В 21-м веке – с приходом третьей волны феминизма – разговор об угнетении переместился из сферы политики в пространство дискуссий об интерпретациях гендера и сексуальности в медиа и межличностных отношениях.
Казалось бы, что тут сложного – для достижения идиллии нужно просто выработать модель, в которой недопустимы «харассмент и абьюз» (слова, которые на языке современного феминизма обозначают разные формы насилия) по отношению к обоими полам.
Но всё не так просто.
Журналист и популярный видеоблогер, затрагивавший гендерную проблематику, а кроме того, аспирант СПб Института истории РАН Григорий Конников рассуждает о том, что такое настоящая инклюзивность и почему она важнее навязывания универсального шаблона счастья.
- Григорий Конников
«Женщина имеет право на хиджаб!»
– Григорий, вы сняли серию роликов и написали ряд материалов, посвященных гендерным взаимоотношениям и проблеме харассмента. Почему вас заинтересовала эта тематика?
– Мы очевидно наблюдаем вокруг нас меняющийся мир с меняющейся этикой, с меняющимися положением и ролью мужчин и женщин. И поскольку мне, в том числе, предстоит жить в этом мире – наверное, с этим и было связано то, что я пытаюсь высказать позицию, которая расходится с тем глобальным мейнстримом (утвердившимся на Западе и динамично распространяющимся в России), который принято именовать либеральным – хотя, как я поясню дальше, в нём очень много того, что на самом деле ограничивает человеческую свободу.
– Но ваш ролик под названием «Гендерные различия: мужики и тёлки», где вы рассказываете о «нетипичных» представителях своего гендера – в том числе о себе самом, отрицающем рыбалку, пьянство и охоту, а также о вашей коллеге – Анне Дактиль, предпочитающей походу в ТЦ за вещами – покупку оружия, как раз находится в русле современного феминистского дискурса, который настаивает на отсутствии социально заданных «гендерных ролей»…
– Это мой давний ролик! Поясню. Когда весь феминистический дискурс только «приехал» в Россию, он, как мне тогда показалось, двигался в правильном направлении – в сторону раскрепощения и либерализации гендерных ролей. Тогда мне казалось важным поддержать этот тренд и показать, что бывают разные возможности проявления человеческой натуры (мужской или женской) и что можно быть замечательным молодым человеком или молодой девушкой вне зависимости от гендерно-поведенческих стереотипов. И я иронизировал над теми, кто продолжает оставаться в некоем «коконе» и представляет, что социальные роли – это нечто стандартизированное, недвижимое и неменяющееся.
– Уточню. Вы за поведенческое разнообразие – или за тотальный слом старых патриархальных стереотипов? С физическими насильниками всё понятно – их следует уголовно наказывать, но что, по-вашему, делать с некой среднестатистической женщиной, ждущей от мужчины патриархального покровительства и заботы? Нужно ли и её – посредством социокультурного воздействия – перекраивать под шаблон сильной и независимой «современной женщины»?
– Я, разумеется, за разнообразие. И категорически против морального давления на «инаких», в том числе на тех, кто не желает укладываться в феминистские стандарты, принятые сегодня за «образец». Увы, здесь приходится признать, что в целом общемировой «либеральный» (подчеркиваю, либеральный именно в кавычках) тренд из полезного и инклюзивного поначалу в итоге стал крайне опасным и вредным.
Основной посыл сторонников этого тренда в том, что существует единственно правильная, культурно приемлемая модель поведения людей в обществе и, соответственно, единственно правильный набор тех или иных гендерных ролей. То есть в попытке выбраться за стандартизированное представление о женщине как о домохозяйке, хранительнице очага, человеке без собственного мнения по «серьезным вопросам» – большинство сторонников феминизма сформировало обратный, вывернутый наизнанку, но столь же импертивный и стандартизированный образ женщины – сильной, независимой, самодостаточной, которая способна на какие-то якобы мужские действия.
Но ведь это никакая не инклюзивность, это самая настоящая культурная сегрегация и угнетение «инаких». И когда мы наблюдаем, как называющие себя либералами люди в какой-нибудь Франции, где девушка, желает носить хиджаб, исходя из своих религиозных убеждений, подвергают её социально-политическому давлению и запретам – это значит, что они лишают её права выбора. То есть поступают как самые настоящие угнетатели. Они решают за неё, что она «была подвержена социальному, культурному, семейному давлению» и не смогла, якобы, принять самостоятельное решение «снять хиджаб». Но почему не спросить саму женщину, какое давление для неё более травматично: со стороны семейной культуры – или со стороны условно молодежной тусовки, говорящей: «Если ты не сняла хиджаб – ты не современная, не прогрессивная, ты – ортодоксальная, ты отсталая, ты находишься в заложниках угнетателей!»
