Ровно 50 лет тому назад, в сентябре 1965 года, в Москве были арестованы сначала Андрей Синявский, а потом Юлий Даниэль – два писателя, которые публиковались за границей под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак.
Суд над ними состоялся в следующем году (10 – 14 февраля 1966-го), а одновременно с судебным процессом неожиданно для власти в СССР началось диссидентское движение, которое продолжалось потом более 20 лет, до самой «перестройки». Никто – ни КГБ, ни ЦК – таких последствий предвидеть не мог. Давление внутри советского котла, которое росло с ХХ съезда, достигло к сентябрю 1965 года критической величины, и клапаны открылись вопреки контролю Кремля и Лубянки.
С учетом общественного – и внутрисоюзного, и международного – резонанса событие можно с полным правом считать поворотным в советской истории ХХ века. Я не хочу углубляться в анализ художественных произведений – это давно сделано. А сосредоточусь на детективной истории, так и оставшейся таинственной.
Арест и первые отклики
Синявский был арестован 8 сентября 1965 г. на московской улице, Даниэль – 12 сентября при выходе из аэровокзала «Внуково». В московских литературных кругах об этом узнали сразу, в советских газетах сообщений не было, а первыми новость сообщили 19 октября 1965 г. корреспонденты «Нью-Йорк таймс» сразу в трех материалах. В одном из них говорилось: «Достоверные источники сообщают, что в дополнение к Андрею Д. Синявскому власти арестовали журналиста по имени Даниелло, который, как говорят, написал книгу под названием «Московский призыв»».
Первая заметка об аресте в парижской «Le Monde» начиналась так: «Москва, 19 октября. АФП. Три советских писателя, некоторые работы которых много лет публиковались на Западе, арестованы и ожидают суда, – заявляют в некоторых литературных кругах Москвы. С их ареста прошло около трех недель. Эти писатели – Абрам Терц, некий Даниэло и третий, личность которого не уточнялась. Абрам Терц – псевдоним, выбранный Андреем Синявским, литературным критиком журнала «Новый мир» и другом Бориса Пастернака. Опубликованные на Западе работы этих трех писателей не были переводами работ, опубликованных в Советском Союзе, а оригинальными текстами, переданными на Запад способом, который в Советcком Союзе считается незаконным». Переводчика Юлия Даниэля идентифицировали на Западе к 23 октября 1965-го.
Пока зарубежная пресса объясняла всему миру, что в СССР возрождается сталинизм и демонстративно подавляется свобода художественного творчества, вследствие чего писателей арестовывают просто за издание повестей и рассказов, Москва молчала. Заговорила Москва только 3 января 1966 года, когда Борис Белицкий, штатный сотрудник московского иновещания на английском языке, разразился комментарием, из которого следовало, что специалисты не считают арестованных писателями, их наказание поддержит советский народ, а Западу годится любой повод, лишь бы поглумиться над СССР.
В СССР о «преступлениях» Синявского и Даниэля советские люди, которые не слушали западные радиостанции, впервые узнали из статьи правильного советского писателя Дм. Еремина «Перевертыши», опубликованной в «Известиях» в январе 1966-го. Это была обычная заказная статья, написанная обычным советским языком и, как обычно, рассчитанная на тех, кто никогда не читал сочинений «перевертышей». Ясно, что рукой советского писателя Еремина, лауреата Сталинской премии, секретаря Московского отделения СП РСФСР, водили чекисты, потому что в конце статьи было сформулировано обвинение по ст. 70 УК РСФСР, которое в итоге и было предъявлено «…«Сочинения» этих отщепенцев, насквозь проникнутые злобной клеветой на наш общественный строй, на наше государство, являют собой образчики антисоветской пропаганды. Всем содержанием своим они направлены на разжигание вражды между народами и государствами, на обострение военной опасности. По существу говоря, это выстрелы в спину народа».
Затем статью поместила «Литературная газета», автором была Зоя Кедрина, статья называлась «Наследники Смердякова».
Контрнаступление инакомыслящих началось еще до суда. В День Конституции 5 декабря 1965 года на Пушкинской площади в 18 часов состоялся митинг. Пришло около 200 человек, они требовали то ли гласности по делу Синявского и Даниэля, то ли гласного суда. Естественно, милиция разогнала собравшихся, 20 человек оказались в штабе народной дружины, допрошены и отпущены, а потом их прорабатывали по месту учебы на комсомольских собраниях, несколько человек исключили. Это вызвало появление листовки с протестом против надругательства над демократией и антиконституционного насилия над личностью.
