На экраны вышел новый фильм Кантемира Балагова «Дылда».
О режиссёре Кантемире Балагове, молодом ученике Александра Сокурова, заговорили два года тому назад, когда его “Теснота” завоевала признание Канн и «Кинотавра». В фильме о девяностых, о трагедии девушки из Нальчика – чувствовался юношеский огонь, где-то проскальзывала неуверенность, но поражал критиков и зрителей по-зрелому безжалостный взгляд в глубину души и эпохи.
Новый фильм Балагова «Дылда» – тоже получил призы в Каннах: награду ассоциации киноведов и кинокритиков ФИПРЕССИ и первое место за режиссуру в программе «Особый взгляд». «Дылда» – тоже о судьбе женщины, здесь так же много смерти, любви и мучений, как в «Тесноте». Но при этом несомненны изменения. Речь тут не об однозначно положительном прогрессе и развитии: какие-то вещи в «Дылде» хочется жестоко раскритиковать и осудить – за претензию на излишнее эстетство, снобское нежелание или детское неумение четче сбить воедино сюжет, за наивные игры с символами. Балагов взрослеет, рискуя, пробуя новое, в чем-то оставаясь при своих принципах – и вот на это рискованное движение канатоходца смотреть, несомненно – увлекательно. От «Дылды» при всей её нескладной длине (два с лишним часа) глаз оторвать невозможно, и нельзя не быть благодарным за те противоречия, которые протянулись в ней и отзываются в нас.
Ленинград, только что закончилась война. В госпитале безмолвно трудится белобрысая, тихая, отрешённая девушка, как с картин голландцев, с марсианским именем Ия (Виктория Мирошниченко) – впрочем, все, приземляя, зовут её просто Дылда. На попечении у неё – маленький Пашка. Но это не её сын, а подруги Маши (Василиса Перелыгина). Появляется и Маша – совсем другое: маленький, темноволосый и темноглазый, сжатый комок энергии и желаний. Но если Ия, сутулая, контуженная на фронте, подолгу глядит в пустоту, как будто теряет тонус, форму и растворяется в пространстве, у Маши – другая беда: она крепко и привлекательно сбита снаружи, но абсолютно пуста внутри. В том числе буквально – после операции она не может иметь детей…
Дальше не хочется рассказывать, и не потому, что «спойлеры» – не так уж зависит фильм от сюжета. Да и сюжет-то, нужно признать, так же теряет облик, как Дылда: это, скорее, перемещение по галерее невероятно выразительных образов, по выставке барочных полотен, полных отточенного кьяроскуро, и наполненных рембрандтовским или веласкесовским драматизмом. И вот описывать сами эти эпизоды – дело неблагодарное. Балагов опять засовывает зрителя в страшную тесноту ветхозаветной иррациональной жестокой тайны, где Авраам заносит нож над Исааком, а дочери Ноя возлежат с отцом…
В «Тесноте» были те же страхи, но «Теснота» смотрелась куда более автобиографически, документально, пахла свежей кровью. Здесь режиссёр себе, наоборот, позволяет уйти в подчёркнуто-декоративную форму исторического кино (конечно, историзм его при этом беспокоит совсем не в первую очередь). Он ещё словно бы шагает и по истории кино: становится отчётливо зависим, больше, чем в «Тесноте» – от сокуровского меланхоличного взгляда, от шарканья, бормотанья и близорукой камеры Германа-старшего, от балабановской порочной сепии. По-прежнему он фиксирован на смысле цветов. В «Тесноте» всё важное было синим. Здесь чередуется зелёный и красный, Маша – в красном. Дылда – в зелёном, постепенно они меняются, перетекают одна в другую, но почему – разгадывать этот ребус не очень интересно, не кажется обязательным.
И речь героинь также эстетизирована, сведена к глухому, но поэтическому бормотанью. «Человека внутри хочу. Понимаешь? Дитя хочу», – говорит Маша. «У меня напрасное внутри», – говорит Дылда. Платоновский выворотный говор, но только у Платонова он как будто был искренне выстрадан для пользы понимания всех людей.
Кажется, что Балагов берёт его походя, как эксцентричный денди срывает безобразный, но выразительный цветок себе в петлицу, чтоб только видели его… Но эстетизм тем и хорош, что косвенно кричит о подлинности – ему это проще, чем фальшивому правдорубству, которому и нечего больше сказать.
В «Дылде» почти все персонажи, полуразорванные войной, то и дело совершают какие-то жуткие рефлекторные действия. На другие они почти не способны. Какой-то раненый в госпитале бурно, продолжительно аплодирует – и не может остановиться. Маша кружится в новом платье – до истерики. Дылда тоже словно включается иногда, как механизм, как робот, пострашнее Терминатора. «Прости, что война» – говорит жене второстепенный герой, солдат Степан. Не только та, прошедшая – война всех против всех. Герои «Дылды» погружены в насилие, все виновны друг перед другом, и могут только надеяться на другое. При всей нарочитости – это исчерпывающая характеристика эпохи. Не только той.
Потому и бранить режиссёра не хочется. Во всей этой некросоветчине столько живого потенциала, что и грехи кажутся понятными и простительными. Лишь бы у Кантемира Балагова эта привычка удивлять не стала рефлексом. Как у его героев.
Федор Дубшан
Кантемир Балагов (в центре) на Каннском фестивале. Слева – продюсер Александр Роднянский
