В конце каждого года многие СМИ занимаются саморекламной републикацией, обращая внимание читателей на ключевые тексты года, по которым, освежив события в памяти, можно восстановить логику, дух и хронику непростых, а порой очень непростых, времен.
Одним из таких материалов стал сжатый пересказ летнего выпуска подкаста «Сигнал», вышедший в «Медузе»* под заголовком: «Когда война только началась, многие объясняли ее российским ресентиментом. А что это вообще такое?».
Этот текст интересен тем, что фокусирует внимание на том, о чем с недавних пор стало все более модным говорить в публицистическом формате. А именно, о психологических и «психоаналитических» корнях политического поведения современной российской власти. Но, пожалуй, в еще большей мере этот материал любопытен тем, что представляет собой вполне типичный для отечественной публицистики пример сведения сложного – к упрощенному, а точнее – культурно-исторического и объективно-национального – к сиюминутно-эмоциональному и субъективно-самодержавному.
Упрощать феномен автор статьи Артем Ефимов (аспирант школы исторических наук НИУ ВШЭ, постоянный автор научно-популярного издания «N+1», автор книги «С чего мы взяли. Три века попыток понять Россию умом», 2017 г.) начинает, разъясняя, что такое «ресентимент» (фр. ressentiment) и с чем его едят. А. Ефимов поясняет, что изначально французское слово, означавшее «обиду», иностранные философы стали наделять собственными смыслами.
Так, размышления датчанина Серена Кьеркегора и немца Фридриха Ницше о феномене ressentiment свелись к определению его через параллельно испытываемые чувства зависти и ненависти к одному и тому же объекту:
«Собственно, по-французски ressentiment и значит “обида’’. Однако при заимствовании в другие языки это слово приобрело дополнительные оттенки смысла. И все они важны для того, чтобы разобраться, что оно значит в современной России. Датский философ Серен Кьеркегор называл французским ressentiment злобу посредственностей на тех, кто отваживается выделяться из толпы (прежде всего, конечно, на самого Кьеркегора). Немецкий философ Фридрих Ницше — злобу рабов на господ (и даже христианство считал его порождением). Вроде бы совсем разные эмоции, но есть нечто общее — зависть, ненависть к тому, у кого есть то, чего у тебя никогда не будет».
Как можно заметить, автор сводит ресентимент к простой эмоциональной реакции, которую (если это и впрямь – «просто эмоция») можно легко подавить или, как минимум, взять под контроль. А поскольку вся статья крутится вокруг проблемы СВО, то и выстраивается простой, как до-мажорная гамма (а в действительности, как мы увидим, ложный) силлогизм: СВО – есть порождение эмоции, эмоцию можно было взять под контроль, следовательно, СВО – это следствие эмоциональной распущенности, не более того. То есть случайность, обусловленная исключительно субъективными факторами.
Иными словами, СВО, по мысли автора, могла не начаться, умей кто-то себя контролировать.
Подобное переложение всей ответственности за СВО на чьи-то персональные плечи – в данном случае, как нетрудно догадаться, подразумевается президент РФ В.В. Путин, – при всей ее сиюминутной публицистической привлекательности (по крайней мере, для тех, кто относится к нынешней российской власти негативно) выглядит крайне опасным.
Чем же? А тем, что порождает вредную иллюзию, будто явление ресентимента в российской истории редкое и нечастотное. А сам Путин — лишь «досадное и единственное» препятствие на пути к «свободной России». Но все эти силлогические цепочки, увы, повторюсь, опасны и неверны.
Начать с того, что ресентимент – это не просто «эмоциональная реакция». Не стали бы Фридрих Ницше и Макс Шелер посвящать этому свои капитальные работы.
Философы утверждали, что ресентимент – особый тип морали. Как отмечает в статье, посвященной ресентиментной природе российской цивилизации в целом (а не только отдельно взятых российских правителей), петербургский историк Даниил Коцюбинский:
«Согласно Ницше, ресентимент (ressentiment) — это мораль, главная задача которой заключается в том, чтобы помочь рабу — в многом за счёт сложно структурированного самообмана и переложения ответственности за все свои беды “на кого-то другого” — преодолеть отвращение к своему рабскому статусу и самому себе. Иными словами, загасить и извратить инстинкт свободы и достоинства, который — от рождения — есть у любого человека и который является главным психологическим препятствием на пути смирения человека с его вынужденным рабским статусом».
