Из 8 взрослых мужчин, проживавших в нашей квартире в 1939—1955 годах, погибло двое, отсидело – пятеро.
Социологический институт РАН (филиал ФНИСЦ) при участии “Города-812” собирал воспоминания горожан об их опыте жизни в коммунальных квартирах. Проект, называющийся “Моя жилищная история”, подходит к концу (но вы еще можете успеть отправить ваши мемуары olegbozh@gmail.com или biofund@rambler.ru), и осенью собранные воспоминания будут изданы отдельной книгой. Пока “Город” с любезного разрешения Социологического института публикует выдержки из коммунальных биографий петербуржцев.
История коммунальной квартиры. Переулок Гривцова, д. 6, кв. 2, телефон А1-32-50
Мы, Анолик Михаил Владимирович и Петрова (урожденная Дейч) Марина Александровна, жили вместе в этой квартире с 1941 по 1955 годы, после чего не виделись 61 год и встретились 2 октября 2016 года, чтобы записать эти воспоминания о нашем счастливом детстве в коммунальной квартире.
Чтобы сохранить колорит и оттенки взаимоотношений, а также сэкономить место, в тексте мы используем «кухонные» прозвища действующих лиц. Так мы называли обитателей квартиры за глаза (а иногда и в глаза). Себя мы будем, соответственно, называть Миша и Марина.
Семья Миши
Родители Миши, Владимир Михайлович, «Отец», и Прасковья Павловна , «Паша», оказались в этой квартире в 1939 году. Родители выменяли две комнаты (13 и 7 метров) именно в этой квартире, потому что в ней, еще в трех комнатах, жили родственники Отца.
Летом 1931 года Отец, тогда работавший главным инженером Дачного треста, возглавлял строительство коровника в совхозе «Борки», расположенном в километре от деревни. Он взял с собой, как бы на дачу, дочь Татьяну и нанял Пашу к ней в няньки. Затем Отец забрал Пашу с собой в Ленинград, в качестве домработницы. В этом качестве она и пребывала до тех пор, пока не родился Миша. Паша стала второй женой Отца. Жены старших братьев относились к ней неприязненно, она отвечала им тем же.
Однако в годы блокады и эвакуации лишь ее крестьянские навыки и сметка спасли семью от голодной смерти. В сибирской деревне, где мы оказались, местные жители, по национальности зыряне (коми), не удобряли землю навозом, а делали из него запруду на мельнице. Они смеялись, когда Паша, сажая картошку, в каждую лунку клала конский навоз. Но когда они сравнили урожаи, их удивлению не было предела.
В девятиметровой комнате жила бабушка Миши Анна Львовна Куперман. Ее первый муж Моисей Израилевич Анолик был известным скульптором. В частности, он безвозмездно сделал лепной потолок в малой Санкт-Петербургской синагоге. Об этом факте Миша узнал случайно в 2008 году из Интернета. Вся семья в сталинские времена тщательно это скрывала. Однако Татьяна, старшая сестра Миши, знала об этом.
В этой же комнате был прописан мишин дядя Яков Борисович Куперман, «дядюшка Яков», а впоследствии жили его жена Ася Марковна, «Аська», и их дочь Ольга, «Лялька».
В соседней десятиметровой комнате жила сестра бабушки Софья Львовна Сагалова, которая погибла в годы войны. Комната Софьи Львовны досталась Екатерине Сергеевне Федоровой, «Катьке», у которой было двое детей и муж, грузчик в порту.
В третьей, двадцатиметровой, комнате жила мишина тетя Лидия Борисовна Колесникова (Куперман), «Лида», медсестра, старший лейтенант медицинской службы, всю войну проведшая в блокадном Ленинграде.
Дядюшка Яков сильно выпивал, имел уголовное прошлое: до войны за драку сидел в лагере на Беломорско-Балтийском канале. В войну он был ранен и попал в плен. Выжил дядюшка Яков, исказив фамилию на Купермян и выдав себя за армянина. Там, в лагере он научился немного говорить по-армянски.
