(Опыт политической герменевтики)
.
Этот текст – отклик на дважды поднятый недавно вопрос о смысле судьбы нашего города. Во-первых, на недавней конференции в Леонтьевском центре, где специалисты по стратегическому планированию задались вопросом о возможном практическом смысле идеи гения места: что это, где он находится, как его охарактеризовать, в чем его значение. Ну, и конечно же, не обошлось без вопроса о гении места «северной столицы», чему была посвящена отдельная секция конференции. И во-вторых, ведущий секции Д.А. Коцюбинский и на семинарах в арт-пространстве Mars, и на страницах «Города 812» вызвал дискуссию о душе Санкт-Петербурга.
.
Что касаемо гения места, то автор этих строк отстаивал идею, что им может быть реальный исторический персонаж, событие, природное явление, любой артефакт – в принципе, что угодно, если оно – это нечто – становится символом осмысления прошлого, настоящего и перспективы будущего для живших и живущих тут поколений.
И как мне представляется, в качестве такого гения места, а если угодно, то и души нашего города выступает известный монумент Петру I, воздвигнутый по инициативе Екатерины II. С легкой руки А.С. Пушкина, за ним закрепилось название поэмы «Медный всадник», опубликованной уже после смерти поэта.
Выдающимся российским вкладом в мировую культуру является русская литература, привнесшая тему трагедии маленького человека, которой мировая литература до того не знала. И впервые эта тема была поднята и выражена практически во всей ее полноте именно в этой пушкинской поэме. «Бедный Евгений», грозящий «медному истукану» («Ужо тебе!»), в ужасе бегущий от него
и лишающийся разума перед лицом последствий реализации властной воли – фигура архетипическая для понимания российской интеллигенции, являющейся, кстати, тоже одним из результатов петровских реформ.
Так или иначе, но монумент Фальконе является не только символом, но и благодатным материалом, и даже средством осмысления природы и содержания российской политической культуры и власти – как ее системообразующего фактора.
Композиция Медного Всадника проста до гениальности: скала, змея на ней, попирающий змею конь, вздернутый на дыбы всадником с простертой рукой.
Как прочесть эту композицию? Кто в ней смыслообразующее начало? Согласно обычному прочтению: всадник-император вздернул своею волею Россию-коня, попирающую врагов-гадину, утверждая новые основы жизни и указывая ее новые горизонты.
Но ведь возможны и иные прочтения, задаваемые не только и не столько ракурсами рассмотрения монумента, сколько ракурсами российской политической культуры, в нем выраженными…
Скала
Основанием монумента является скала, «гром-камень», основа и фундамент как коня-страны, так и «оседлавшего» ее императора.
Equestrian statue of Peter the Great in Saint Petersburg. Фото: Freepik
Напрашивается прямая аналогия с твердой властью – основой и фундаментом российской политической культуры, властью, предполагаемой сильной и твердой.
Санкт-Петербург – демоверсия петровских реформ – каменный город. Город Петра – камня (petrus по-латински – камень). Он назван в честь первоапостола Симона-Петра. Герб города – два якоря лапами вверх на красном фоне —
является калькой герба Ватикана: два ключа бородками вверх на красном фоне.
Ватиканский холм, на котором стоит собор св. апостола Петра, – место, связанное с судьбой первоапостола, первого главы христианской церкви, хранителя ключей от рая. Сам Петр I, подписывая указ о гербе новой столицы, прокомментировал его так: «Сии якоря ключами являются к парадизу». В обоих случаях – ключи, только одни – от царствия небесного, другие – от «парадиза» земного. Город как морской и речной порт давал ключи к европейской цивилизации – петровскому представлению о «парадизе».
Идея Санкт-Петербурга – идея еще одной столицы христианской империи. Причем с апелляцией к наследию собственно Рима, через головы Византии и Москвы – «Римов» второго и третьего, минуя их, как наследник Рима первого. Первоапостол получил свое второе имя от Христа – как символ крепости новой церкви. Петр – камень, наука о камнях так и называется – петрография. Бурх – крепость. Санкт Питерс бурх – святая каменная крепость? Или крепость святого камня?
