. Это как предложить Рюриковичу вести отсчет не от Рюрика, а от какого-нибудь Улафа Кривые Руки. Пусть даже достоверно известно, что этот Улаф был храбрым варяжским воином.
Нынешний День города – 27 мая – понятен и четок. Нашел высокого мужика, напялил на него треуголку, а он ходит и горланит: «Виват, Санкт-Петербург!»
И все довольны. Все понимают, что это Петр Великий. Хоть и не похож, и треуголка полиняла от многократного использования.
Мы живем в мире мифов. И это не чисто русская черта. Везде живут в мире мифов.
Миф о Петре I, великом преобразователе, который Россию вздернул на дыбы, слишком красив. И миф о том, как этот преобразователь основал город на пустом месте, тоже слишком красив.
Чтобы переключиться на Делагарди, нужно написать новый «Медный всадник» и изваять новый «Медный всадник». Увы, ни Пушкина, ни Фальконе среди нас нет. И не предвидится.
Сергей Балуев, журналист:
– Почему жители Петербурга не обрадовались, когда мы им сообщили, что наш город на 100 лет старше? Потому что они, жители, умные и рациональные.
Что мы имеем на данный момент – совершенно героическую историю создания Петербурга: Петр сказал: строить будем здесь! И на болотах, превозмогая трудности, был построен лучший в России город. Самый европейский город страны. И мы, жители СПб, этим гордимся. И все прочие россияне эту нашу гордость не оспаривают.
Что предлагалось вместо этой героической истории: всё уже было до нас. И Европа тут уже была. Наше единственное достижение – что мы европейский дух сохранили. И чем тут гордиться, каким флагом размахивать перед остальными россиянами?
Новая датировка города может быть востребована только в том случае, если у СПб вдруг, каким-то немыслимым изгибом истории, появится возможность интегрироваться в Европу. Вот тут жутко полезными окажутся доказательства того, что мы еще в XVII веке этой Европой были.
Приятные новости: петербургская идентичность выжидает
Пытаясь выяснить причину, по которой петербуржцы оказались так индифферентны к своим европейским историческим корням, «Город 812» задал известному петербургскому социологу, директору Центра независимых социологических исследований Виктору Воронкову вопрос: «Почему – несмотря на многолетние усилия энтузиастов и активистов – не удаётся сконструировать полноценную петербургскую гражданско-политическую идентичность, которая бы рассматривала город на Неве как, в первую очередь, часть европейской, а не русско-московской цивилизации?»
Вот что ответил Виктор Воронков:
– Заданный вопрос заведомо предполагает согласие с тем, что «сконструировать полноценную петербургскую гражданско-политическую идентичность» «не удаётся». Отнюдь. Существует вполне заметный слой петербуржцев, для которых европейский выбор не подлежит сомнению. Немало молодых людей никогда не бывало в Москве, зато полмира объездило, не считая почти пригородного Хельсинки.
Разумеется, никакой даже, так сказать, коллективный Коцюбинский, не в состоянии конкурировать за умы сограждан с всепроникающей государственной пропагандой, которой позавидовал бы Геббельс. Наши возможности выйти в официальную публичность стремительно приближаются к нулю. Посему большинству живущих в Петербурге телезрителей и в голову не придет крамольная идея, что можно куда лучше существовать вовсе без Москвы.
Однако есть и «приятные новости». Я полагаю, что подспудно большинство живущих в городе всё-таки обладает гражданско-политической локальной идентичностью. Хотя и латентной. Сам контекст пребывания в этом внешне блистательном городе конструирует в сознании его жителей особость даже за относительно короткий срок проживания здесь. Петербург и сегодня во многом воспринимается как антипод Москвы. Миф о Петербурге и некой «петербужскости» (= европейскости») работает в значительной мере извне. Петербуржцев до известной степени делают жители всей России.
Вообще, сегодняшний горожанин обладает множеством идентичностей, не только гражданско-политических. И не так часто средний петербуржец сталкивается с ситуацией, когда его прочее самопонимание отходит на второй план и от него требуется, в первую очередь, ответ на единственный вопрос о его гражданственности и политической позиции.
Почему же мы так ничтожно мало и редко наблюдаем проявление нашей петербургской гражданско-политической активности? Я уверен, что дело в структуре наших политических возможностей. Как только государство дает слабину, ситуация быстро меняется. Протестовать против ввода войск в Чехословакию в 1968 вышли на площадь всего семь человек, с которыми государство жестоко расправилось. В первые перестроечные годы Демократический союз собирал на митинги уже сотни человек, поскольку репрессии хотя и существовали, но уже не шли ни в какое сравнение с теми, что были прежде (и даже с теми, которые мы наблюдаем сегодня). А во время путча в 1991 году на Дворцовой площади стояло более сотни тысяч протестантов, и никому ничего за это не было. Дайте только срок, полицейское государство рухнет, и мы увидим такую гражданско-политическую активность, что мало не покажется! Ну, а сегодня правит страх перед репрессиями. Протестанты 2011-12 годов пока ушли в «малые дела» (локальный социальный и культурный активизм) и дожидаются своего часа. И мы еще увидим сто тысяч на Дворцовой.
Одним словом, с петербургской идентичностью всё в порядке. Она просто выжидает.
Картина на заставке: Эдвард Якушин. «1615 год. Приезд Густава-Адольфа в Ниеншанц на Рождество», х.м., 2010 г.
