Вышла книга об одном из феноменов советской жизни – ленинградском объединении художников-карикатуристов под названием «Боевой карандаш» (БК). Старожилы социализма не могут не помнить типовую продукцию боевых помощников партии: плакаты-карикатуры, направленные против бюрократов, бракоделов, дворников, мещан, самогонщиков, стиляг, алкоголиков и безбилетных пассажиров, – т.е. всех тех, кого полагалось критиковать остро и принципиально.
Cейчас это “старое, но грозное оружие” уже не используется, в лучшем случае переиздаются плакаты 1930 – 1940-х годов. Между тем продукция “Боевого карандаша” в зримой форме представляла обществу набор социальных антигероев. И это было важно для формирования представлений о хорошем и плохом. Это давало советским людям ясную и четкую модель мира. А сейчас все перепутано. Поэтому и “Боевой карандаш” пока не возродился.
Изображения “Боевого карандаша” обязательно сопровождались стихами, часто написанными в том неподражаемом стиле, которым писал Незнайка из книги Н. Носова. Типичный плакат художника Б. М. Семенова 1966 года: изображена бригада горе-строителей, радостно отчитывающихся: “А мы за полдня построили!” и подпись Л. Лезунова:
“У нас еще бывает так:
Все видят ясно – это брак.
Но если сроки подпирают,
То и халтуру принимают”.
Особую ненависть вызывали владельцы приусадебных участков, продававшие на рынке то, что выросло в огороде:
“Был рабочим Пров Фомич
на большом заводе.
А теперь сидит, как сыч,
он на огороде.
Сделалось привычкой
торговать клубничкой.
Стал рабочий торгашом.
Разве это хорошо?”
(плакат Ю. Трунева “Забористые руки”, стихи В. Алексеева).
Или плакат В. В. Желобинского, остро критиковавший дворников, которые не убирают выпавший снег:
“Есть дворники, что, к сожаленью,
Страдают беспробудной ленью…
Лопату надо взять и лом,
Чтоб был в работе перелом”, – гласила подпись Ефима Ефимовского.
Книга, выпущенная петербургским издательством “Левша” под названием “Не затупится наш “Боевой карандаш”” написана поэтом Ефимом Ефимовским – одним из тех, кто эти плакаты создавал. Потому жанр книги получился синтетическим: отчасти живое исследование БК методом интервью художников и собирания самых разнообразных историй, связанных с творчеством членов БК, отчасти лирический самоотчет и воспоминания. В конце книги даны полные списки художников (57) и поэтов (22), принимавших участие в создании плакатов БК в 1939 – 1990 гг. Кстати, название книги – это видоизмененная строка из гимна БК, написанного В. Шумилиным к пышно отпразднованному 40-летию (1979 г.) объединения: “Не притупится наш “Боевой карандаш”! “Карандаш” наш идет в наступленье…”.
Нынче, в контексте возросшего интереса к советской жизни и ее полным ходом идущей историзации, книга Ефимовского – вклад существенный. Тем более что написана она увлекательно, местами с тем детским простодушием, которое подразумевалось в идеальном потребителе “Боевого карандаша” и всей официальной советской идеологии.
Объединение рождалось три раза – в декабре 1939 года, в начале “зимней войны”, сопровождавшейся ураганной пропагандистской кампанией; второй раз в 1941 г. и просуществовало до 1945 года; в третий раз возникло в 1956-м в связи с “оттепелью”. В 1990-м “Боевой карандаш” закрылся, КПСС исчезла, и разрешенная сатира стала не нужна, потому что стало можно все.
Лучше всего изучена деятельность БК в годы Великой Отечественной войны, о пропагандистской работе 1939 – 1940 гг. вспомнили только в середине 1990-х гг., а период 1956 – 1990 гг. если и описан, то в торжественных мемуарах. Сейчас изучается в основном авангард, а “правоверные” художники, обслуживавшие власть, по традиции наказываются неизучением и даже неупоминанием. В этом смысле книга Ефимовского восполняет пробелы.