Но мораль – это точно не просто «случайная реакция»! Это психологическая «конституция», определяющая поведение как отдельно взятого человека, так и культурно-исторических сообществ. Иными словами, это характер, основы которого закладываются на самых ранних стадиях развития организма – начиная с внутриутробного развития (у народов оно тоже есть, не случайно, например, готский историк Иордан называл родину готов – Скандинавию – «утробой народов»). Этот характер затем развивается на протяжении всей жизни народа.
В упомянутой статье Д. Коцюбинский, в частности, доказывает, что «внутриутробные» истоки российского ресентимента следует искать ещё в домосковских временах. А именно, в эпохе ордынского господства над Северо-Восточной Русью. Именно тот факт, что Владимирская (а позднее – Московская) Русь сумела «подстроиться» под Орду, на протяжении двух с лишним столетий соглашаясь с ролью «коллективного холопа» (это подчеркивалось тем, что Великий Владимирский князь называл себя холопом ордынского Царя и получал соответствующий ярлык, а разговаривая с любым ханским чиновником, должен был униженно «стоять у стремени»), заложил фундамент российской «цивилизации ресентимента». Со всеми ее не только изъянами, но и преимуществами. Дело в том, что – и об этом также писал Ницше, – «рабская мораль» не просто способна креативить, но и крайне эффективно помогать выживать. И отдельно взятому «человеку ресентимента», и «сообществу ресентимента», именуемому народом, нацией или цивилизацией.
Но, как известно, характер, выработанный на протяжении долгих лет (а тем более веков) развития, практически невозможно «переделать». Именно поэтому Д. Коцюбинский приходит к выводу о «невозможности преодоления русской цивилизацией её самодержавно-холопских институциональных основ и успешного осуществления комплексной модернизации по либерально-демократическому сценарию».
В то же время автор статьи А. Ефимов сводит российский ресентимент к исторически случайному и сиюминутному (а потому, как следует по умолчанию, – не фатальному и сравнительно легко преодолимому).
Во-первых, персонально к Путину:
«У Путина ресентимент? Похоже, что да».
Во-вторых, к эмоциональной реакции современного российского общества на развал СССР и последующее непризнание Западом России как «своей».
Сперва, правда, и здесь речь идёт только о Путине и его приближённых:
«С точки зрения Путина и его соратников, “первый мир” так и не признал Россию своей частью. …“они” там все друг другу свои — а “мы” как были для них чужие, так и остались. “Они” — это, ясное дело, “коллективный Запад” или конкретно “англосаксы”».
Правда, чуть ниже к обиженным «элитам» добавляется и значительная часть народа:
«Чувство, что “нас кинули”, объединяет представителей российской элиты и широких групп общества. Историк Андрей Зорин в интервью “Медузе” отмечал, что в российском общественном сознании закрепилось ощущение, что “мы” свою часть контракта с “ними” выполнили, а “они” — нет… Почти 20 лет разные российские президенты участвовали в заседаниях “Большой восьмерки” — неформального клуба лидеров самых богатых держав мира. А ощущения, что Россию признали одной из “цивилизованных стран”, все равно не возникло. Это непризнание в равной мере ощущают и президент, и миллиардер, и турист в “олл-инклюзиве”…»
Но и здесь подчёркивается сугубо эмоциональная и сиюминутная природа российского ресентимента, породившего в итоге СВО:
«Выплеск этой эмоции, приведший к гибели тысяч людей, бегству миллионов из своих домов, разрушению целых городов, гуманитарному и политическому кризису в Европе, принес удовлетворение не одному Путину. 18 мая “Левада-центр” опубликовал результаты очередного раунда своего исследования социального самочувствия в России. По сравнению с прошлым годом резко упало количество респондентов, которые замечают в себе и в окружающих чувства усталости, растерянности, одиночества, стыда, страха, отчаяния. И столь же резко выросло число тех, кто замечает надежду, уверенность и гордость».