Но этот камень – отнюдь не неподвижная твердь и опора, а нечто зыбкое: камень на болоте. По финской легенде, приводимой В.Ф. Одоевским в «Саламандре», при строительстве города закладные камни уходили и уходили в топь, пока сам царь не выстроил город на руках и не опустил его на землю. Город без фундамента, без основания. Его камень – подвижен. Недаром Медный всадник столь активен у Пушкина и у Андрея Белого[ii]. Да и сама скала для него «пришла» на болотистый берег
и взметнулась застывшей волной.
Б.Пильняк писал, что Петербург – каменный город, но камень его – фикция, туман[iii]. Как писал Ф. Достоевский в «Подростке»: «А что как разлетится этот туман, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизский город, подымется с туманом и исчезнет, как дым, и останется прежнее финское болото».
И где же защита от реализации таких предположений? Что гарантирует послепетровской России твердую опору? Даже нынешняя дамба, защищающая город от наводнений – сооружение насыпного, тоже подвижного, зыбкого «камня».
.
Змея
Змея, зачем-то выползшая на скалу…
Может просто хотела погреться на скупом северном солнышке… А тут такое… Топот… Конь, всадник. Или это враг (выдуманный или реальный), которого надо подавить – иначе никак не утвердиться? Враг для утверждения власти очень даже необходим… Включая оппозицию, безжалостное подавление которой всегда было свойственно российской государственности… Или это коварная тварь, подобная «змее гробовой», принесшей гибель князю Игорю из другой поэмы А.С.Пушкина?
И она – то ли изготовилась к такой атаке, то ли уже успела укусить всадника?
Петербургские набережные и фундаменты – из гранита, научное (петрографическое!) название которого – «раппакиви» в переводе с финского означает «гнилой камень» – на срезе его вкрапления напоминают древесные гнилушки. Санкт-Петербург – камень, который вода точит. Его земля – «мать сыра земля», сырая до слякоти, до топи, до испарений. Эта среда обитания именно хтонических – не только дохристианских, но и до-олимпийских существ и стихий. Эту языческую мифологию удачно описал Г. Гачев – как единство земной сырости, отсыревшего камня, света и ветра («светер»), порождающих хтонических существ и недовоплощенных людей – «воз-духов»[iv]. Змеи, гады, крокодилы Ф. Достоевского и К. Чуковского, теряющие чешую на коммунальных квартирах «чудовища» Н. Катерли – естественные обитатели Санкт-Петербурга.
Во время избирательной кампании Губернатора Санкт-Петербурга в середине 1990-х был объявлен конкурс на животное, символизирующее город, что оказалось совсем не просто. Вроде бы, напрашивался сфинкс – в меру хтоничен и метафизичен. Кроме того, своей полуженской сущностью напоминает об императрицах Анне Иоанновне, Елизавете Петровне, Екатерине Великой, которым город обязан возвратом и закреплением столичного статуса, а значит – величием и великолепием. Ну, и немного – загадочную В. Матвиенко (хотя она появится на градоначальственном политическом горизонте чуть позже).
Но сфинксы – существа древнеегипетские, а городу всего 300 с небольшим лет. Да и молчат они, в городской жизни – культурной и обыденной – не участвуют. Львы – существа слишком теплокровные и темпераментные для этого города. Комары с тараканами – достойные претенденты, но мало презентабельны, мелковаты для такого-то города: Северной (Культурной, Криминальной) Столицы, Окна в Европу, Северной Пальмиры, Города-Героя (Труженика, Интеллигента), Северного форпоста России, Центра Туризма и т.д.
Автором этих строк был предложен крокодил, который близок сфинксам – тоже водится по берегам Нила. Он, в отличие от слонов, всегда есть в питерском зоопарке и не только – он давно и прочно вошел в быт и нравы города. Ф. Достоевским в известном рассказе о «пассаже в Пассаже» описан достоверный случай активности крокодила в общественных местах города. Накануне революции, как известно, по улицам ходила «большая крокодила», а в советское время, если верить Н. Катерли[v], земноводное стало завсегдатаем питерских коммуналок и большим другом интеллигентных питерских старушек.