Из-за катькиной комнаты были напряженные отношения между Катькой и дядюшкой Яковом. Вернувшись из плена, он и Анна Львовна, как ближайшие родственники, претендовали на эту комнату. У Якова также были напряженные отношения с Лидой. Он хотел, чтобы Лида поселила Анну Львовну в своей более просторной комнате.
В годы войны Миша, его отец, мать и бабушка оказались в эвакуации в селе Ярково, тогда Омской области. Там родился мишин брат Евгений (1944), «Женька». Родственники со стороны отца к факту его рождения отнеслись без энтузиазма и называли его «сибирский фрукт».
Вернулась семья Аноликов в Ленинград в числе первых, в 1944 году. Отец был бригадиром бригады лепщиков, и его специально вызвали для скорейшего восстановления разрушенных исторических зданий. В бригаде также работали Паша и дядюшка Яков. Газета «Вечерний Ленинград» писала об отцовской бригаде. Вырезка из газеты, хранившаяся много лет, к сожалению, ныне утрачена.
Семья Марины
Отец Марины, Александр Николаевич Дейч, «Дейч», работал заведующий отделом фотографической астрометрии и звездной астрономии Пулковской обсерватории. Ее мать, Александра Михайловна, «Дейчиха», вместе с сестрой Марины Ольгой до войны жили в служебной квартире в Пулковской обсерватории. Их квартира была целиком разрушена в первые месяцы войны. В августе 1941 года, когда начались обстрелы, семья переехала в нашу квартиру, в комнату, в которой ранее проживал Аристид Иванович Доватур, «Аристид», крупнейший ученый-филолог, репрессированный в 1937 году.
В конце февраля 1942 года Дейчи были эвакуированы в Ташкент и вернулись в нашу квартиру в мае 1945 года, где проживали до 1955 года, пока не получили новую служебную квартиру в Пулковской обсерватории. После того, как семья Дейчей вернулась в Пулково, в эту комнату снова въехал реабилитированный Аристид Иванович. Аристид был освобожден еще в октябре 1947 года, до реабилитации жил в Луге, на 101 км, а в Ленинграде бывал наездами, нелегально проживая в нашей коммунальной квартире.
В соседней комнате жили Николай Михайлович Морин, «дядя Коля», также сотрудник Пулковской обсерватории, Дейчихи, с женой Анной Владимировной
В комнате напротив кухни, расположенной над аркой и потому всегда холодной, жила Александра Яковлевна Яковлева, «Шура», работавшая маляром на заводе «Судомех», с дочерьми Татьяной и Людмилой, «Танькой» и «Люськой», отец которых погиб на войне. Всю блокаду они пережили в городе.
В квартире еще жила семья Хрищунов. Главой семьи был отставной моряк. Его жена болела туберкулезом. Жили они замкнуто. Их сын Вовка никогда не выходил в коридор и не участвовал в детских играх. В комнате случился обыск. Хрищун был арестован, а оставшиеся члены семьи исчезли. Комнату опечатали.
Наш дом
Дом наш построили в 1896 году. Отопление было печное. Во дворе дома находился двухэтажный флигель, на первом этаже которого были каретные сараи. В этот флигель попала бомба, и весь второй этаж был разрушен. Каретные сараи использовали для хранения дров.
Вода была только холодная. Единственная раковина находилась на кухне. Имелась ванная комната с дровяной колонкой, но она использовалась крайне редко. Все ходили в бани: Гороховые (были поближе) или Фонарные (были почище). Во дворе дома была прачечная, белье в ней стирали по записи, а сушили на чердаке.
Еду готовили на керосинках или примусах. Потом провели газ: на каждую семью приходилась одна конфорка. Роль холодильника играл торчащий наружу ящик на кухне, куда все ставили на ночь еду. Однажды, возвращаясь поздно ночью, пьяный Дядюшка Яков съел целую чужую кастрюлю котлет, заготовленных на неделю.