На мой взгляд, это не что иное, как обратная форма морального насилия, якобы ставящая перед собой благую цель. Но насилием благие цели не достигаются. За примерами в карман далеко лезть не надо: история нашей страны даёт прекрасные образцы того, как за лозунгами справедливости, равенства, братства и другими прекрасными словами скрывалась на самом деле физическое насилие и тоталитарное «влезание в головы к людям».
Женщины подобны треугольникам
– В своем материале про 8 марта вы пишете о том, что главный порок современного общества – его излишняя «математичность». Правильно ли я понимаю, что вы имеете в виду тот факт, что женщин нужно принимать с учетом их индивидуальности, как «разные треугольники» – у которых есть некие общие признаки («три угла»), но которые при этом могут быть самыми различными?
— Это был полустёбный материал. (Смеется). Я говорил о том, что мы всё требуем постоянных доказательств того или иного равенства и не можем принять, что есть что-то математически аксиоматичное.
Вся идеология феминизма и вообще постмодернизма, к которой мы тоже можем это отнести — это постоянная деконструкция. Мы стремимся всё деконструировать, а потом пересобрать этот конструктор «Лего» так, как нам хочется, исходя из наших «прогрессивных убеждений».
Но в ходе этого занятия мы зачастую теряем некую аксиоматичность и некую объективность вещей. То есть у нас всё подвергается сомнению.
В итоге получается, что сексуальной ориентации – не существует, человек волен свободно плавать между разными берегами и причаливать то к одной, то к другой стороне, то «ко всем сразу».
Модели социального поведения тоже нет: можно вести себя то как девочка, то как мальчик, то как персона-унисекс и т.д. Как угодно, как ты хочешь! Соответственно, и с полом происходит то же самое: можно его выбирать – сегодня я девочка, завтра – мальчик, послезавтра «андрогинка» и т.д.
На первый взгляд, это очень либерально, очень инклюзивно. Но только на первый взгляд. Потому что смысл либерализма – в том, чтобы иметь право быть самим собой, а не придумывать себя.
– А в чем разница между «осознанием себя» и «изобретением себя»?
– В том же, в чем разница между Наполеоном – и хрестоматийным пациентом психбольницы, сидящим с подушкой на голове и воображающим себя французским императором.
Разумеется, когда люди начинают массово «не быть, а казаться» и при этом требуют, чтобы другие тоже вели себя так, это элементарно входит в противоречие с человеческой природой и в итоге создаёт конфликты и напряжения, которых можно было бы избежать. Достаточно привести пример с сетевой травлей Джоан Роулинг, которая высказалась против того, чтобы биологические мужчины, считающие себя женщинами (трансгендеры, не совершившие операцию по изменению пола), свободно бы посещали женские туалеты и раздевалки. Роулинг увидела в этом ущемление прав многих женщин. И я с ней согласен.
В целом, мне кажется, что это большая проблема – то, что пока не найдена некая истинно либеральная и учитывающая интересы всех людей социально-гендерная объективность, то, на чем можно зафиксироваться и спокойно быть самим собой. И покуда эта фиксация не будет произведена, будут возникать дальнейшие вопросы, которые потаенно несут в себе большое число конфликтов.
Прежде всего, мы должны договориться между собой. Как в математике – принять аксиомы, на основании них сформулировать теоремы.
Да, есть вопрос, связанный с трансгендерами: в какие туалеты им в конце концов лучше заходить? Если мы предлагаем им безгендерные туалеты, то это, в общем, тоже потаённая опасность – туда могут заходить разные люди с разными целями, и вовсе не трансгендеры, и не всегда с благими намерениями. Любой вариант не кажется беспроблемным…
Когда я был в течение семестра в США, в нашем колледже был безгендерный туалет. Потянув за одну из дверок, я обнаружил за ней сидящую девушку. Мне было крайне неловко. Я не могу сказать, что было бы, если бы там сидел молодой человек – но мне почему-то кажется, что я был бы спокойнее. Так что в итоге делать? Предлагать им ходить в туалеты по биологической принадлежности или по гендерной – как это регламентировать, как это сертифицировать? И что почувствовала девушка (или трансгендер), увидев меня? Тоже вопрос. И вообще – нужно ли городить весь этот огород или просто дать возможность людям договориться посредством консенсуса?
На мой взгляд, необходима некая гендерная объективность, как в математике, не подвергающаяся сомнению. Есть треугольники – женщины. И есть мужчины – квадраты. Или, если угодно, отрезки. При этом все они могут быть разных видов и размеров. И это объективно. Это не подлежит «деконструкции и переконструированию». Если ты морфологически мужчина – иди в мужской туалет. Не травмируй окружающих. И наоборот.