Своим космополитизмом (например, свободно говорит по-турецки) крокодил органичен мультикультуральной питерской идентичности. Согласно К.Чуковскому[vi], Крокодил Крокодил Крокодилович стал большим другом и защитником питерской детворы. Он известен своей (совместной с Мойдодыром) активностью в привитии подрастающему поколению навыков гигиены. Крокодил защищает питерских детей даже в Африке от происков бармалеев и даже перевоспитывает последних, которые после крокодильих воспитательных санкций становятся добрее, начинают любить детей, работать над собой, приобретают полезные профессии, а творить добрые дела приезжают именно в наш город.
Кроме того, крокодил выполняет важную задачу оздоровления общества путем избавления его от лиц, подобных Упрямому Фоме – проблема весьма актуальная в наши дни, когда кое-кто, несмотря на очевидные вещи, творящиеся с политическим климатом, продолжает близко подходить к власти без галош. В этой связи сам крокодил может выступать и символом власти («Аллигатор вздохнул и сытый в зеленую воду нырнул») – как в плане заботы («вздохнул»), удовлетворенностью плодами своей деятельности («сытый»), уходом на дно от публичности и ответственности. Более того, крокодил, как известно, даже солнце проглотил, дав возможность «Медведю» выступить защитником всеобщего «Единства» под солнцем.
Крокодил дружен с птичкой тари, которая чистит ему зубы – момент уже отмеченный в фирменном стиле некоторых питерских дантистов. Он также стоит у истока слоновьего имиджа, вытянув нос в свое время одному любопытному слоненку. Крокодил – постоянный персонаж абсурдистских анекдотов черного юмора и там он даже летает: как высоко-высоко в небе, так и, по утверждению одного старшины, «низэнько-низэнько».
Крокодил – противоречив, как наш город: бывший дебошир, хищный пожиратель излишне наивных, но при этом – воспитатель, друг детей и старушек. Он брутален и зрим. В отличие от комара, адекватен ожиданиям и страхам горожан. Крокодил как бы интегрирует в себе практически все образы города. Он не только наиболее типичен, он архетипичен для Санкт-Петербурга, города, которому предсказана особая судьба и именно в связи с водной стихией. Он отнюдь не чужой в этом космополитичном городе, где всё не своё. А главное, он – земноводное! Существо, органично существующее в двух стихиях, что весьма немаловажно для «города на болоте, где не сеют и не пашут…, но белее белого едят» (А.И. Солженицын), который «из тьмы лесов, из топи блат вознесся пышно, горделиво» (А.С. Пушкин).
Такого зверя не «замочишь», как других «животных», он сам кого надо утянет на дно. Как и положено символу, он вызывает почтение и некоторый страх. Да и живет крокодил намного дольше комара, даже дольше слона, и при этом неприхотлив, как настоящий питерец: может спокойно жить не только в нашем зоопарке, но даже в ванне. Наконец, он – ближайший родственник финно-угорской змее, подпирающей вздыбленного российского коня с царственным всадником в монументальной композиции Медного Всадника.
.
Конь
В мифологии многих народов конь – посредник между этим миром и миром иным, открывающий человеку новые возможности и горизонты: Пегас, Конек-горбунок, Сивка-бурка-вещая каурка… И одновременно – добрый и верный спутник героического персонажа. Однако конь под Медным всадником
скорее напоминает прообраз коней из гоголевской «птицы-тройки» – символа России, перед которой расступаются другие страны и народы, – несущейся в апофатическое безмолвие из ниоткуда в никуда.
.
Всадник
Всадник – сам Петр I – фигура в российской истории, вызывающая до сих пор довольно ожесточенные споры.
Оценки, звучащие в этих спорах, связаны с петровскими реформами, переносятся на Санкт-Петербург как воплощение этих реформ.
Действительно, Петр I – великий реформатор, вступивший в борьбу с российской исторической и природной стихией.
Воплощением властной воли эксцентричного императора стал Санкт-Петербург – эксцентрическая столица.
Во-первых — как столица на самом краю молодой империи, ее резко смещенный центр, на краю русской ойкумены, в краю финских болот, на границе мира и света. В истории это обычно выглядит жестом, знаком дальнейшей экспансии (теперь здесь будет новый центр).
