Долгое время мало кто знал настоящее имя настоящей солистки группы «Мираж», певшей за Овсиенко, Ветлицкую и Салтыкову. Потом стало известно, что это Маргарита Суханкина, которая окончила консерваторию и потом работала в Большом театре. О нравах Большого театра она рассказала «Городу 812».
– Уже несколько лет известно, что вы первый и настоящий голос “Миража”. Что вы учились в консерватории, когда вас попросили напеть эстрадные песенки. Все так?
– Я воспитывалась, можно сказать, в пуританской семье, и меня воспитывали в ежовых рукавицах, хотя я всегда пыталась вырваться из них. Меня пытались загрузить учебой в музыкальной школе, участием в Большом детском хоре Всесоюзного радио и телевидения, посещением каких-то кружков, секций. Я была занята от и до. Учителя и родители все время мне говорили: “Сначала, деточка, нужно получить хорошее образование и только на основе этого образования можно что-то делать. Нельзя выйти на сцену просто так. Прежде чем ты соберешься выйти на сцену, нужно получить хорошее образование”. Это у меня отложилось в подкорке.
Когда “Мираж” уже стал популярен, о чем я совершенно ничего не знала, я уже училась в консерватории. Эстрада и классическая музыка тогда были очень далеки друг от друга, и участие оперного певца на эстрадной сцене было равносильно концу света. То есть либо ты занимаешься только эстрадной музыкой, либо только классической. А если ты пытался что-то соединять в этом плане, то ты считался преступником. Могли даже отчислить из консерватории.
Я поступила в консерваторию не легко – только с третьего раза. Добившись того, чего так трудно добивалась, я очень боялась все это потерять.
– И вам никак-никак не обидно было, что Ветлицкая, Овсиенко, Салтыкова выступали под вашу фонограмму?
– Я настолько была увлечена учебой в консерватории, что мне было абсолютно наплевать, что творится в “Мираже”. Более того, я была уверена, что не сегодня, так завтра это все закончится, а моя классическая музыка будет вечно.
Меня звали выступать, но я сказала, что для меня все это низко и несерьезно. Более того, я попросила Андрея Литягина (создатель и продюсер группы “Мираж”. – Ред.) нигде не упоминать моего имени в связи с “Миражом”.
– Но хоть песни “Миража” вам нравились?
– Если вспомнить тексты первых песен “Миража”, то они были настолько примитивные, тем более для меня, человека, который воспитывался на классике.
– “Музыка нас связала” вам тоже не понравилась?
– Она была в ряду остальных песен, на нее никто не делал ставку. Никто не ожидал, что эта песня станет хитом. Перед записью Литягин сажал меня перед видео, показывал каких-то западных певиц и просил: “Сделай мне вот так же”. Но я пела так, как могла, и не думала, понравится ему это или нет.
Потом он унес пару песен на какую-то дискотеку и прибежал оттуда с вытаращенными глазами: “Это то, что надо! Надо срочно писать все остальные песни”. Я не знала, куда он с ними бегал и что он с ними делал.
– Но деньги-то вы заработали неплохие?
– Мои заработки были минимальными. Я практически ничего с этого не имела. Я приезжала в студию и просто записывала песни. За первый альбом вообще ничего не получила. Потом мне было сказано так: “Рита, вот сейчас мы тебе заплатим часть, но вот потом, если у тебя возникнут проблемы, то знай, что ты всегда можешь к нам обратиться”.
– Говорят, этот Литягин был просто без ума от вашего голоса?
– Он сначала пробовал мою подругу, а она предложила меня, дескать, у Риты лучше получится.
– Наталья Гулькина рассказывала мне, что она совершенно случайно узнала о том, что песни “Миража” продаются на кассетах повсюду.
– Ее, наверное, поимели так же, как меня. До тех пор пока группа не вышла на эстраду, мне морочили голову: “Ребята так развлекаются, это у них такое хобби – пробовать записывать песни”.
Свои записи я услышала вообще случайно летом на пляже. Мы поехали с друзьями отдыхать, причем это было очень далеко от Москвы. Рядом стояла машина, и из нее доносились песни, которые я записывала в студии Литягина. Я подошла к хозяину машины, вся такая счастливая: “Здрасьте. Вы приятель Андрюши Литягина?” Он как-то странно посмотрел на меня: “Какого Андрюши?” – “Как какого? У вас в машине кассета играет моя. Это он вам ее дал?” – “Эти кассеты сейчас продаются в любом ларьке”. Меня прошиб холодный пот: “Не дай бог, если об этом узнают в консерватории”.
– Так никто и не узнал?
– Узнали. По голосу все равно некоторые узнали. Но я отнекивалась. Нашлись добрые люди, которые и моему преподавателю доложили. Потом, когда у меня были проблемы с голосом, она мне говорила: “Это вот всё ваши эстрадные песенки”…
– Сегодняшняя эстрада лучше “Миража”?
– Есть такие экземпляры, что просто диву даешься: откуда он взялся? Никто бы его никуда не пустил, если бы не папа, это ведь всем понятно.
– Например, Алсу.
– Это не худший вариант.