– Но всё же феминизм – не только о произвольном «гендерном конструктивизме». Он и о чём-то вполне объективном. Женщины вполне объективно сталкиваются с похожими или с одинаковыми проблемами, среди которых – изнасилования, неравная заработная плата, снисходительное отношение в обществе, домашнее насилие. Может, равенство «треугольников с квадратами» стоит доказывать хотя бы ради борьбы с этими проблемами?
– Вы говорите о том, что есть эксклюзивные проблемы, связанные с женским гендером, но мне кажется, что особой проблемы, связанной с угнетателями мужчинами и угнетаемыми женщинами – нет.
Существует более глобальная проблема, связанная с т.н. маленьким человеком. Слабый – в сравнении с сильным. Подчиненный – в сравнении с начальником. Маленькое сообщество – в сравнении с большим государством. Вот, например, угнетаемая «маленькая» Каталония не может провести референдум об отделении от Испании. Или «маленькие» жители Нагорного Карабаха не могут сами решить свою судьбы и оказываются раздираемы между большими государствами – Россией, Турцией, Арменией, Азербайджаном…
Проблема феминизма – в том, что в своей борьбе с насилием он очень избирателен и произволен.
Хотя интерсекциональный феминизм и декларирует борьбу с разнообразными формами угнетения, но, если мы, например, взглянем на деятельность «главной» интерсекциональной феминистки России – Ники Водвуд – то обнаружим, что, окей, она может высказаться по поводу Джоан Роулинг, но не стала высказываться по поводу ситуации с Али Ферузом (журналист «Новой газеты», которого за нарушение режима пребывания в России в 2017-18 гг. собирались депортировать в Узбекистан, где, по словам журналиста, его ожидала смерть, в том числе и за его открытое выражение своей гомосексуальной ориентации). Ее молчание до сих пор остается таковым – когда ей, по идее, нужно было проявить себя именно интерсекциональной феминисткой.
Когда произвольно выделяется какая-то определенная группа «наиболее дискриминируемых», то это не совсем правильный стратегический ход. Поскольку так по сути ведется борьба за место повыше в иерархии угнетения. Кого больше угнетают: женщин или чернокожих, чернокожих женщин, чернокожих женщин-евреек? А куда мы денем инвалидов? Кого угнетают больше? Вот это разделение ведёт лишь к новым конфликтам и несправедливостям, то есть к новому угнетению. И даже если одна группа получит те права, которые она считает нужными – поиск дальнейшего неравенства и борьба за статус «главной жертвы» продолжится.
Вообще, мне кажется, проблема здесь не в особой угнетённости женщин – мужчинами, а совсем в другой плоскости: в плоскости насилия сильного – над слабым. И эта проблема не знает ни гендера, ни цвета кожи, ни возраста, ни социального статуса.
Попытки же фиксации статуса «жертвы № 1», на мой взгляд, кроются в мироощущении самого человека, который потаенно ищет вокруг себя поводы для развертывания конфликтов.
– Вероятно, по этой причине конфликты есть и внутри самой феминистской среды: самые радикальные феминистки выступают против интерсекциональных феминисток. И в этой связи вопрос: как вы относитесь к радикальному феминизму?
– На мой взгляд, радикальные феминистки стремятся «залезть в мозг к человеку». К слову, так себя зачастую ведут и те, кто называют себя интерсекциональными феминистсками, которые не только просят, но прямо требуют от всех людей единого кодекса поведения.
Предлагая людям формат общения, который, казалось бы, должен позволить им жить максимально комфортно друг с другом, в реальности радикальный феминизм отдаляет людей друг от друга, сеет недоверие между ними. Радикальная феминистка, которая требует какого-то шаблонного поведения от людей, тем самым показывает, что она не готова доверять человеку самому решить, как ему следует себя вести. Радикальные феминистки говорят примерно так: «Я вам дам некоторые нормы поведения: знакомиться и здороваться надо так, предлагать секс так, заканчивать отношения — вот так, просить о чем-то внутри отношений – вот так». А всё, что не так – суть «патриархат».
Если мы взглянем на большинство инстаграм-постов, связанных с темой феминизма – это будут бесконечные чек-листы. «Прочекайте свои привилегии» — это уже стало мемом. «Находитесь ли вы в абьюзивных отношениях: пункт первый, ваш партнер ведет себя вот так; пункт второй…». И т.д. То есть, это абсолютное недоверие к людям, с намеком на то, что «я-то за них знаю лучше».