И во-вторых — как противопоставление традиции, «концентрической» столице, каковой в России всегда была и осталась Москва. (В наши дни добавился еще и третий смысл – экс-центричность: город-экс-центр, бывший центр, «великий город с областной судьбой».)
Питерская имперскость глубоко вторична, обусловлена петровским комплексом, его политической «родовой травмой» противостояния Москве, московскому боярству. С тех пор все разговоры и попытки вернуть какие-то столичные функции Санкт-Петербургу (идея Кузнецова и Попкова сделать город столицей РСФСР, хасбулатовская идея Межпарламентской Ассамблеи СНГ, нынешние попытки перевес(з)ти судебную власть на берега Невы) обусловлены московскими властными разборками.
В определенном смысле Санкт-Петербург – PR-бург: как уже было сказано выше, — демоверсия петровских реформ. Столица империи с ее культурой культур.
В Санкт-Петербурге можно найти и Рим, и Берлин, и Париж, и Вену, и Лондон. Воплощенная идея европейской столицы вообще. Город-миф, идея.
Речь идет именно об идее, о смысле, о духовной ценности, когда город – не только и не столько предмет осмысления, сколько средство. Он связан с глубинными вопросами и смыслами российской истории и культуры, национального самосознания, играет особую роль в их становлении. Своеобразие этой идеи в ее особой страстности. Соприкасаясь с нею, человек попадает в поле исключительного духовного напряжения, которое выдерживает далеко не каждый.
Эта идея пропитывает всю российскую культуру последних столетий. А поскольку город связан с петровскими реформами и личностью царя-реформатора, постольку и вся противоречивость их оценок переносится и на город.
Он и центр зла, и преступлений, символ народных страданий, антигуманного насилия,
схем властной воли, историческая ошибка Петра, проявление и – торжество разума, гения Петра, открывшего новые горизонты российской жизни и культуры, символ особой красоты рационального устройства жизни, идеальный город, город-идея. Символ апофатичности российских реформ как гонки «из ничто в ничто», и – надежда на воплощение мечты…
Согласно В. Белинскому, Санкт-Петербург оскорбляет в человеке все святое, но только в Санкт-Петербурге человек может узнать себя[vii]. А. Герцен полюбил этот город, так как тот заставил его страдать и мучиться до отчаяния, вызывая всегда состояние физической и нравственной лихорадки[viii]. А И.С. Аксаков в 1863 году писал Ф.М.Достоевскому, что первое условие освобождения русского народного чувства – это от всего сердца и всеми силами души ненавидеть Петербург.
Жизненная среда в Санкт-Петербурге – критическая для существования человека. И не в том дело, что «Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек». И даже не в тектонических разломах, проходящих по руслу Невы, порождающих «отрицательную энергетику» и геопатогенные зоны. Просто – то ничего не видно, тьма кромешная, угнетенное и подавленное состояние, то видать во все концы, беспредельный простор, свежесть и легкость дыхания. Крайнее напряжение психики: ума и души. Границы существования, сон, бред, лихорадка, границы этого мира и потустороннего мира, иного. Все двоится, отражается в воде и зеркальных стеклах, миражи, двойники, призраки, обилие легенд, странных историй, сфинксы, грифоны…
Искушение разума и искушение разумом. Колыбель трех революций. Солженицынское – «город на болоте, где не сеют и не пашут, но белее белого едят, а революции происходят от того, что черный хлеб есть, но белого не привезли» – зло, но и справедливо. Город-инноватор России. Именно петербургская культура породила три поколения российской интеллигенции: аристократической (символами которой стали декабристы, А.С. Пушкин), разночинной и советской. Город-испытание. «Белые ночи» – название повести Ф.Достоевского, ставшее обозначением городской реалии: одновременно научным термином и культурным символом. Но Ф. Достоевский имел в виду «белые ночи» – вид испытания крепости духа будущего рыцаря.