Возникали очереди в туалет (один на 25 человек), который часто засорялся. Как-то раз, пытаясь устранить засор, женщины понемногу лили в унитаз воду, но ничего не получалось. Дейч, используя свои знания в гидродинамике, вылил целое ведро — и пробил засор. Из-за очередей в туалет, и так как почти во всех комнатах были дети, у всех были ночные горшки. По утрам их выносили. Вместо туалетной бумаги использовали газеты, а семья Дейча выписывала буклет «Театральный Ленинград». Читая его на унитазе, Миша узнал сюжеты всех опер и балетов из репертуара Кировского театра.
Телевизоров и радиоприемников ни у кого не было, слушали обычное радио. Телефон появился благодаря хлопотам Дейча. Сначала его собирались поставить в комнате Дейча, но, после небольшого скандала, поставили в коридоре. Дети, вольно или невольно, подслушивали разговоры взрослых, поэтому взрослые, соблюдая конспирацию, говорили одними лишь междометиями. Именно из подслушанного разговора Аристида, когда он обсуждал «Один день Ивана Денисовича», Миша понял, что Аристид сидел в одном лагере с А. И. Солженицыным.
Богатые и бедные
По уровню доходов и образованию жильцы явно делились на 3 группы: высокооплачиваемые Дейчи, среднеоплачиваемые Анолики и еле сводящие концы с концами Яковлева, Федорова, Хрищун. Все женщины, кроме Дейчихи, работали. А у Дейчей еще была приходящая домработница Матюхина Анна Павловна, «Нюша». Она работала долгие годы, была официально оформлена и впоследствии заслуженно заработала пенсию.
Аристида обстирывала Шура. За каждую вещь, независимо от размера — носовой платок или простыня — он платил по 20 копеек. Женщины на кухне посмеивались над непрактичностью Аристида, так как носовых платков было много больше, чем простыней. Но, по-видимому, добрейший Аристид делал это сознательно, чтобы, не унижая достоинства, поддержать вдову с двумя детьми.
Социальное неравенство сказывалось, в частности, на летнем отдыхе детей. Дейчи снимали дачу в Комарове (где ближайшим соседом Марины был толстячок Алешка Герман, будущий знаменитый кинорежиссер). Анолики — в Ольгино, а Танька с Люськой проводили лето в пионерлагере. На даче было довольно скучно, и Марина, «принцесса в гамаке», завидовала подруге, проводившей лето в академическом пионерлагере в том же Комарове.
На еде и одежде разница в доходах сказывалась меньше ввиду всеобщего дефицита. Перед новогодними праздниками «давали» муку: «в одни руки» взрослым — по 3 кг, детям — по 1 кг. Было очень холодно, а очередь приходилось занимать с раннего утра сразу в двух-трех магазинах. Из муки пекли ватрушки, пироги с капустой, рисом, яйцами. На пасху делали куличи, хотя в церковь, даже изредка, никто не ходил.
Дефицитом были фрукты, шоколад и конфеты. Однажды Паша «достала» коробку конфет и припрятала ее, чтобы открыть к празднику. Мишин брат Женька нашел ее и предложил Марине каждый день съедать по конфете. В итоге съели всю коробку. Паша вскрыла коробку перед гостями — в ней оказались только пустые фантики. Матери устроили следствие и очную ставку, на которой брат Женька показал, что все конфеты съела Марина. Это первое предательство ей запомнилось до сих пор. В итоге наказали обоих — попросту выпороли.
Детей мало волновало, кто во что одет. Их занимали общие интересы — игры, которые затевались в коридоре и в комнате Шуры, которая долго задерживалась на работе. Играли в лото, прятки, подкидного дурака, пытались в 20-метровом коридоре играть в футбол и кататься на велосипеде. С энтузиазмом ходили на демонстрации и салюты. Однажды Марину высекли за поход на салют без разрешения. Гулять во двор родители отпускали не очень охотно, опасаясь хулиганов, которых было много в первые послевоенные годы.