В этом плане радикальный и интерсекциональный феминизм, как мне кажется, смыкаются. Их общее сходство – презумпция того, что люди сами, без «правильного инструктажа», неспособны договариваться друг с другом. Удивительно, что именно европейская культура, основанная на умении договариваться, предлагает сегодня некий тоталитарный по духу подход, при котором людям запрещено договариваться – вместо этого они должны сопоставлять свои отношения и свою модель поведения с чек-листом в посте инстаграма…
Преподаватель + студент ≠ любовь?
– Но возьмем ту же университетскую среду. Разве не нужны здесь правила, которые запрещают романтические отношения между преподавателями и студентами? Ограничение любви между людьми старше 18 лет в этом конкретном случае – тоже, по-вашему, какая-то страшная Оруэлловская антиутопия? Или же здравая мера по ограничению потенциального харассмента, как говорил, например, известный сексолог Лев Щеглов?
– Когда мы говорим о том, что два взрослых человека имеют право на романтические отношения, мне кажется, здесь не нужно входить в роль свахи или какого-то «товарищеского судьи», который в очередной раз будет решать за другого взрослого человека: «Подождите, это же молодая девушка, которая не понимает, в какие отношения она ввязалась со своим научным руководителем! Подождите, этот молодой человек был подвержен какому-то сексуальному насилию, пропаганде, и поэтому эта взрослая женщина-преподаватель сумела взять над ним власть!»
На мой взгляд, здесь важно – поскольку в этом случае к романтическим отношениям добавляются еще какие-то профессиональные – сделать так, чтобы инициатор расставания мог спокойно продолжать свою профессиональную и образовательную деятельность. Чтобы мужчина или женщина (преподаватели) не получили после решения прекратить отношения – доносы и кляузы, связанные с тем, что они «принуждали к сексу» и «насиловали» студентов. Равно как и то, чтобы у молодых людей или девушек была возможность сдавать экзамены без угрозы предвзятого отношения. В крайнем случае – другому преподавателю. Чтобы из этого не «делали историю». Чтобы была возможность спокойно и абсолютно законно, без последствий для другого человека, с которым отношения закончились, продолжать свою учебную деятельность.
Главное – не пускаться в запреты и регламентации. Не требовать обязательного обнародования того, что люди хотят оставить между собой.
На мой взгляд, взрослые люди способны лично и мирно договориться, и это – оптимальный путь для разрешения таких коллизий.
Но необходима, кончено, и возможность открыто рассказать о проблеме, если она всё же возникла. И, соответственно, решить эту проблему в рамках обычных административных процедур (на уровне того же деканата), без поощрения к тотальному доносительству, созыву «товарищеских судов» и прочей охоте на ведьм.
— Но вот на Факультете свободных искусств и наук СПбГУ весной 2020 года проходила конференция «Девятнадцатая», посвященная проблеме харассмента в вузах – после нашумевшего случая с доцентом (правда, с другого факультета) Олегом Соколовым, который убил и расчленил свою аспирантку-партнёрку. Присутствовавшие преподаватели высказались преимущественно негативно о введении правил поведения, окрестив новую этику американской практикой и способом разрушения – цитирую – «теплых семейных отношений внутри факультета». Но ведь даже в самых счастливых семьях бывает домашнее насилие, о котором иногда просто стыдно заявить. А для вас что важнее – возможность бесстрашной и плодотворной коммуникации между преподавателями и студентками (на нашем факультете – заметный гендерный дисбаланс в пользу девушек) без кодексных ограничений, или же в защите студенток от потенциального сексуального и психологического харассмента через ведение каких-то новых правил поведения?
— Во-первых, когда мы в ходе обсуждения этой темы используем слово «насилие», мы совершаем большое манипулятивное действие. Мы, естественно, сразу же представляем заломанные руки, разорванную одежду и, значит, повсюду кровь, синяки и т.д. И это одна история. Здесь никакие новые кодексы не нужны – достаточно старого уголовного.
Но если мы говорим о т.н. моральном насилии, то здесь мы опять встаём на зыбкую почву потери объективных критериев. Что такое «моральное насилие»? В отличие от случая с физическим насилием, здесь очень сложно договориться – неизбежен мириад мнений и интерпретаций.
– А как же начавшаяся в США борьба за safe space – «пространство безопасности» в университетах? Эта борьба становится всё более популярной и у нас…
– Я произнесу сейчас, возможно, крайне неприятные для кого-то слова: безопасность неминуемо ведёт к запретам, а запреты – это отсутствие свободы.
Я – сторонник свободы, а не безопасности. Я – за то, чтобы дать людям возможность договариваться – либо равноправно конфликтовать, без этого, увы, тоже порой не обойтись! – друг с другом и свободно устанавливать личные границы взаимоотношений.
