1 августа 1914 года Россия вступила в Первую мировую войну. Чем эта война отличалась от предыдущих? Хорошо или плохо воевала русская армия? Что было модно носить в окопах? – «Городу 812» рассказал доктор исторических наук, президент Санкт-Петербургского военно-исторического общества Алексей Аранович.
– С первой мировой войны началась эпоха оружия массового уничтожения, военных преступлений и геноцида. Что такого случилось в мире к 1914 году, чего не было раньше?
– Предпосылки надо искать еще в XIX веке, когда появились пулеметы и нарезное оружие. До этого на поле боя противники строем подходили друг к другу на расстояние выстрела — несколько сотен шагов, – смотрели друг другу в глаза. Когда дистанция выстрела увеличилась, появляется рассыпной строй. Это меняет сознание. Когда люди дерутся, они не наносят друг другу смертельных ударов. Могут ударить кулаком в лицо, но никто пальцем в глаз не тыкает. Есть подсознательные тормоза. Когда дистанция увеличивается, ты не видишь противника. Можно пустить газ — это ведь всего лишь повернуть кран на баллоне, ничего больше. Тормоза ломаются. Они были еще в начальные годы в авиации, когда на самолеты не умели ставить пулеметы и летчики стреляли друг в друга из револьверов.
В Первую мировую войну появляется феномен «маленького человека». Происходит совпадение человеческих комплексов и развития прогресса. Маленький ефрейтор Гитлер вырастает в большого тирана. Это первая война не армий, а народов. Во времена Наполеона тоже были рекрутские наборы, но армии были небольшие, их состав менялся медленно, солдат успевал превратиться в солдата. Здесь за счет скорости этой мясорубки и колоссальных потерь через войну проходит огромная масса людей, которые просто не успевают оторваться от народа, стать солдатами. Не только в России. Каждый четвертый француз репродуктивного возраста не вернулся с войны. Франция так и не оправилась после нее, поэтому в 1940 г. не имела ни сил ни желания сопротивляться. Вообще, Первая мировая с точки зрения потерь для Англии и Франции была более существенной, чем Вторая.
– Считается, что русская армия воевала плохо.
– Действительно, русская армия была в меньшей степени готова к войне, чем немецкая. Но она воевала лучше, чем австрийская или турецкая. На Кавказском фронте вообще не было ни одного поражения — только победы. Но Кавказским фронтом командовал Николай Николаевич Юденич, будущий руководитель Белого движения на Северо-западе России. Поэтому из советской истории XX века его имя было вычеркнуто. Такова судьба и многих других полководцев Первой мировой. Первый Георгиевский кавалер – барон Петр Николаевич Врангель. А мы знаем о нем только: «белая армия – черный барон». У нас в истории есть лишь Брусиловский прорыв, потому как генерал Алексей Алексеевич Брусилов после революции был инспектором кавалерии РККА. И первый памятник героям войны в Петербурге поставлен ему. Но ведь даже в том же Брусиловском прорыве успех был не на всем фронте. Лучший результат – на луцком направлении, которым командовал генерал Каледин, будущий лидер Белого движения на Дону. Но его имени тоже нет в учебниках.
Конечно, со стороны командования было много непонимания. Главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич, кавалерист до мозга костей, считал, что главным должна быть кавалерия и блицкриг. Но в военной среде уже понимали, что кавалерия отходит на второй план. Яркий пример, который Гиппиус описывает (не знаю, правда ли), — движение эскадрона лейб-гвардии Гусарского полка на покрашенных в защитный цвет лошадях. Зеленые лошади. Это сюрреализм: столкновение догм XIX века и реалий новой войны.
– Но все же австрийцы и турки — слабые противники, а в противостоянии с немцами мы, как правило, проигрывали.
– Можно вспомнить анекдот времен войны: Господу Богу стало жалко австро-венгерскую армию и он создал итальянскую. Которая воевала еще хуже. Есть армии более сильные и менее сильные — что ж такого? Давайте говорить, что не мы плохо воевали, а немцы воевали лучше всех. Это не так обидно. Они были лучше подготовлены. Мы в первый год войны потеряли всю кадровую армию. Это грубо звучит, но у немцев процесс расходования человеческого материала проходил медленнее. Потому что подготовленных кадров больше. Практически вся русская гвардия была выбита уже к 1915 году.
– Многие говорят, что потеря гвардии была большой ошибкой в контексте событий 1917 года.
– Да.