Ходили на новогодние елки. На одной из них Марина не узнала дядю Колю Морина в роли Деда Мороза. Летом ездили купаться в Озерки, где Миша поверг в ужас родителей, нырнув с пятиметровой вышки (в 12 лет). Однажды дядюшка Яков взял Мишу на футбол на стадион Динамо. Там Миша наблюдал, как Яков делал ставку на подпольном тотализаторе, который держал бывший вратарь «Зенита» Виктор Набутов.
В школьные годы Миша с Женькой облазили весь Эрмитаж (детский билет стоил всего 10 копеек), более-менее понимая картины на мифологические сюжеты и гораздо менее — на библейские. Видели они там и картины импрессионистов, наивно изумляясь прогрессивности художественных вкусов царя (нынешних табличек с указанием того, что эти картины из коллекций Щукина и Морозова тогда не было).
По воскресеньям зимой Дейч водил Марину в Кировский театр, а летом — в ЦПКиО. Кроме школы Марина занималась английским и ритмикой в Доме Ученых. Миша ходил в шахматный клуб Дворца пионеров, где «доигрался» до первого разряда. Тренером Миши был Владимир Григорьевич Зак (тренер Корчного и Спасского). Поступив в Университет, Миша полгода пытался участвовать в турнирах, но быстро понял, что заниматься профессионально математикой и шахматами невозможно — и забросил шахматы. Спасский же, отучившись год на матмехе, понял то же самое, но выбрал шахматы.
Тюрьма
Расскажем теперь, как Отец оказался в тюрьме. В бригаде нашелся стукач, который написал донос. Основные обвинения: приписки (завышение объема работ) и родственные отношения на работе (близкие родственники не имели права быть подчиненными друг другу). Доносчик утверждал, что братья Александр и Леонид давали заказы Отцу. По своим должностям они могли способствовать и способствовали получению выгодных заказов бригаде, но оформлены на работу были другие члены бригады, а не Отец или Паша. Следствие проверило все наряды и платежные ведомости, но нигде не обнаружило, что какой-нибудь Анолик платил государственные деньги другому Анолику. Более того, экспертиза не только отвергла приписки, но и признала высокое качество работ при восстановлении исторических зданий.
Однако один «прокол» обнаружился. В бригаде были два брата: Мишка и Колька Лопуха. Колька был судим: он отсидел два года за драку и не имел права работать на закрытых объектах. Он был уличен в том, что пользовался пропуском брата (благо они были очень похожи) при работе на табачной фабрике имени Урицкого (на углу Среднего проспекта и 9-й линии Васильевского острова). Судья обвинил Отца в потере бдительности: он допустил на режимный объект человека, обиженного на Советскую власть — а ведь тот мог совершить диверсию.
Следствие тянулось 9 месяцев. Отец сидел под стражей в ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности), вход в который был под аркой Главного штаба. Пашу, Якова, Александра, Леонида, обоих братьев Лопуха многократно «таскали» туда на допросы и очные ставки. В итоге суд присудил Отцу год тюрьмы. Оставшиеся три месяца он досиживал в Крестах. Все это время мы носили продуктовые передачи. Вес и ассортимент продуктов были строго регламентированы. Тщательно проверялось, не спрятаны ли записки или что-нибудь режущее типа бритвы. В тюрьме Отец перенес инфаркт.
Жизнь семьи в это время сильно изменилась. Вместо дачи летом поехали в деревню. Там мы с братом Женькой впервые увидели многих своих родственников по материнской линии. Жили в старой дедовской деревенской избе, парились в деревенской бане «по-черному», спали на сеновале под кисейным пологом, защищавшим от мух и слепней. Попробовали неведомое лакомство — мед в сотах.