– Я смотрю, вы как-то философски к этому относитесь.
– Жизнь научила быть лояльной. Знаете, сейчас происходят парадоксальные вещи. Вчерашний гардеробщик может вдруг стать директором театра. Да, есть вещи, которые мне сегодня не нравятся, но с возрастом я перестала быть категоричной. Сейчас это никому не нужно. Жизнь сама расставляет акценты и всех по своим местам.
– Этому вас научил Большой театр?
– В основном да. Там я прошла такую школу. Это такая мясорубка на самом деле. Это страшное заведение.
– Разве это не храм искусства?
– Это очень страшное заведение, в котором люди, переживая свои взлеты и падения, умирали от этого.
– А вот Волочкова помучилась, но не умерла.
– С ее-то нервной системой! Я ей на самом деле завидую. Ей нужно отдать должное. Она колоссальный пиарщик. Она уникальный человек.
– Как вы попали в Большой – это было трудно?
– Закончив консерваторию, я уехала жить за рубеж, вышла замуж за иностранца. Он югослав, мы жили сначала в Германии, потом в Швейцарии. Он занимался ресторанным бизнесом. Он очень красиво за мной ухаживал.
– Наши мужчины так не умеют?
– Когда как. Я вот заметила, что иностранцы это делают лучше. По-моему, это от уровня жизни зависит.
– Может, все-таки от воспитания?
– Скорее всего, от уровня жизни. Но воспитание тоже влияет. У нас ведь женщина мужчине лучший кусочек положит и всё такое, и иногда мужчина, который собой ровно ничего не представляет, начинает раздуваться. Но это так, к слову…
Когда я вернулась в Москву после развода, то осталась буквально на улице, ведь когда выходила замуж, уезжая, попрощалась со всеми. Вдруг позвонила мне подруга, мы с ней когда-то учились в консерватории: “Рита, мы едем в Германию под маркой “Солисты Большого театра представляют”. Ты не хочешь поехать с нами?” Я удивилась: “Но я же не солистка Большого театра!” “Кого там это интересует? Срочно принеси свою кассету”, – сказала она. Я принесла, всем понравилось, и я поехала.
Уже в Германии ребята сказали: “А чего ты к нам в театр не идешь?” У меня всегда была заниженная самооценка, и мне тогда казалось, что в Большом одни только гении. Потом меня привели в театр на прослушивание, но это было уже в ноябре, когда все конкурсы уже кончились. Меня прослушали и взяли практикантом: “Походи пока, поучи партии, а весной будет общий конкурс, приходи участвовать на общих основаниях”. Я выучила все партии, которые можно выучить. Конкурс проходит в три этапа, а меня пригласили участвовать сразу в третьем. Я пела со всеми на общих основаниях. Спела арию Розины из “Севильского цирюльника”, и зал разразился аплодисментами. А хлопать на конкурсах строго запрещено. В общем, конкурс прошла. По идее, меня должны были взять стажером, но взяли сразу солисткой.
– Конкурс – это более подходящий метод отбора творческих кадров, чем нынешняя контрактная система.
– Сейчас в театре артисты появляются неизвестно откуда. Кто он такой, кто его слушал? Неизвестно. Но он – солист.
– Неужели всё решают деньги?
– Пять тысяч долларов, и ты можешь называться солистом Большого театра.
– Даже я, не умеющий петь, смог бы называться солистом Большого и писать это на своих афишах?
– Да. Там есть люди, которые говорят так: “Мы не обещаем, что вы будете петь на сцене Большого, но солистом числиться будете”. Кому-то такое звание греет душу.
– А почему вы называете Большой мясорубкой?
– Я как любила, так и люблю Большой, его сцену, его стены… Я никогда не скажу, как говорили некоторые: “Больше я ни ногой в Большой”. Есть театр, а есть и люди, которые в нем работают. Там есть костюмеры, гримеры, которые меня любили и до сих пор любят. Но я не люблю тех людей, которые определяют политику в театре. Это очень похоже на пауков в банке.
Проще говоря, есть люди, которые занимаются непосредственно творчеством, а есть такие, кто считает своим долгом плести интриги, как будто жизнь только в этом и заключается. Такие не думают о том, как лучше спеть свою партию, им интереснее, кто с кем спит. А мне это неинтересно.
– Публике тоже интересно узнать, кто с кем, и сходить в театр на раскрученного ТВ-персонажа.
– Публика не дура, и она не “хавает”.
– Вы когда поете, о чем думаете – об искусстве или о том, как правильно работать связками?
– Есть много книг о вокальном мастерстве, где подробно описано, как должны смыкаться связки, куда должно уходить дыхание, куда оно должно приходить, как должны работать легкие, грудное дыхание или какое-то еще. Мне вот кажется, что когда начинаются такие физиологические описания, то на этом всё заканчивается.
Пение – это естественный процесс. Знаете, петь полезнее, чем говорить. Хотя бы потому, что от разговора связки устают больше, чем от пения. Но как только певец начинает задумываться, куда у него уходит язык и как у него сдвигаются легкие, на этом искусство кончается.
Андрей Морозов
