Директор НМИЦ имени Алмазова Евгений Шляхто о том, как сделать из Петербурга центр инновационного развития биомедицины.
Уже несколько лет в научно-образовательной России происходит «ползучая революция». Ее идеологи (одним из самых публичных является директор Курчатовского института, «московский петербуржец» Михаил Ковальчук) настояли на возвращении науки из НИИ в вузы, чтобы студенты воспитывались теми, кто здесь и сейчас, в лаборатории, за стенкой от аудитории, «делает науку». В вузах и НИИ пытались сопротивляться, но процесс пошел.
Тем временем другой петербуржец – директор Национального медицинского исследовательского центра имени В.А. Алмазова, академик РАН Евгений Шляхто – шел в другую сторону, впервые в России создавая вуз внутри научного института. Делал он это при активной поддержке председателя Попечительского совета Центра Алмазова Валентины Матвиенко. 30 августа 2019 года, поздравляя студентов Института медицинского образования НМИЦ им. В.А. Алмазова с новым учебным годом, она заявила, что эксперимент удался и пора превращать его в законодательную норму: любой научный институт должен иметь право заниматься образовательной деятельностью.
В интервью журналу «Город 812» Евгений Шляхто объяснил, зачем ему понадобился вуз, сколько лет он занимается трансляционной биомедициной и когда в Петербурге откроется «Сириус» для детей, увлекающихся биологией.
− Одним университетом больше – одним меньше, одной лабораторией, даже мирового уровня, больше – одной меньше… Это не решит стоящей перед страной проблемы инновационного развития. Нужна экосистема. Вот когда на базе Центра Алмазова будет создана экосистема, которая генерирует идеи, кадры и технологии, тогда мы решим эту задачу в своем направлении, – считает Шляхто.
− Вы монополист!
− Ничего подобного.
− Почему нельзя пополнять научный институт кадрами из тех медицинских вузов, которые уже работают в Санкт-Петербурге?
− Нужно, чтобы специалист сразу… Как вам объяснить?.. Вот клетка, и ее судьба зависит от микроокружения, вы же знаете об этом?
– Да, из школьного курса биологии.
− Так вот инфраструктура Центра Алмазова – это микроокружение. Человек будет расти здесь, в структуре научных лабораторий и медицинской клиники, и естественным путем вырастет в хорошего специалиста. Это первое. А второе – вставив новую технологию в старую инфраструктуру, мы получим старый результат.
− Новая технология – это что?
− Новые образовательные программы, новые научные проекты… Если вы вставите их в старую инфраструктуру, то получите старый, но еще более убыточный результат. Сегодня это понятно всем во всем мире. Вы знаете, что электрический двигатель не внедрялся в производство 40 лет?
− Почему?
− Инфраструктуры не было. Пока не построили новые заводы и фабрики, адаптированные к электрическим технологиям, двигатель не могли внедрить и все работали со старыми паровыми машинами. Чтобы новая технология «заиграла», она должна быть встроена в современную инфраструктуру. А врача важно готовить в научных лабораториях еще и потому, что сегодня и особенно завтра будет нужен врач-исследователь, а не просто хирург или окулист.
− А вы это по своему опыту знаете?
− Мне повезло – я рос на кафедре факультетской терапии в Первом медицинском институте, которая, по сути, сама была настоящим научно-исследовательским институтом, где главными были наука и клиника, а образование уже шло на их основе. Поэтому когда я пришел в Центр Алмазова, мне было понятно, куда двигаться. Мы строим похожую модель: первокурсник пришел на занятия, ему рассказывают про устройство клетки, а рядом в лаборатории проходит исследование этой клетки на мельчайшем молекулярном уровне, которое он сразу наблюдает, а позже и участвует в нем. Как мне сказал один умный человек, «студентов должны учить те люди, которые лучше всего знают предмет».
− Но где этим людям взять столько времени, чтобы и наукой заниматься на высшем уровне, и тезисы для лекций писать?
− Если профессора правильно организуют процесс, то эти же студенты помогут им все сделать. Науку двигают аспиранты – каждый профессор это понимает, потому что сам таким был.
− Допустим, построили вы отличную систему в отдельно взятом центре…
− Ни в коем случае! Мы еще только строим – в реализации сейчас три больших проекта, но для того чтобы все это закрутить в нынешнем Центре Алмазова, мне нужно было долго готовиться. Нужно было из НИИ кардиологии сделать большой многопрофильный центр на 1530 коек, объединив три направления, которые, кстати, традиционно объединены и на «моей» кафедре, – получился Федеральный центр сердца, крови, эндокринологии. Потом надо было стать не простым центром, а федеральным исследовательским, а такое звание давали далеко не каждому научному институту… Постепенно стало понятно, что новое в науке рождается только на основе междисциплинарности, и выбранный нами путь объединения направлений оказался правильным.