Если тебе что-то не нравится и это действительно является твоей «красной чертой», то от этого предприятия, от этого директора, от этого преподавателя – можно отказаться. Найти другого, который будет вести себя более для тебя приятно и приемлемо. (Речь, подчеркиваю, не о случаях физического насилия или шантажа).
Мне кажется, целью установления новой этики могла бы стать именно идея отсутствия безвыходного положения в жизни человека. И это было бы в разы продуктивнее, поскольку такая идея работала бы на самого субъекта, непосредственного хозяина своей жизни, а не «профилактировала» все потенциально опасные объекты вокруг него.
Вообще же, давайте думать не о запретах и кодексах, а том, чтобы повысить уровень педагогического образования. Чтобы в школах работали более классные чуваки и чувихи, хорошо воспитывающие детей, чтобы дети и взрослые знали заранее о том, что свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого человека. В той школе, в которой я работаю, я не могу представить себе, что эти славные люди, которых я имею честь обучать – как и мои коллеги – будут себя вести хамским образом. А даже если и будут, то у них есть на это право – вести себя так, как они считают нужным. Но потом столкнуться с морально-административными последствиями. Это куда либеральнее, чем пытаться запретить ученикам и учащимся оставаться наедине в классе или вместе зайти в кафе.
– Просвещение будущих поколений – это прекрасно, но как быть с постсоветским поколением 40-50+, которое – как в известном фильме «Москва слезам не верит» – привыкло назойливо добиваться друг друга, выстраивать иерархии «сильный-слабый» или же апеллировать к этике «рыцарства» в отношениях мужчин и женщин? Этот вопрос актуален и для университетской среды, так как между преподавателями и студентами обычно большая возрастная разница. Нужно ли вообще никак не нарушать свободу людей постарше и не мешать им поступать так, как они хотят? Или же стоит их образовывать и перевоспитывать, объяснять им, что сексистские стереотипы уже давно не в моде?
– Мне кажется, что должен произойти обоюдный процесс, в котором поколение 40-50+ будет вести себя определенным образом не потому, что мы их заставляем, а потому, что молодые люди или молодые девушки, с которыми они захотят себя так повести, ответят на это им – «нет». В то же время сами молодые люди и молодые девушки, если решат близко общаться с людьми 40-50+, в какой-то момент будут принимать их некоторые модели поведения как выражение теплого отношения к ним, а не как «харассмент и абьюз».
Вообще же, многие фобии в отношении современной молодёжи к «назойливым» формам поведения «стариков», как мне кажется, породила эпоха интернета, где нет непосредственного контакта между людьми и где можно удалить сообщение, отредактировать его, отвечать на протяжении целого часа, обдумывая свою формулировку.
Всё это привело к тому, что люди – выросшая на интернете молодежь в первую очередь – боятся довериться друг другу в плане того, как они будут себя вести.
Безусловно, можно найти большое количество кейсов, когда преподаватель повел себя плохо по отношению к студенту. В то же время есть и множество примеров того, когда над преподавателями студенты жестко подсмеиваются во время перекуров. Но можем ли мы сказать, что студенты в этом случае «моральные насильники»? Давайте тогда вообще запретим людям обсуждать друг друга, давайте запретим шутить… Это же абсурд.
Мне кажется, отношения студентов и преподавателей должны быть уважительные, но в то же время доверительные и свободные. Задача педагога – не «не потревожить студента», а создать условия, при которых студенты могут спокойно задавать вопросы, исследовать и даже спорить с преподавателем. Разумеется, учитель приходит в класс с текстами, которые он заранее подготовил, отобрал, исходя из своих представлений о научной истине и педагогической пользе. И мы уже находимся не в абсолютно равном положении. Но пусть студенты тоже оценивают деятельность преподавателей, записываются или не записываются к ним на курсы – осуществляют свой выбор, одним словом. Но если уже записались – учитесь и не бойтесь того, кто вас учит! В образовательном процессе должна царить презумпция доброй воли, а не потенциальной опасности.
– Но как быть с доцентом Соколовым?
– Соколов убил не потому, что был преподавателем своей жертвы, а она была его сперва студенткой, а потом аспиранткой. На мой взгляд, это убийство не связано с их формальными статусами. Оно могло случиться и в ситуации, в которой он был бы монтёром, она – официанткой; или он – кондуктором, а она – бортпроводником поезда. Повторяю, насилие не знает ни гендерных ролей, ни социальных статусов. Оно универсально и каждый раз – очень индивидуально. Одним словом, случай с Соколовым, как мне кажется, не имеет никакого отношения к проблеме культурного конфликта поколений…
«Give piece a chance!»