Финансовое положение семьи стало очень трудным. Дядюшка Яков повел себя как настоящий подонок: он подстерегал Пашу в день получки и силой отнимал часть зарплаты. Он считал, что останется безнаказанным, так как думал, что отец сел надолго, выйдет не скоро, а то и умрет в тюрьме. После выхода из тюрьмы Отец изгнал Якова из бригады и, живя в одной квартире, не разговаривал с ним до самой смерти. Отец запрещал мне и Женьке общаться с Яковом и его семьей (не объясняя почему), но мы не слушались, так как не знали причину. Паша рассказала нам с братом об этом только после отъезда семьи Якова в Австралию, так как боялась, что мы побьем его.
При оформлении пенсии у отца возникли большие трудности с подтверждением рабочего стажа. Так как работа лепщика была временной, заказы — краткосрочными, то он сменил множество организаций, многие из которых перестали существовать и их архивы оказались утраченными. Сотрудница собеса усомнилась, является ли Женька его сыном: ей показалась, что отец больно престарелый, и она допытывалась об этом у Паши, чем повергла Пашу в большое смущение, а отца — в большое негодование.
Наша история
Опишем теперь, как в нашем детском сознании отразились важнейшие события сталинской эпохи.
22 июня 1941 года Паша и Шура повели Мишу, Таньку и Люську в Зоосад. Там они и узнали о начале войны.
Хорошо запомнился день Победы. С утра Миша вышел во двор и увидел пацана, еще меньше его, на белоснежной рубашке которого висели медали, видимо, отцовские. До тех пор Миша видел награды только у взрослых.
Во время девальвации 1948 года у семьи Аноликов обесценилось 7000 рублей. Паша послала Отца положить их в сберкассу, но Отец остановился почитать газету, а тем временем закрыли все сберкассы: сначала на обед, а потом насовсем. Паша еще долго пилила Отца за эту оплошность.
«Дело врачей» вызвало всплеск бытового антисемитизма. У Отца была ярко выраженная еврейская внешность и, вдобавок, золотые зубы. С ним было несколько инцидентов на улице и в трамвае. Тогда многие евреи русифицировали свои имена и отчества. Отчество Отца было Моисеевич, и сына назвали в часть деда, но русифицировали в Мишу. Дядюшка Яков узнал настоящее имя своей жены только в родильном доме, когда он справился, кого родила Куперман Ася Марковна. Ему ответили, что такой нет, а есть — Куперман Эсфирь Мордуховна.
Первый свой сюрприз Аська преподнесла дядюшке Якову сразу же после свадьбы. Дядюшка Яков позарился на обещанное богатое приданое (200 тысяч рублей), но лишь 50 тысяч из них были деньгами, а остальное — облигациями, которые впоследствии все пропали. Аська же запретила брату Женьке общаться с ее дочерью Ольгой: «Женя изнасилует Лялечку».
Последний сюрприз Аськи: она устроила отъезд своей семьи в Австралию, где дядюшка Яков, как ветеран Второй мировой войны (Австралия была нашим союзником) получал хорошую пенсию. Оба они там и умерли.
В день похорон Сталина Миша с одноклассником Юрой Минкиным пошли на Дворцовую площадь. Перелезая через ограду Александровского сада, в давке, Минкин напоролся на пику и порвал пальто, за что его ждало неминуемое наказание. Миша отвел его к тете Нюре, сестре матери, которая была портнихой. Тетя Нюра мастерски зашила дырку, так что родители Минкина ничего не заметили.
Таким образом, из восьми взрослых мужчин, проживавших в квартире в течение 1939—1955 годов, погибло двое, а пятеро отсидели разные сроки. Такова была плата за наше счастливое детство.
В 1963 году дом пошел на капитальный ремонт. Все жильцы были расселены, и в прежнем виде квартира перестала существовать. После ремонта в этот дом и в квартиру с тем же номером вернулись только Шура и Аристид. Там же они и умерли.
Михаил Анолик, Марина Петрова