Санкт-Петербург вызывает исключительно остро парадоксальное и напряженное состояние души. Острые отрицательные переживания существования как бы во сне, в бреду, в лихорадке, тоске и страдании, наваждения на грани сумасшествия. И – едва выносимой радости, свободы, переполняющей тебя энергии и преображения. Это жизнь на краю жизни и смерти, заглядывание в мир иной, поиск и надежда на обретение спасения: себя, России, человечества.
Высшее напряжение сил – интеллектуальных и нравственных, экономических и физических, политических и просто – человеческих. Постановка предельных и запредельных вопросов, поиск ответов на них. Отсюда и особая роль Санкт-Петербурга в становлении общественного сознания и личностных духовных биографий.
Россия осознает себя через отношение к Санкт-Петербургу. Но и Россию понимают через Санкт-Петербург – окно не только в Европу, но и в Россию. Амбивалентность добра и зла, их противостояние и неразрывность, взаимопереход, противостояние народа и власти, личности и государства, свободы и воли, разума и стихии, особая государственность культуры – все это и Россия, и Санкт-Петербург. Главные характеристики российской культуры – надэтичность, имперская собирательность, внешняя культурность, освоение культурных форм других времен и других народов – характеристики и Санкт-Петербурга. Более того, если цветом российского самосознания и духовного опыта является интеллигенция, с ее жизнью «в идее», неукорененностью, неоднозначным отношением к народу и власти, подвешенностью между добром и злом, исканиями путей на топкой трясине их диалектики, то и в этом плане полное совпадение с Санкт-Петербургом. Он – город-интеллигент, идейный и беспочвенный русский интеллигент, воплощение российского духовного опыта и его судьбы. Город–испытание России и личности.
Одним из выражений такого испытания и является Медный Всадник. Что задает смыслобразующий центр монумента?
Император, результаты властной воли которого вызывают до сих пор неутихающие споры? Конь, вздыбленной этой волей на краю обрыва? Змея, на которую опирается (не попирает!) взметнувшийся конь с безумным всадником. Змея – хтоническое существо, исчадие ада — и всадник-антихрист? Монумент хтоническому сатанизму?
Или камню-«Петру на воде», вынесшему из топи это наваждение?
Или пророчество вечной российской утопии? У-топия – место, которого нигде нет. Но не значит – быть не может!
И монумент стоит в центре великого города-утопии, который велик в основании, в становлении, в революциях, в блокаде. И если этот город становится памятником самому себе, то не некрополем, а живой памятью. Монумент же является наиболее полным символом этого города-испытания России, испытания физических и нравственных сил, синонима культуры вообще – как истока, процесса и результата этого испытания.
Испытание продолжается. Новое испытание новых поколений.
Григорий Тульчинский
Фото на заставке: Pixabay
Одоевский В.Ф. Сочинения в двух томах. Т. 2. Повести. М.: «Художественная литература», 1981, с. 141-219.
[ii] Белый А. Петербург. Роман в восьми главах с прологом и эпилогом. М.: Наука, 1981. Этот феномен подвижности Медного Всадника позволил А.А. Цымбал в докладе на конгрессе об истории памятника Петру I в Таганроге (который подвергался активным перемещениям в мирное время и во время немецкой оккупации) сформулировать удачный концептуальный каламбур: если в Санкт-Петербурге медный Петр гонялся за «маленькими людьми», то в Таганроге наоборот – маленькие люди гоняли памятник императору.
[iii] См.: Пильняк Б. Повесть Петербургская. М. — Берлин: Геликон, 1922; Пильняк Б. «Мне выпала горькая слава…»: Письма 1915—1937. М.: Аграф, 2002.
[iv] Гачев Г.Д. Космос Достоевского. // Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск, 1978, с.110-124. См.также Гачев Г.А. Космо–Психо–Логос. М.: Прогресс-Культура,1995.
[v] Катерли Н.Окно. Л., «Советский писатель», 1981.
[vi] Чуковский К. Крокодил. http://chukovskiy.ouc.ru/krokodil.html
[vii] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. в 13 тт. М.: Издательство АН СССР, 1953–1959, т. XI, с. 418.
[viii] Герцен А.И. Дневник 1842-1845 гг. http://russkay-literatura.ru/gercen-a-i/405-gerczen-ai-dnevnik-1842-1845.html