Жаль, правда, что в книге не описана финансовая сторона жизни плакатистов, привольно расположившихся на кисельных берегах соцреализма. Например, художник за один принятый плакат получал 250 (“простой” художник) – 300 руб. (“мастер”), поэт за надпись – 40 руб. В месяц один художник мог выпустить 2 – 3, а то и 4 плаката, заработав 1200 руб. – в 1970-е годы это была очень большая сумма. Естественно, шла изнурительная борьба за заказы, их надо было вырывать, были любимцы начальства и парии, художник Рабинович Ефим Аронович, плакаты которого вдруг перестали принимать (говорили, что Г. В. Романов распорядился от услуг евреев отказаться), покончил жизнь самоубийством – выпил бутылку коньяка и поджег себя…
Естественно, что официально признанное и блестяще оплачиваемое сатирическое объединение не могло не находиться под жестким контролем КПСС. Книга Ефимовского вписывает несколько сюжетов в “Золотую книгу советской цензуры”. Скажем, представитель Ленинградского обкома, Н. Я. цензор “Боевого карандаша” как-то не пропустил плакат Ковенчука для ГАИ. “На плакате художник нарисовал автобус, горящие фары которого стали двумя буквами “О” в слове “ОпаснО”. Перед автобусом изогнулась освещенная фарами фигура пьяного с бутылью в руке”. Что ж тут запретного? “Автобус какого цвета? Красного! А слово какое на нем? “Опасно”! Это изображение так называемой “красной опасности”, о которой все время говорят на Западе. А черный фон – это очернительство нашего быта. А где свет на плакате? – это освещенный фарами пьяный. То есть художник хотел сказать, что пьянство – единственное светлое пятно в нашей жизни. Этот плакат принимать нельзя!” Деятельность этого Н. Я. – характерное напоминание о том, что художественная интеллигенция нуждается в постоянном руководстве.
Виртуозная деятельность такого рода, естественно, была заразительной, поэтому, когда самого Ковенчука отправили в Липецк громить “формалистов” (такая кампания проводилась после хрущевского погрома в Манеже), он выявил не только формалистов, но и неправильно размещенный лозунг “Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!”. Оказалось, что лозунг висит на стене кладбища. “Это означает, что коммунизма наши люди дождутся только в гробу, – заговорил художник голосом Н. Я., – хорошо, что я это увидел первый, а не американцы с кинокамерой. А то бы вы не только с работы полетели!”. Сопровождавший Ковенчука инструктор обкома был испуган до смерти.
Понятно, что за советскими сатириками нужен был глаз да глаз, потому что все они были большими озорниками. Скажем, упомянутый выше “Пров Фомич”, подброшенный на плакат о рабочем-торгаше, – не кто иной, как персонаж известной эротической поэмы XIX в.: “Одним словом, его кляп / Был совсем по вкусу баб”. Цензоры все время ощущали такого рода подвохи, приколы, пытались их выловить, но образования катастрофически не хватало. Зато компенсировали они свои страхи тем, что доводили до абсурда простые случаи. Забавна история противопожарного плаката Ковенчука “в двух кадрах”. Подпись М. Романова была предельно простой: “Как-то пьяный лег Иван / С папиросой на диван. // В результате утром рано / Ни Ивана, ни дивана”. Тут в работу включился цензор. Ему не понравилось имя (“олицетворение русского народа”), так появился Степан. Пожарным не понравилось второе двустишие (“что ж мы людей не спасем от смерти!”), поэтому вышло: “В результате утром рано / У Степана нет дивана”.
Отдельная тема – политические плакаты, обличавшие НАТО и израильскую военщину. Дядя Сэм и крючковатые носы плодились с заданной партией частотой, было немало любителей, рисовавших это от души (традиция русской антисемитской карикатуры, берущая начало еще в XIX в. и получившая мощный импульс в 1905 – 1907 гг., – отдельная тема). В то же время, как фиксирует Ефимовский, руководство БК эту тематику не сильно жаловало и одобрило его эпиграмму: “За длинный нос у сиониста / Платить бы я не стал по триста…”.
Что же касается мемориальной торжественности книги, то выразилась она в излишней комплиментарности и в том, что обойденными оказались некоторые. Например, что касается Валентина Ивановича Курдова, самого талантливого (по мнению Ефимовского) художника, входившего в БК, то известно, что, когда БК в 1985 г. отмечал в ресторане Дома журналиста его 80-летие, Курдов сказал, что хотел бы прожить еще 10 лет, на что поэт Александр Шкляринский громко сказал: “А вам жить-то незачем”. Фраза показалась пьяным хамством, Шкляринского на два месяца исключили из БК, и только позже стало выясняться, что Шкляринский, очевидно, имел в виду. Курдов был учеником Филонова и Малевича, у него есть работы, написанные в филоновской манере, и сохранился стойкий слух о том, что когда художник Владимир Васильевич Стерлигов отбыл срок заключения и вернулся в Ленинград, то публично сказал Курдову: “Вы предали Филонова”. Видимо, имелось в виду поведение Курдова во время погрома “формалистов”. Автор избежал неприятно-конфликтных эпизодов, в итоге портрет Курдова стал плоским, как плакат БК. Советские “структуры повседневности” невозможно представить без подлости, предательства, цинизма. Как и анекдотические случаи, такие истории позволяют воссоздавать неповторимый аромат истории, густой и томный, как запах портянки.
Михаил Золотоносов