Многочисленные протестные отклики вызвали статьи Еремина и Кедриной. В «Известия», например, написал искусствовед Ю. Герчук, в Президиум Верховного Совета СССР – литературный критик И. Роднянская, в Московский горсуд – поэт-переводчик А. Якобсон и научный сотрудник Института экономики АН СССР В. Меникер, в Верховный Суд РСФСР – искусствовед И. Голомшток.
Следствие, суд и после
23 декабря 1965 года председатель КГБ Семичастный и генпрокурор Руденко написали в ЦК секретную записку с первыми результатами предварительного следствия. Удалось установить, что Синявский и Даниэль «по нелегальному каналу передали за границу ряд произведений антисоветского клеветнического содержания, порочащих советский государственный и общественный строй», что каналом этим была Элен Замойская-Пельтье, дочь бывшего военно-морского атташе Франции в Москве, что произведения широко публикуются на Западе, дискредитируют советский народ и его достижения. В итоге предлагалось рассмотреть дело «в открытом судебном заседании Верховного Суда РСФСР и осудить преступников за написание и распространение литературных произведений, содержащих клеветнические измышления на советский государственный и общественный строй, по части I статьи 70 УК РСФСР к лишению свободы».
Для суда товарищи просили предоставить зал судебных заседаний Верховного Суда РСФСР, вмещающий 100 человек, и пригласить на процесс представителей советско-партийного актива и писательской общественности.
Затем подключились отделы культуры и пропаганды-агитации ЦК. Они наметили ряд мер: иностранные журналисты на суд не допускаются, репортажи публикуют «Известия» и «Литературка», а «Правда» и еще три главных газеты могут публиковать по своему усмотрению заметки своих сотрудников из зала суда. Журналисты могли войти в зал суда только по пропускам, выданным КГБ. Наконец, в составе шести сотрудников из трех отделов ЦК КПСС и КГБ была создана комиссия, которая независимо от Главлита должна была предварительно читать все статьи и заметки о суде. Это в СССР называлось «открытым судебным заседанием» и «свободой прессы».
Суд прошел по намеченному сценарию, активно выступали общественные обвинители – писатель Аркадий Васильев (теперь он известен не как писатель, а как генерал КГБ и отец Дарьи Донцовой) и критик Зоя Кедрина, а преступники получили по заслугам. Сыграли свои роли и советские журналисты: лживыми судебными репортажами Юрия Феофанова из «Известий», сочиненными в стиле патриотической кровожадности, советские люди просто зачитывались. А, например, в поэме, созданной сразу после суда над Синявским и Даниэлем, советский поэт Сергей Васильевич Смирнов (не путать с дедом Дуни Смирновой, Сергеем Сергеевичем, тот травил Пастернака) написал: «Я могу сказать определенно, / Это стало видного видней, / Что понятье «пятая колонна» / Не сошло с повестки наших дней… / И когда смердят сии натуры / И зовут на помощь вражью рать, / Дорогая наша диктатура, / Не спеши слабеть и отмирать!»
Естественно, появились письма с одобрением приговора, но были и письма противоположного содержания. Я даже не говорю о письмах из-за рубежа*, я говорю о письмах «изнутри». К суду обратились с заявлениями в защиту подсудимых лингвист Вяч. Вс. Иванов, К. Паустовский и Л. Копелев, но суд отказал в приобщении к делу их заявлений. Обратило внимание письмо 62-х московских писателей в Президиум XXIII съезда КПСС с предложением взять Синявского и Даниэля на поруки. «Осуждение писателей за сатирические произведения – чрезвычайно опасный прецедент», – утверждали писатели. Первой стояла подпись Корнея Чуковского, потом Ильи Эренбурга, Виктора Шкловского, Павла Антокольского, Льва Славина, Вениамина Каверина и Ефима Дорош, потом шел список по алфавиту: Лев Аннинский, Белла Ахмадулина, Владимир Войнович, Булат Окуджава, Станислав Рассадин, Давид Самойлов, Андрей Тарковский, Лидия Чуковская…
Кстати, сейчас бросается в глаза отсутствие подписей Вознесенского и Евтушенко.
Доцент МГУ В. Дувакин выступал на суде в качестве свидетеля и дал «неправильные» показания, после чего его выгнали с работы. И тут же 18 московских ученых потребовали отменить приказ об увольнении, после чего было написано еще одно письмо в защиту Дувакина, под которым стояло уже 100 подписей.