С 2010 года занимаемся еще и трансляционной биомедициной – тогда это было совершенно новое для России направление, а теперь, в том числе и благодаря нам, в России уже несколько вузов и научных институтов двигаются по этой траектории. У меня, кстати, есть свое понимание того, что такое трансляционная биомедицина: не просто перенос или ускорение переноса из науки в практику, а иная модель проведения научных исследований, в которой изначально решается именно практическая задача.
Ведь как родилась регенераторная медицина? Лет 25 назад заведующий отделением ожогового центра попросил своего друга химика создать биологический материал для закрытия ожоговых поверхностей. Когда они сделали модель на людях, то ничего не получилось. Но когда посмотрели эту же модель на животных, оказалось, что рубец после коллагеновых аппликаций был другой структуры. Вот это и было трансляционное исследование.
Дело не в том, что ученый что-то искал-искал, вдруг нашел и предложил врачам: «Попробуйте на практике!» Дело изначально в конкретной задаче, которую все вместе решаем. Для этого создан Медицинский научно-образовательный кластер «Трансляционная медицина», в котором Центр Алмазова – якорь, а вокруг – крупные петербургские университеты: ИТМО, Политех, ЛЭТИ, Военмех… Для подготовки хорошего врача нужно было собрать лучшие компетенции в городе, и теперь мне не нужно самому учить студентов физике – для этого есть Политех, математике – ИТМО и т.д.
− Сманиваете преподавателей?
− Нет, просто лучшие специалисты преподают нашим студентам, потому что эти вузы также входят в кластер. И ректоры этих вузов тоже заинтересованы в развитии кластера, поскольку сегодня важной составляющей научной жизни любого вуза в мире является Life Science, а мы обеспечиваем кластер лабораториями и научными проектами именно этого направления.
− И таким образом становитесь для них экосистемой?
− Мы все становимся друг для друга экосистемой, но якорем является НМИЦ им. В.А. Алмазова, соответственно, ключевое направление развития кластера – биомедицинское. Кстати, для России это не новое явление: биомедицина направлена на человека, а российская медицинская школа всегда была пациентоориентирована, так работали наши учителя – Боткин, Образцов, Алмазов… Меня учили так: если пациент чем-то недоволен и жалуется, то это не его, а твои проблемы. Значит, ты неправильно что-то ему объяснил, неправильно выстроил свои взаимоотношения с пациентом. Сегодня есть, условно говоря, треугольник взаимоотношений: государство связано с интересами пациента, которые должны быть связаны с интересами медицинских учреждений. К сожалению, пока эти интересы не совпадают, но внутри нашего кластера мы всё строим именно вокруг интересов пациента.
И параллельно решаем государственную задачу – сделать Санкт-Петербург центром инновационного развития биомедицины в стране. У нас не так много денежных ресурсов, как в Москве, но есть компетенции, историческое наследие – здесь были Императорская медицинская академия, Институт экспериментальной медицины, который создавался как центр трансляционных исследований…
− В августе на конкурс Министерства образования и науки РФ от Петербурга были поданы две заявки на создание геномного центра мирового уровня, и обе серьезные: ядром одной из них является Центр Алмазова, другой – СПбГУ. Обычно одному городу две заявки не удовлетворяют, в конкурентах – несколько московских заявок и Новосибирск*.
− Создание геномных центров – это хорошо, красиво, но это процессы, а нужен результат – разработка новых технологий лечения больных с редкими заболеваниями и врожденными нарушениями, изобретение новых способов прогнозирования рисков для больных диабетом, ожирением, гипертонией. Если я увижу, что участники конкурса это понимают и могут делать лучше нас, мгновенно отойду в сторону и скажу: «Снимаю шляпу, пусть они работают».
− В заявке на геномный центр с ядром НМИЦ им. В.А. Алмазова были и участники из других регионов России. Долго пришлось убеждать коллег в необходимости заниматься биомедициной?
− Ничего подобного. Мы несколько лет работаем вместе с коллегами из Казани и Новосибирска; в нашу заявку вошли 3 научных учреждения из Москвы – мы прекрасно дополняем друг друга. И если мы не выиграем конкурс, работа продолжится, просто будет жалко времени.
Реализация наших проектов предполагает не только другой – в отличие от нынешнего – объем денежных ресурсов, но и иной статус. Например, в Соединенных Штатах Америки работа с редкими заболеваниями ведется сетью университетов, и финансирует ее Национальный фонд здоровья. Ежегодно в США врачи выставляют около сотни новых диагнозов, то есть вычленяются новые варианты развития давно известных заболеваний. Речь идет о конкретных спасенных пациентах – вот результат геномной программы правительства, а не только научные статьи.
− Сколько лет развивается геномная программа в Америке?
− Всего лишь несколько десятков. Все происходит очень быстро. И сегодня в мировой повестке дня уже новый проект – Human Cell Atlas с задачей отсеквенировать все клетки человеческого тела, а в каждой клетке – около 25 тысяч генов.