– Вы упомянули ситуацию с хиджабами. Как вы считаете, здраво ли пытаться переделать кардинально другую культуру по евро-американскому образцу, или же нужно оставить ситуацию в Средней Азии, Африке и т.д. как есть, не разрушая их культурные стандарты и не вмешиваясь в их жизнь вообще? Например, в вопросах о принудительном браке с маленькими девочками, о женском обрезании и т.п.
– Цивилизационный подход – сторонником которого я являюсь – говорит нам, что есть разные культуры. И мечта о том, что весь мир когда-нибудь станет европоподобным – это уже, кажется, устаревшая и абсолютно нереализуемая утопия, которая ведет лишь к встречной агрессии и конфликтам. Необходимо оставить культуры такими, какие они есть, основываясь на базовой идее прав человека, среди которых право на свободных выбор – одно из ключевых. На этом праве основывается догмат о свободном самоопределении народов – по сути любых социально-территориальных сообществ. В том числе, разумеется, на самоопределении культурно-цивилизационном. Нельзя человека заставлять, нельзя человека убивать, нельзя человека обкрадывать, мешать его проживанию на определенной территории…
Окей, допустим: человек загрузил в себя современный западный культурный контент и стал подвержен внешнему культурному влиянию, и теперь он ощущает себя в родной Центральной Азии инородно – что ж, он может переехать туда, где ему кажется лучше, где он будет более культурно сообразен. Или же остаться у себя и быть, возможно, меньшинством, но не дискриминируемым. К слову, думаю, этот подход оптимально реализуем только в сообществах, которые открыты внешнему миру и в то же время достаточно локальны.
Потому что, если ты оставишь пакет с фекалиями напротив квартиры твоего соседа, который не нравится тебе по определенному признаку (допустим, по причине его сексуальной ориентации) – неприятный запах распространится на всю лестничную клетку. И это будет таким же образом мешать тебе самому. Соседи, как правило, более толерантны друг к другу, чем «сетевые хомячки» и прочие дистанцированные друг от друга субъекты.
Когда мы говорим о больших государствах, больших сообществах – здесь другая ситуация: я ставлю воображаемую галочку о том, что нужно, допустим, запретить аборты, традиционные сексуальные отношения, нетрадиционные сексуальные отношения, гомосексуалов или бисексуалов – и при этом не вижу того, которому я адреую этот запрет или предписываю норму.
В то же время, когда человек и общество находятся в соразмерных им региональных домах, мне кажется, эта проблема может быть решена. Конечно, в некоторых семьях случается поножовщина, и поссориться Иван Иванович с Иваном Никифоровичем могут крепко. Но повторю то, что когда-то пел Джон Леннон: «Give peace a chance». Дайте миру шанс! Потому что соседям куда проще примириться, чем людям, разделённым сотнями и тысячами километров: нужно всего лишь постучать в дверь, находящуюся рядом с твоей. С тем, чтобы попросить этого человека, наконец, выключить дрель и не сверлить в 7 утра.
– Но для этого тоже надо сперва «воспитать и просветить»…
– Соседская этика – очень древняя, и есть практически во всех культурах. Как и связанная с ней локальная, «домашняя» ментальность. Настоящее ощущение общего пространства возможно только тогда, когда ты его способен описать словами, обозреть глазами и связать его с собственной жизнью.
Петербург является моим городом, и у него есть определенные границы: мой стоматолог может находиться на Парке Победы, мой гастроэнтеролог – в Девяткино, юрист – на Васильевском острове, а на Дыбенко – мой любимый магазин. Это мое пространство, которое я функционально использую. И именно ощущение функционального взаимодействия с этим пространством – которое еще и духовное – имеет под собой большую подоплёку, связывает меня с другими людьми. В отличие, например, от ощущения, что я живу в одном государстве с жителями Благовещенска. Мне сложнее это ощущение испытать, так как для меня Благовещенск – просто далекий, потенциально туристический город.
Одним словом, новая этика для меня – это этика доверия людей друг к другу и их свободного взаимодействия друг с другом на базе общих локальных пространств. Начиная от семьи, продолжая университетом и заканчивая городом или регионом.
Сколько культур – столько моделей счастья
– Но если соседи – из разных культур? Допустим, феминистка, живущая в одной «квартире регионального дома», видит, как живущую по соседству мусульманку, приехавшую с семьёй издалека, муж посредством насилия («джихада руки») принуждает носить хиджаб или просто «воспитывает её». При этом зачастую женщины в мусульманских странах – по крайней мере, в некоторых – малограмотны. По статистике, в Афганистане, например, их уровень образованности достигает лишь 28%. Такая женщина, возможно, просто не понимает, что может быть по-другому. Как быть в такой ситуации: расклеивать в «подъезде» просвещенческие «листовки»? Вызывать полицию?