И, наконец, Александр Гинзбург подготовил «Белую книгу по делу А. Синявского и Ю. Даниэля». Профессионально составленный фундаментальный сборник включал советские публицистические материалы о процессе, протоколы всех судебных заседаний, включая «последние слова» подсудимых, письма с осуждением клеветников, письма протеста против подавления свободомыслия, в том числе зарубежных авторов. Это было полное разоблачение всей судебно-пропагандистской советской машины.
Пятый экземпляр машинописной закладки Гинзбург сам принес в приемную КГБ на Кузнецком мосту с предложением обменять публикацию книги на досрочное освобождение Синявского и Даниэля. Затем «Белая книга» была разослана во многие официальные инстанции СССР, депутатам Верховного Совета, а в 1967 году републикована во Франкфурте-на-Майне, что вину Гинзбурга усугубило.
Отомстили ему быстро. Суд над «группой четырех» во главе с Гинзбургом прошел 8 – 12 января 1968 года. Если в лице Синявского и Даниэля власть преследовала «тамиздат», то Гинзбург, Галансков и др. символизировали самиздат, который внушал не меньший страх советским властям. Гражданская война с инакомыслящими продолжалась.
Принципиально новая ситуация
У новизны два признака. Первый – открытые и относительно массовые выступления в защиту арестованных, против подавления свободомыслия и за право печататься там, где писатель хочет сам. В 1958 году, когда травили Пастернака, тоже были письма протеста в редакции газет, но в подавляющем большинстве анонимные. А в 1965–1966 годах у инакомыслящих в СССР вдруг пропал страх. И именно на волне протестов после суда над Синявским и Даниэлем и началось движение диссидентов – не всенародное, но достаточно массовое. В СССР появились диссиденты. Например, академик Сахаров, трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Госпремий. Его первый поступок в этом направлении – подпись под письмом Брежневу 25-ти деятелей науки, литературы и искусства против реабилитации Сталина. Дата письма – 14 февраля 1966 года, день приговора Синявскому и Даниэлю.
Второй признак – жуткий страх властей, что следует хотя бы из тех мер, какие были приняты для того, чтобы провести «открытый суд» в закрытом режиме по нужному сценарию и с правильным освещением в прессе.
Если раньше врали в печати и по ТВ все что угодно, не задумываясь, и никого не боялись, то теперь, ощутив нескрываемое недовольство интеллигенции и мощный резонанс во всем мире, вдруг стали бояться и оглядываться.
Любопытный пример проявления страха: агентство печати «Новости» подготовило к публикации во всех советских газетах письмо группы юристов из Института государства и права (среди них был П.С. Ромашкин, в свое время личный секретарь Сталина), доказывающее юридическую чистоту обвинения, самого суда и приговора. Письмо называлось «В соответствии с законом». И вот текст разослали по всем газетам, но в последний момент из ЦК следует указание не публиковать письмо юристов, поскольку там сказано, что процесс был гласным, а такая ложь могла вызвать взрыв возмущения в стране. Но указание приходит поздно, его успевают выполнить только в центре. Агентство печати «Новости» уже разослало текст местным газетам, и в нескольких из них оно появляется.
Я упоминал письмо 62-х писателей. В ЦК его получают и начинают ломать голову: что с ними делать? Среди подписавших было несколько членов партии, решили – исключить! За два часа до собрания – звонок: отбой, не исключать, а «обсудить и осудить».
Итак, в 1966 году обозначились два признака новой ситуации – бесстрашие инакомыслящих и страх властей. Они сформировали рисунок поведения тех и других минимум на 20 лет.
Действующие лица
Я бы не полностью раскрыл сюжет, если бы не упомянул о том, что случилось потом, уже после того, как Синявский досрочно вышел из лагеря в 1971 году и уехал с семьей во Францию в 1973-м. Точно ничего не известно, однако возникли связанные с Синявским версии.
А случилось вот что: заинтересованные лица начали анализировать детали. Стимулов было два: книга самого Синявского «Спокойной ночи» (1983) и эссе Сергея Хмельницкого «Из чрева китова», которое впервые было опубликовано в Израиле в 1986 году в журнале «22». Хмельницкого раззадорили мемуары Синявского, пятая глава в которых называлась «Во чреве китовом».
Сначала про Элен Пельтье. «На предварительном следствии СИНЯВСКИЙ и ДАНИЭЛЬ признали свое авторство в написании названных выше произведений и нелегальную переправку их за границу через ЗАМОЙСКУЮ-ПЕЛЬТЬЕ <…>»**. Об этом было написано в первом же отчете о суде.