Одним словом, российский ресентимент возник, как черт из табакерки, только в эпоху Путина и только потому, что Россию так и не признали «своей» на Западе после крушения СССР. Если продолжить данное рассуждение, то впору сделать вывод о том, что в нынешнем эмоционально-ресентиментном всплеске РФ виноват… Запад! Данная «силлогическая цепочка», к слову, выглядела бы как типично ресентиментная, если вспомнить, что (как уже было сказано чуть выше) ещё Ницше отмечал стремление «человека ресентимента» к тому, чтобы перекладывать ответственность за свои беды – на чужие плечи. А именно, на господина: «“Я страдаю: должен же кто-нибудь быть в этом виновным” — так думает каждая хворая овца».
При этом претензии раба к господину могут быть как смиренно-потаёнными, так и развязно-открытыми, в зависимости от того, как поясняет Коцюбинский, – о каком господине идёт речь: физическом (т.е. буквальном хозяине с плёткой) или моральном (т.е. удалённом объекте зависти и «рабского» бесконечно-навязчивого сравнения себя с ним).
Одним словом, концепция ресентимента, предложенная Артемом Ефимовым, выглядит очень по-ресентиментному противоречивой, когда ответственность за российский ресентимент как бы возлагается на «Путина и его соратников», а ответственность последних, в свою очередь, – на случайно обидевший Россию Запад. А выход из этой ситуации видится очень простым: нужно просто перестать испытывать ресентимент, то есть обижаться. Исторические корни российского ресентимента в этой конструкции, как нетрудно заметить, отсутствуют вовсе.
Весьма характерен в этой связи недоумённо-эмоциональный пассаж, которым автор завершает свою статью. Из цитаты Макса Шелера вообще-то ясно следует, что российский ресентимент появился на свет задолго до Путина, крушения СССР и изгнания РФ из «Большой восьмерки»:
«Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока готовили это письмо. Просто цитата из Макса Шелера (напомним, 1913 год): “Ни одна литература так не переполнена ресентиментом, как молодая русская литература. Книги Достоевского, Гоголя, Толстого просто кишат героями, заряженными ресентиментом. Такое положение вещей — следствие многовекового угнетения народа самодержавием и невозможности из-за отсутствия парламента и свободы печати дать выход чувствам, возникающим под давлением авторитета”».
И, вроде бы, в самом тексте статьи автор почти вплотную подходит к тому, чтобы не расценивать цитированный пассаж из Макса Шелера как «неожиданный»:
«Ресентимент объединяет лидера 140-миллионной ядерной державы с бесправным и униженным “маленьким человеком’’, живущим в ней. С тем самым, который, по словам социолога Льва Гудкова, “символически восполняет повседневное чувство постоянного унижения” декларациями о принадлежности к великой державе».
Но увы. А. Ефимов, к сожалению, так и не предпринимает попытки аналитически выйти за рамки «путинской эпохи» и окинуть взором российскую историю в целом, чтобы понять: мораль ресентимента не просто сопровождает Россию со времен ее «внутриутробного» (подордынского) развития, но по факту создала Москву как вполне самобытный и идущий неизменно своим особым путем державно-цивилизационный проект.
Формирование российской цивилизации ресентимента началось сразу после того, как Владимирская Русь пережила травму холопской присяги православного сообщества – поганым (т.е. языческим) правителям, чуть позже ставшим мусульманами (но от этого не легче!) – ордынским ханам.
Великим князем, решившимся совершить этот роковой исторический выбор, был, как известно, Александр Невский, предавший собственного брата Андрея (планировавшего вместе с Великим князем Даниилом Галицким восстание против татар уже после страшного и разрушительного похода Батыя) и наведший на Русь карательную «Неврюеву рать». Известно также, что в этом морально непростом выборе Александра активно поддержал митрополит Кирилл, опасавшийся, что в случае конфликта с Ордой Великий князь Владимирский обратится за поддержкой к Папе Римскому и предаст православие.
Однако, политическая цена сохранения православия от угрозы унии с Римом была предельно высока, даже по тогдашним меркам: добровольное политическое холопство, притом у иноверцев.
