С тех пор в мире многое изменилось, но Россия это «проспала»…
Текст Даниил Коцюбинского «Великий Октябрь — и конец человечества?..» затрагивает самый нерв современного социума, что побуждает меня откликнуться и обозначить несколько встречных тезисов.
Напомню основную мысль автора в сжатом виде:
Россия раньше других незападных цивилизаций, — а именно в 1917 году, сумела бросить колониально-неоколониальному Западу встречный модернизированный — прежде всего технократически — вызов. И главный смысл ленинского послания к человечеству содержался в одной из его самых последних работ, где Ленин предвосхитил и Вторую мировую войну, и послевоенный процесс деколонизации, включая державную сплотку противостоящих Западу незападных цивилизаций (условно: «БРИКС vs ООН»). Именно поэтому Россия, несмотря на державное «оседание» после 1991 года, по сей день — в почёте у всех так или иначе «культурно обороняющихся» от Запада цивилизаций.
В финале текста автор ставит вопрос о грядущем культурно-территориальном размежевании человечества, видя именно в этом торжество «дистиллированного либерализма». Правда, о том, как и где именно должны пролегать эти новые границы «своих культур», обещает поговорить «в другой раз».
Начну именно с «культурного финала».
Где должны проходить границы «своих культур»? На мой взгляд, это — ключевой вопрос. И он вплотную подходит к такой глобальной теме, как проблематизация бытия, ставшая в современном мире едва ли не главным гуманитарным вызовом.
И здесь идентификация себя с «культурно своими» и проведение границ с «культурно иными» оказывается важнейшим инструментом разрешения экзистенциальной дилеммы всего современного — можно даже назвать его постсовременным — мира.
Парадоксальность я вижу в том, что идентификация — это всегда уподобление себя кому-то, а значит, и сравнение себя с кем-то другим. Но опознание другого как «чужого» — это ведь тоже сравнение себя с ним! Тот же по сути механизм. Иными словами, другой всегда с нами. И когда мы «присоединяемся к своим», и когда воображаемо отгораживаемся от «чужих». Без коммуникации с другими не возникает личность, не обретается самосознание. И границы можно проводить до бесконечности – это вавилонская башня, опрокинутая в каждого. При этом, чем изощрённее ум – тем дольше и глубже «границы». И теперь то, что раньше было уделом только немногих образованных, открывается многим. Но это общая характеристика современности.
И про Ленина в тексте Коцюбинского сказано тоже почти в точку. Почти – потому что Ленин и Троцкий, (как и Маркс), видели в нациях «пережиток буржуазного общества». И были правы. Нации – продукт модерна, урбанизации, когда в города стекались представители разных этносов, и возникала необходимость единого административного языка, базового стандарта образования, появлялись СМИ. В этот процесс активно включались гуманитарии, деятели искусства. Так и формировалось национальное сознание, идентичность.
А большевики, возглавив по сути крестьянскую революцию в крестьянской стране, оказавшись в одиночестве, стали искать союзников внутри России и за рубежом. И нашли их в национально-освободительных движениях. Стали с ними заигрывать. Для марксистского просвещения придумали коренизацию. Собрали в 1922 году некий съезд народов Востока и поняли, что националы говорят о другом. Больше таких «курултаев» не проводили, жёстко контролировали «национальное по форме, социалистическое по содержанию». Все держалось на имперском гвозде партии, а когда его выдернули, все формы мгновенно стали и содержанием. Да и в России получили буржуазное (горожанческое) общество с его неизбежным национализмом — державно-патриотическим.
Так что, квинтэссенция «Великого Октября» — отнюдь не в марксизме и социализме, о чём и пишет автор, — и в этим я с ним полностью согласен. Марксизм — это, по сути, уже засохшая «ветка социальной мысли».
Давно, еще на втором году учебы в университете я потерял интерес к марксизму. Сначала настораживало то, что в теории прибавочной стоимости нарушается закон сохранения: при возрастании эксплуатации, росте капитала прибыли, рабочая сила якобы отрастает и отрастает. И я понял, почему «социалистические революции» происходили не в странах с развитой промышленностью, а в сельскохозяйственных. Получалось, что марксизм находит отклик в странах с экономикой на природной ренте. А в самой теории прибавочной стоимости природная рента не учитывается. Ну, а после публикации ранних текстов Маркса и чтения «Капитала» в оригинале (перевод очень опрощает и даже искажает: достаточно сказать, что у Маркса речь о «ценности», «ценностной вещи», «ценностной предметности», «потребительной ценности», которые у нас, ради экономического наукообразия и «назло ренегату Каутскому», перевели одним термином «стоимость») стало понятно, что Маркс как был, так и остался младлогегельянцем со спекулятивным использованием нарративных возможностей немецкого языка, которые позже были явлены, также в непереводимой игре слов и корней с приставками, у Хайдеггера.
Так что да, Ленин de facto, вопреки его собственным идеологическим установкам, оказался лидером сельского, неиндустриального «юга». А Сталин, вынужденно (при этом разоряя классово чуждую деревню и вооружаясь), через модернизацию и урбанизацию заложил в СССР основу буржуазного (городского, бюргерского) общества. И буржуазная революция в России прошла еще две фазы – в 1960-х (городское население сравнялось с сельским) и в 1990-х. И в итоге, вроде бы, завершилась. Но мир предстал уже другим. Россия сначала проспала модерн, а теперь опять не у дел и «в сложном положении». Но с ядерным оружием. Тэтчер, похоже, была права.
Думаю, многие обратили внимание – как быстро изменились китайские туристы. Сначала они обязательно кидались к Смольному фотографироваться на фоне Маркса, Энгельса, Ленина. С каждым годом китайских туристов там меньше и меньше. Теперь вообще не стало. Сами они выглядят более сытыми, хорошо одетыми, снисходительными. Да и больше едут в Европу. Кто видел их толпы даже в Португалии, не говоря о Стамбульском хабе, — согласится. Да и индийский премьер Моди, которого упоминает Д. Коцюбинский, быстро свернул свой недавний визит в Москву.
Отличия, «границы», похоже, проходят не по линии «глобалистский урбанизм – специфичная деревня». Мир столбится национальной буржуазией, огораживающей свои бутики. В 60-х я сидел над картой народов мира, был уверен, что банту объединятся с банту, ашанти с ашанти, йоруба с йоруба. Но сформировавшиеся при колониальных администрациях буржуазии своего не отдали – в Нигерии, Камеруне, Мали…. В этом плане СССР оказался в тренде. Россия пока держится на гвозде массовой постиндустриальной культуры.
И тут возвращаемся к главному, к вавилонской башне, которая едина внутри и вовне – это лента Мёбиуса современного бытия.
Если Даниил Коцюбинский вернется «как-нибудь в другой раз» к вопросу «почему» постиндустриальный мир именно таков, готов подключиться к поиску ответа.
Григорий Тульчинский
На заставке: Иван Нефедов. Ильич и звездное небо. 1970 год