– Думаю, если эта семья приехала жить в страну, где запрещено бить людей, то стоит вызвать полицию.
Но вот должны ли мы просвещать и агитировать соседку-мусульманку снять хиджаб, если она этого делать не хочет? Сделаем ли мы её личную жизнь в итоге счастливее, если она уже выросла и сформировалась в определенной культуре? Вот в чём вопрос.
На мой взгляд, важнейшая функция культуры – не быть «прогрессивной», а утверждать «модель счастья». А модель счастья в разных культурах может быть разной.
На первый взгляд, всё, вроде хорошо: вот мы просветим женщину-мусульманку, и она сможет отказаться, наконец, от хиджаба или паранджи, уйти из религиозной семьи, получить работу, насладиться ею, возможностью ходить по барам, сможет танцевать в той одежде, в которой она хочет, и вообще действовать так, как она хочет и когда угодно.
Но давайте себе представим культуру амишей, или же культуру бушменов Африки, аборигенов Австралии или неконтактных племён Амазонии. У нас есть замечательная прогрессивная вещь – какая-то новая прогрессивная технология. Нам кажется, что благодаря этой технологии человек сможет делать что-то лучше, качественнее, быстрее, удобнее. И мы подсовываем традиционной культуре этот как бы полезный инструмент. Но только забываем, что именно в традиционном первобытном образе жизни этих племен и заключена модель их счастья, а зачастую и единственная модель их социализации. И разговор поэтому не должен идти о том, что есть какая-то «более прогрессивная» культурная модель или какая-то «менее прогрессивная». Они все равноценны.
Все культуры, так или иначе, основаны на модели счастья. Ни одна культура не ставит под собой целью несчастье человека, даже если мы возьмем одну из самых великих «культур страдания» – христианскую культуру. Она, так или иначе, хоть и несёт в себе страдания в этой жизни, но обещает счастье потом.
Разные культуры прокладывают разные пути к счастью, и не все из них связаны с идеей «либерального поведения» и «прогрессивной концепции жизни», где ты из неумёхи становишься владельцем компании и где получаешь доступ к разным видам потребительских удовольствий. Есть другие культуры, где счастье выражается совсем в другом.
– То есть «диалог культур» – это не позитивное влияние «развитых» на «развивающихся»?
– Это, в первую очередь, взаимное уважение. Задачей человечества сегодня, на мой взгляд, является то, чтобы информация о том, как живут разные культуры, была доступна всем людям.
И здесь интернет может сыграть свою позитивную роль, обеспечить возможность ознакомления с разными моделями счастья, а не быть средством «инструктажа», где «прогрессивные гуру» директивно наставляют свою юную «паству».
Принципы, на которых основывается общество, должны признать, что нет единой модели правильного поведения и единой модели счастья. Счастье может быть совсем не в том, чтобы стать миллионером или веганом, или посетить как можно большее количество стран, женщин, мужчин, клубов, музеев, театров. Счастье вполне может заключаться в том, чтобы просто быть самим собой, жить в ладу со своей культурой – хоть первобытной! – не боясь при этом прослыть «неправильным», «несовременным».
Западная – как, впрочем, и российская, и все другие – цивилизация должна принять, что она не монополист на правила поведения и модели счастья. И тогда счастливых людей в мире, не измученных завистью и ненавистью друг к другу, возможно, станет больше. В том числе, разумеется, и женщин тоже.
– И всё же говорить о том, что счастье женщин в мусульманских странах на данном этапе соизмеримо со счастьем женщин в Европе, на мой взгляд, сложно. Например, статистика изнасилований в мусульманских обществах гораздо выше, чем в Европе. В Афганистане 87% девушек терпят насилие. Пакистан – столица по «кислотным отмщениям», когда девушке выплескивают в лицо химические вещества на почве ревности. В Южной Корее – хоть это и не мусульманская страна – популярные певицы кончают с собой из-за общественного давления по поводу веса, отказа от ношения лифчика и прочее. То есть, в идеале, счастье разное и достигнуть его можно разными путями, но…
— Вы приводите разную статистику, и при этом как будто создаётся ощущение, что европейская статистика лучше. Но счастье – это не только защищённость от насилия, что, конечно же, является важнейшим атрибутом благополучия.
Однако можно ли сказать, что западное общество (российское оставим в покое до другого раза, если позволите) сегодня производит впечатление счастливого? Взлёт цензурных запретов и самозапретов, восприятие инакомыслящего как «врага», а не как оппонента, на что, например, жалуются сегодня многие американцы – разве это симптомы счастья?