И – как реакция на это нестерпимо унизительное положение – появляется первый известный нам продукт «ресентиментной» психологической защиты Владимирской Руси: «Житие Александра Невского», составленное, как полагают историки, в 1260—1280-х годах либо лично митрополитом Кириллом, либо под его редакторским присмотром.
Тогда же и произошло структирование русского ресентимента на двух уровнях: «физическом» (публицистически табуированном) и «моральном» («гласном»).
Физического господина, то есть реального хозяина и угнетателя (в данном случае – самодержавного татарского правителя) не только победить, но даже публично поставить под сомнение – смерти подобно. И потому Батый предстает в Житии как нейтрально-величественный «царь Восточной страны», который, с одной стороны имеет право вызвать к себе Александра Ярославича (по сути – как своего холопа), однако с другой стороны – общается с последним, хотя и снисходительно, но в то же время демонстративно одобряюще.
А вот «моральным господином», т.е. объектом ревнивой зависти-ненависти – оказывается не покорившийся татарам католический (т.е. тоже христианский, хотя и еретический, что ещё обиднее!..) Запад. На него и обрушивается весь идейно-публицистический негатив «Жития».
Именно Западу – в лице сперва шведов (пришельцев из «латинской страны»), а затем немцев (именующих себя «божьими рыцарями») герой «Жития» Александр Ярославич дает с Божьей помощью отпор, одерживая славные победы на Неве и на Чудском озере. Даже по меркам XIII столетия эти битвы (особенно Невская) были очень незначительными, но в нарративе «Жития» именно они становятся главными подвигами святого благоверного князя, за которым в XV веке в итоге закрепится почётное прозвище «Невский».
Таким же подвигом веры под пером автора «Жития» становится тот факт, что Александр смиренно претерпевает гнев Батыя, обрушившийся на брата Александра – Андрея.
Александр Невский так и не пошел по пути Даниила Галицкого, не вступил в опасные переговоры с Папой (на самом деле вступил, но «вовремя» прервал их и решил сориентироваться на татар, чтобы «перехватить» ярлык на великое княжение у брата Андрея), не предал православие. Этих рассуждений в тексте «Жития», конечно, нет, но они ясно подразумеваются. И были «более чем понятны» современникам и их ближайшим потомкам.
Особое место в структуре «Жития» занимает «отповедь» Александра папским легатам с несколько странными именами Агалдад и Ремонт, которым великий князь сообщает о превосходстве православия над католицизмом и о своем отказе от предложения Папы перейти под его церковную власть.
Так был положено начало развитию «двухуровневой» морали российского ресентимента, в структуре которого всегда был «свой» самодержавный физический господин (оппонирование которому всегда была жестко табурировано) – и «чужой» моральный господин, на который неизменно выплескивались все негативные переживания социума, раздавленного самодержавной властью. Как правило, в этой роли выступал Запад, начиная с XVII в. оказавшийся единственным объектом ресентиментных рефлексий русского общества. (Подробнее об этом можно узнать из курса видеолекций Даниила Коцюбинского — «Фатальные циклы русской истории»).
К слову, Запад оказался в фокусе реентиментного внимания владимиро-суздальских церковных книжников второй половины XIII столетия не случайно.
Православие реально чувствовало в ту пору угрозу со стороны «политически более успешного» католичества. Во-первых, католическая Европа совсем недавно, в начале XIII в., разграбила и захватила центр православного мира — Константинополь. Во-вторых, с Восточной угрозой Запад справлялся куда успешнее Руси: католические силы сперва успешно атаковали, а затем на равных соперничали с мусульманами на Ближнем Востоке. Да и монголам, перед тем покорившим Русь, сумели оказать активное сопротивление – хотя и не всегда успешное, но такое, после которого монголы решили устремиться на юг, оставив западное направление в покое. Одним словом, было из-за чего митрополиту Кириллу и тем, кому было адресовано «Житие Александра», и ненавидеть Запад, и завидовать ему…
Позднее связи подордынной Руси с Европой ослабли, ослаб и европейский вектор ресентимента. Но как только Москва добилась при Иване III независимости, и особенно после «европейского прорыва» Петра I, когда европейская культура буквально «хлынула» в Россию, ресентиментное начало российской цивилизации стало воздействовать на её дальнейшее развитие всё активнее и активнее.