Представляете, каков должен быть объем хранения и масштаб анализа данных?! Какой должна быть техника?! А сколько ученых разных стран должны солидарно выполнять самые разные участки такой работы? Специально под этот проект Google придумал так называемую новую алгебру… Вот куда нас приглашают сотрудничать и вот какими масштабами мы должны мыслить!
А сделать одну-две-три лаборатории, пригласить иностранных и даже бывших российских людей, которые приедут и уедут, и надеяться, что после этого все у нас будет хорошо… Строить надо экосистему. Здесь. И геномный проект я вижу как механизм реализации такой экосистемы в биомедицине. Так что геномный центр – не цель, а один из этапов нашего развития. И мы в любом случае пойдем вперед…
Вот в сентябре запустили новый кампус в Солнечном – там будут жить около 200 студентов и молодых ученых, в красивом, экологически чистом месте с хорошей транспортной доступностью (30 минут на электричке до станции Удельная, рядом с которой расположены основные учебные помещения НМИЦ им. В.А. Алмазова. – Ред.). А в перспективе нескольких лет – строительство на месте старых промышленных гаражей (также около станции Удельная, площадь около 65 тыс. кв. метров) современного технологичного кампуса для талантливых детей…
− Но ведь все дети талантливы!
− Конечно. А задача взрослых – дать возможность детям проявить свои таланты. Вот мы и создадим такие условия для детей из всех регионов страны, увлекающихся биологией: построим для них лаборатории и современные пространства, придумаем конкурсы, в которых им захочется побеждать, приходить сюда учиться и становиться отличными врачами и учеными.
Систему работы мы уже обсуждаем со специалистами из образовательного центра «Сириус». Прошел закрытый международный архитектурный конкурс, который выиграла петербургская «Студия 44» (возглавляет Никита Явейн), финансированием поддержал Сбербанк, строительство начинаем в этом году.
− Значит, вы сейчас не директор и не ректор, а чаще прораб?
− Иногда – да. Но для полноценной реализации проекта по созданию экосистемы нам пока не хватает не только новых пространств, но и частных компаний. Недалеко от нас находится фармацевтический кластер Санкт-Петербурга, мы начинаем вместе работать по некоторым кардиопроектам, и, я надеюсь, постепенно у них будет появляться понимание того, что здесь рождаются инновационные проекты, которые можно общими усилиями доводить до практического результата и внедрения в клиническую практику. Это долгий многолетний процесс, но в нем заинтересованы все.
Возьмите проект, который мы ведем сейчас с Байером (Bayer). Они принесли свой препарат, мы придумали модель его использования, недавно получили результаты, и сейчас бизнесмены думают о новых проектах. Этот опыт показал, что ученых и врачей надо на ранних стадиях вовлекать в проекты создания новых инновационных продуктов.
− А эти проекты должны искать сами ученые или врачи?
− Понимаете, экосистема должна быть построена так, чтобы ученые и врачи естественным путем попадали в инновационные процессы. Условно говоря, государство говорит: «Ребята, я профинансирую вот такие типы исследований. Вам интересно?» Интересно, мы участвуем – тем самым нас стимулируют к созданию чего-то нового. Моя задача как руководителя – стимулировать сотрудников откликаться на такие предложения.
Мы учимся это делать: сначала было трудно и откликаться, и гранты писать, но теперь побеждаем и даже не понимаем, как можно не побеждать… Правда, я со своей стороны стараюсь стимулировать и государство к финансированию новых исследований.
− Вам как главному кардиологу нескольких федеральных округов России это делать, наверное, проще, чем обычному главврачу или директору научного института?
− Разрабатывать новые правила игры всегда непросто, но есть экспертные советы при правительстве РФ и министерствах, в которые я вхожу, есть коллеги из Москвы и других регионов – вроде бы что-то у нас получается.
− А в мире есть аналог той экосистемы, которую вы строите?
− Cleveland Clinic. Что такое Центр Алмазова для Петербурга сегодня? Это 9 млрд рублей бюджета, 7 тыс. сотрудников, 480 млн рублей ежегодно налогов в бюджеты всех уровней. А что такое Cleveland Clinic? Это бюджет 6 млрд долларов, и только налогов они платят 450 млн долларов ежегодно. Представляете, сколько жизней там спасают ежедневно?! Сколько новых технологий лечения там создается и сколько лекарств изобретается? Вот такой масштаб нам нужен. Не самоцель, конечно, но двигаемся в этом направлении.
Оксана Чернышева
*Петербургу не достался геномный центр мирового уровня
Все три геномных центра мирового уровня, которые должны быть организованы в России в рамках нацпроекта «Наука», будут базироваться в Москве. Как сообщили в Министерстве науки и высшего образования РФ, из 11 заявок, поданных на конкурс, были отобраны 3 консорциума — на базе Роспотребнадзора, Курчатовского института и Института молекулярной биологии им. Энгельгардта РАН. Таким образом не была удовлетворена ни одна из заявок с центром в Петербурге (подробнее – здесь).