Или когда большие западные страны ведут войны, используя как пушечное мясо и фактически стравливая всех этих якобы «недалеких», не понимающих важности установления «правильной демократии» людей в Сирии, Ираке, Пакистане, Афганистане…
Кто стал виновником того, что случилось на Ближнем Востоке? Изначально – Советский Союз, решивший «осчастливить» афганцев «развитым социализмом». С этого и стартовал тот кошмар и ад, который царит на Ближнем и Среднем Востоке с тех пор. А потом «подоспели» США и их союзники…
Не афганское общество оказалось неспособным самостоятельно породить модель мира и счастья. Их модель «взломали» извне, ещё с эпохи Британского завоевания – стараясь навязать те культурные нормы и коды, которые ни к чему позитивному в жизни Афганистана в итоге не привели. А привели к войне всех против всех и институциональной международной наркоторговле.
Поэтому просвещение извне – это далеко не благо, когда оно является принудительным.
– А, допустим, в школе с детьми?
– То же самое. Как педагог, я полагаю, что моей задачей является сделать так, чтобы процесс был интересным. Но если человеку в этом процессе неинтересно, я не должен заставлять ученика совершать какие-то мучительные для него интеллектуальные усилия. Просвещение не должно быть принудительным. В этом случае оно естественным образом вызовет отторжение.
Мы всегда можем это наблюдать на примере школы, где училка заставляет ребёнка что-либо выучить, а тот её – при всех возможных моментах – кроет всем, чем только возможно. И потом удивляемся: «Ой, как так получается, что приезжающие в наши прекрасные европейские города из Кавказа и Азии ведут себя не так, как мы хотим?» Но мы же их принудительно заставляем, культурно ломаем, а потом возмущаемся, что они сопротивляются и протестуют. Дайте им возможность вести себя так, как они хотят (я не имею в виду случаи насилия, само собой), и они быстро поймут, какие их культурные особенности коррелируют с культурными особенностями общества, в которое они попали, и, в соответствии с этим, придут к некоему консенсусу.
Мне кажется, в этом и есть правильное значение субъект-субъектного подхода в образовании. Субъект-субъектный подход заключается в том, что я высказываю свое мнение, но принимаю и то, что задачу можно решить иным способом, принимаю другое мнение ученика, не желающего согласиться с моими выводами, и предлагающего свои. Конечно, следует оговориться, что я преподаю историю, а не математику.
Мужчины и женщины всех стран – объединяйтесь!
– Культурный плюрализм – это, конечно, здорово. В том числе внутри самого общества и даже одного класса. Но вот, например, певица Лана Дель Рей, в своих песнях продвигает «культ Лолиты» – беззащитной девушки, ожидающей «богатого мужчины», чьи – цитата – «удары ощущаются как поцелуи». В ответ на агрессию радикальных феминисток Лана почти плачет и заявляет: «Но это же мой опыт, и я просто хочу поделиться им ради других, таких же девушек». И то, и другое, в общем, культурная пропаганда, а не просто приверженность «своей культуре». Кто здесь прав? Лана Дель Рей или те, кто её критикуют, говоря, что такие «токсичные» песни потенциально взращивают культуру восприятия женщины как сексуально слабого объекта? И тем самым насаждают негативный пример?
– Я считаю – пусть будут любые модели. В медиа должны быть условно просвещенческие описания самых разных моделей женского поведения как нормального. Эмансипированного, патриархального, какого угодно. Важно, чтобы была возможность выбора и понимания того, что есть модели, подходящие для тебя, а есть – неподходящие. И как бы либеральные медиа ни старалась нападать на людей, придерживающихся взглядов якобы старого порядка, я крайне горжусь теми, кто не останавливается и продолжает высказывать то мнение, которое они считают правильным несмотря на то, что оно маркируется «прогрессистским дискурсом» как отсталое.
– В своем видео четырехлетней давности «женское общество» вы говорите о том, что предпочли бы родиться и вырасти в мире, управляемом женщиной, так как среди женских качеств отсутствуют агрессия и конкурентность. Но, например, если мы вспомним весьма деспотичную и воинственную Екатерину II или современную сенаторку Елену Мизулину с её трансофобными законопроектами – то поймем, что эти женщины опровергают ваш тезис, хотя, конечно, можно сказать, что они выросли при патриархате. Вы по-прежнему хотели бы жить в стране, которой управляют женщины?
– Сегодня мне уже без разницы. Наверное, тогда я исходил из идеализированно-стереотипного представления о женщинах. Сейчас я думаю, главное в том, чтобы власть была близкой к людям. И чтобы люди – мужчины, женщины и все прочие – чувствовали себя добрыми соседями, а не дистанцированными потенциальными злоумышленниками.
Полина Деменко
- Автор – Полина Деменко