«К нам, на третий курс филфака, в 47-ом году пришла француженка. <…> Говорили, ее отцу, военно-морскому атташе, стоило немалых усилий пробить, через Мининдел, дойдя до самого Молотова, чтобы дочери предоставили исключительное право учиться наравне со всеми, посещать лекции, сдавать экзамены <…>» – написано в мемуарах Синявского. Безусловно, француженка, обучающаяся на филологическом факультете МГУ, к тому же дочь военно-морского атташе капиталистической страны – фигура настолько необычная, что не может не вызвать подозрений – хотя бы в том, что разрешение на ее обучение было дано исключительно с прицелом на последующую вербовку. И действительно, вскоре «органы» завербовали Синявского (он сам об этом написал в своих мемуарах) – с тем, чтобы он развивал отношения с Элен, доведя их до сексуальной связи, а затем, видимо, добывал через нее какую-то информацию или вместе с нею в качестве мужа отправился во Францию – для шпионажа как нелегал или как резидент КГБ. Однако Синявский сразу предупредил Элен о том, что она находится в разработке МГБ. И они вместе составляли его отчеты в «органы».
В 1952 году МГБ даже заставило Синявского слетать в Вену в сопровождении двух амбалов на встречу с Элен, которую он вызвал телеграммой. Он ее отправил, но вставил кодовое словцо, и Элен не приехала. А начиная с середины 1950-х гг. Синявский сам использовал Элен, посещавшую Москву, для переправки рукописей – своих и Даниэля – за границу. Первой рукописью Абрама Терца стала повесть «Суд идет», которая была переправлена в 1956 году. Кстати, в том же году Элен перевезла рукопись «Доктора Живаго», переданную ей Б.Л. Пастернаком.
Теперь о Сергее Хмельницком. На суде он был свидетелем обвинения. В романе «Спокойной ночи» он выведен как «Сережа», без фамилии. Описан как главный отрицательный герой. Сам Хмельницкий в своих мемуарах подтвердил, что в 1949 году «заложил» друзей, был знаком с Элен, являлся стукачом МГБ – КГБ. И задал сакраментальный вопрос: «А многие ли из миллионной армии советских стукачей удостоились доверия участвовать в таких вот загадочных заграничных операциях? И если нет, то не слишком ли легкое это слово – стукач – для А.Д. <Синявского> образца 50-х годов? И прекратил ли он свою секретную патриотическую деятельность сразу, по возвращении в Москву, к любимому Маяковскому?»
В общем, намекнул, что публикации Синявского за границей находились под контролем КГБ с самого начала и КГБ же и были инспирированы.
Главным редактором журнала «22» был профессор физики Александр Воронель, репатриант из СССР. Его жена Нина подробно рассказала потом, как жена Синявского Мария Розанова исступленно сражалась за то, чтобы публикация мемуаров Хмельницкого не состоялась. А после публикации возник большой шум.
Версия Омри Ронена
И вот после намеков С. Хмельницкого многие начали задумываться и сопоставлять. А действительно ли Андрей Донатович Синявский расстался с Конторой в 1952 году?
Я впервые столкнулся с версией «Синявский – агент КГБ» в переписке с Омри Роненом, ныне уже покойным. Это был очень интересный, серьезный и знаменитый славист, родившийся в 1937 году в Одессе и давно живший в США, автор таких работ, которые не позволяют списать его версию на странную причуду.
Омри Ронен был абсолютно уверен, что Синявский, начиная уже со своей первой публикации на Западе – повести «Суд идет», в 1960 г. изданной «Посевом», – являлся агентом КГБ, участвовавшим в сложной операции спецслужбы, нацеленной на усиление антисемитизма в СССР. Поясняя, Ронен написал мне 15 июня 2011 г.: «Я имел в виду антисемитскую кампанию, которая началась в 61 (а тут еще «Бабий яр» Евтушенко!), после публикации «Суд идет» на Западе в 60, а достигла апогея в 62 (Семичастный зверствовал в Киеве, уволив даже Натана Рахлина, не говоря уж о делах вокруг Бабьего Яра) – выступлением Хрущева на встрече с писателями в декабре (17 декабря 1962 г. – М.З.) с нападками на «национализм» и на «абортенмахеров» заодно, хоть аборты и были разрешены уже (согласно стенограмме, Хрущев говорил про национализм, расизм и антисемитизм, но не говорил про аборты. – М.З.). Мы знаем даже, кто положил на стол Хрущеву номер «Энкаунтера» и посевовское издание на русском языке без указания места и издателя. Все эти издания у меня есть, вместе с «запиской», составленной для меня достоверными свидетелями из СССР и мною переведенной на английский».