И всё более явно прорисовывался главный предмет ресентиментного вожделения: признание своей первосортности, но со стороны именно «морального господина» и по его, господским, «правилам признания» (можно вспомнить упомянутую выше «обиду» «Путина и его соратников», а равно «широких групп общества» на то, что Запад не признал Россию «своей»). Именно поэтому сперва московские великие князья, а затем цари будут отчаянно стремиться к тому, чтобы статусно уравняться с европейскими императорами, затем, в XVIII столетии, возжелают стать равноправными участниками «европейского концерта», в XIX веке начнут пытаться играть в европейском оркестре «первую скрипку» и, наконец, в XX-XXI веках трижды попытаются – в эпоху большевистской революции, в период Перестройки и в настоящий момент – навязать мировому сообществу (понимай – тому же Западу) свою «партитуру», то есть Повестку.
Таким образом, «мотором» всей российской истории является ресентимент в отношении Запада, а финальной (и постоянно ускользающей) точкой этого маршрута является «реванш-признание».
Окаменевшая и отшлифованная веками российской истории жажда реванша-признания «рулит» и сегодняшними решениями Кремля, и огромным большинством того самого народа, которого интеллектуально недалёкие публицисты и комментаторы в Сети презрительно именуют «ватным», игнорируя тот факт, что никакой другой России, кроме самодержавно-ресентиментной, история не создала, а все попытки «улучшить» её посредством западнических реформ, неизбежно кончались державным коллапсом и последующей реставрацией «железом и кровью».
И вот, приняв во внимание всё, сказанное выше, я задаюсь риторическим по сути вопросом: неужели в самом деле сегодня стоит продолжать пытаться силой заставить Россию (обладающую крупнейшим в мире ядерным арсеналом) «перестать быть собой» и признать своё унижение перед «моральным господином» (что для человека ресентимента – хуже смерти, вспомним знаменитое: «Мы как мученики попадём в рай, а они просто сдохнут»), сжигая в этой межцивилизационной битве сотни и тысячи жизней, стирая с лица земли города и поселки – или всё же стоит учесть особенности русской «цивилизации ресентимента» и взаимодействовать с ней так, чтобы у неё оставался шанс хотя бы на толику, пусть даже самообманного и ресентиментно искаженного, но самоуважения? И, может, не так уж неправ был британский премьер (1997-2007) Тони Блэр, который, как пишет та же «Медуза»*, предлагал в начале 2000-х дать президенту России Владимиру Путину «место за главным столом» в мировой политике, постараться сделать так, чтобы он принял подходы стран Запада, а Россия включилась в «западную экономическую модель»? Может, если бы вместо расширения НАТО и продвижения ПРО на Восток Западом был бы выбран другой курс, и не было бы тогда ни «Мюнхенской речи», ни санкционной войны, ни нынешней СВО?
Но здесь мы подходим к еще одному вопросу – о том, что Запад также, начиная с XVIII столетия, привык существовать в режиме постоянного мобилизующего противостояния «русскому медведю». И в этом смысле западная политика также несвободна от своих «цивилизационно-супремасистских» скелетов в шкафу, как российская – от своих цивилизационно-ресентиментных…
И всё же закончу, как это ни трудно, на оптимистической ноте. Для того, чтобы мир не скатился в термоядерную фазу «битвы слона с китом», нужно, как мне представляется, не пытаться всеми силами «победить агрессора» (при том, что у каждой из сторон своя версия того, кто – агрессор, а кто – жертва), а просто остановить вооружённые действия там, где они уже по факту «зависли», и оставить каждую из сторон наедине с её скелетами в шкафу. Думаю, тогда, может, и есть надежда на то, что в этом случае люди быстрее сумеют обновить свой взрывоопасный гардероб, вытряхнув из шкафов все скелеты, возможно, вместе со шкафами…
Григорий Конников, аспирант СПб Института истории РАН
На заставке: фото с сайта «Медузы»*
* Признана в РФ иностранным агентом
- Автор (справа) и его научный руководитель Д.А. Коцюбинский на выпускном вечере в СПбГУ. 2018 г.