В качестве последнего доказательства было приведено посвящение в книге Л.С. Флейшмана «В тисках провокаций: Операция «Трест» и русская зарубежная печать» (М., 2003): «А.Д. и М.В. Синявским». И в самом деле, книга про самую известную провокацию ГПУ была посвящена супругам Синявским.
Действительно, в декабре 1959 года в журнале Life появилась статья П. Блейк об антисемитской кампании в СССР, включавшей закрытие синагог и публикацию в газетах статей, в которых евреи назывались «ворами» и «врагами социализма», а повесть «Суд идет» начиналась с упоминания о том, что врач-гинеколог Рабинович «произвел незаконный аборт», после чего прокурору Глобову следователь доложил: «Тут, брат, масштаб государственный… Медицина!.. Чуешь? Все из этих… носатых… которые космополиты… Сплошняком!» Правда, речь в повести Терца шла о «деле врачей» 1953 года, но Натан Рахлин действительно был уволен в 1962 году приказом министра культуры Украины после трехлетней антисемитской кампании, а на его место был назначен только что окончивший Львовскую консерваторию 25-летний С. Турчак.
Правда, все эти факты еще не доказывали работу Синявского на КГБ в качестве сексота, хотя и показывали социальный контекст, в котором появление «клеветника Абрама Терца» было вполне логичным. Да и еврейский псевдоним, этот «Абрам в славянском шкафу», выглядел странно… Но как это доказывало версию о Синявском-сексоте в целом, я так и не понял. Я требовал от Омри аргументов, но вместо них последовала ссылка на обещание, данное «достоверным свидетелям», все держать в тайне. А 1 ноября 2012 г. Омри умер, и тайна ушла вместе с ним.
Версия Сергея Григорьянца
Электронное письмо от О. Ронена я получил 15 июня 2011 г. А через два месяца, 17 августа 2011 г., на своем сайте известный диссидент, политзек, журналист Сергей Григорьянц разместил статью «Четыре маски Андрея Синявского»***. Согласно версии Григорьянца, которая возвращает нас к теме возникновения диссидентов в СССР, весь глобальный проект «Абрам Терц» был операцией КГБ, задуманной еще при А. Шелепине (председателе КГБ) для создания открытой, легальной, в основном контролируемой и управляемой политической оппозиции в СССР, а также с целью создания полулиберального, с верой в коммунистические идеалы, единого пространства «от Атлантики до Урала, которым будет так легко и интересно дирижировать с Лубянки».
Пересказывать что-то подробнее нет места: интересующиеся могут прочитать текст Григорьянца самостоятельно. Скажу лишь, что планировалось быстро выпустить Синявского из лагеря и вместе с его активной женой заслать в Париж, где он стал бы ядром притяжения. Но помешал Даниэль, которого тоже надо было выпускать с той же быстротой и для того посвятить в тайные сценарии КГБ.
Но Даниэль был упрям «и насколько мог задержал реализацию непонятного ему плана, не захотел быть в нем ни управляемой пешкой, ни «лидером демократического движения» в СССР и Европе. А представляете себе, какой мог быть раздвоенный (Синявский и Даниэль)… – лидер оппозиционного всеевропейского… движения, все члены которого были бы агентами Комитета государственной безопасности. Даниэль, конечно, не знал этого грандиозного проекта во всех его деталях, но ему было достаточно и того, что уже вызвало сомнения. Он отказался сотрудничать с КГБ, принимать участие в плане КГБ и отошел в сторону – в тюрьму, в карцер».
Сергей Григорьянц, как Омри Ронен, слишком серьезная личность, чтобы от его версии, кажущейся безумной, можно было легко отмахнуться.
Михаил Золотоносов
* См., например: «Пятьдесят западных писателей требуют освобождения Синявского и Даниэля» // Le Monde. 1966. «Луи Арагон остро раскритиковал Советский Союз за приговор Синявскому и Даниэлю» // The New York Times. 1966. «Более трехсот французских ученых написали письмо г-ну Косыгину» // Le Monde. 1966.
** Приложение к протоколу заседания секретариата ЦК КПСС № 132, пункт 11с от 5 января 1966 г.