– Но единственный способ сохранить гвардию — это гвардией не воевать. Возможно ли было такое?
– Например, Наполеон во время Бородинского сражения так и не решился двинуть гвардию.
Какая-то часть гвардейских полков должна была оставаться в Петербурге — это безусловно. В том, что она не осталась, вина великого князя Николая Николаевича, первого главнокомандующего русской армией и начальника гвардии. Была иллюзия, что гвардия разом всех победит. Но она в русско-японскую не воевала. И опыта военных действий у нее не было.
– А в других странах гвардия как использовалась?
– Так же, как и в России. И везде она несла тяжелые потери.
– Во время войны в газетах публиковали списки погибших. Это деморализовывало общество?
– Ощущение смерти всегда влияет деморализующе. В 1980-е годы я жил в военном городке, и ребят из Афганистана чуть ли не ночами хоронили, чтобы внимания не привлекать. Но ведь с христианской точки зрения это по-другому воспринимается. Наш военно-исторический клуб каждый год проводит молебен по солдатам Семеновского полка в день престольного праздника полковой церкви, которая у Витебского вокзала стояла. И в один год это совпало со смертью патриарха Алексия. Я звоню батюшке: «Отец Николай, может, отменить?» А он говорит: «Для вас, мирян, смерть — трагедия, для нас же это означает, что Господь принял человека в лучший мир». Сознание-то русского человека тогда было православным. Поэтому сказать сейчас, кто как это воспринимал, очень сложно.
– В других странах такие списки публиковали?
– Да.
– Публиковали списки только убитых офицеров?
– Нижних чинов — в случае совершения подвига. В этом проблема работы с архивами: у офицеров — личные дела, а у солдат — списки. На одну дату в списке он есть, на другую – нет. Значит, выбыл. А где выбыл, в каких условиях — только догадываться можно. У нас ведь смертные жетоны появляются только в 1916 году, а у немцев с самого начала войны были, потом даже с «перфорацией» — жетон на две части разламывался, одна в рот вкладывалась, другая на эвакуационный пункт отправлялась. Сейчас наши ребята работают в Восточной Пруссии — с немецкими кладбищами все понятно, а у нас хорошо если полк удается определить, чьи солдаты там похоронены. Из огромного количества кладбищ, которые были в войну в Петербурге, осталось только одно — Казанское в Царском Селе, где больше 30 госпиталей было.
– Давайте поговорим о бытовой стороне того времени. Анекдотов про войну много было?
– Были. Например, стоит на полустанке русский офицер, ждет поезда. Поезда нет. Спрашивает у дежурного: «Когда будет?» – «Не знаю. Может, сегодня, может — завтра». – «Как же так?» – «Так война-с». Та же самая ситуация в Германии. Офицер спрашивает, когда будет поезд. Ему отвечают: через три минуты. «Откуда такая точность?» – «Так война-с».
– В Первую мировую войну впервые появился феномен военной моды?
– Феномен военной моды — когда война превращается в рутинность и обыденность, возникает желание выделиться. Появляется неуставная форма: английские галифе с большими ушами, большие френчи. С другой стороны – противник всегда старается выбить офицерский состав, поэтому строевые офицеры, наоборот, одеваются, как солдаты. И даже Николай II на военных фотографиях в основном в солдатской шинели. Но если в его исполнении это — символ объединения царя с народом, то для фронтовиков — желание сохранить жизнь. В тыловых частях, наоборот, хочется выделиться, покрасоваться, а уставная форма уже примелькалась, потеряла свою привлекательность. Помните, Грушницкий в «Герое нашего времени» ходил в солдатской шинели, чтобы все думали, что он разжалован в рядовые за дуэль?
– В чем проявлялась военная мода?
– Галифе, френчи, английские ботинки, для технических частей — кожаное обмундирование. Оттуда со складов оно потом попадало в ЧК. Входят в моду бекеши. Шашка драгунская оказывается неудобной в окопах, поэтому офицеры переходят на кортики. Нашивки на рукав уголковые – за 6 месяцев пребывания на фронте, за ранение. У летчиков — шарфы. В 1917 году появляется уже революционная символика – армии свободной России. Черно-красные шевроны, символизирующие «лучше смерть, чем гибель Родины». Повсеместно распространяется символ – «Адамова голова», олицетворяющий презрение к смерти.
– А фуражки с мягким верхом, которые часто встречаются на фотографиях последних военных лет?
– Это не новая технология производства, а всего лишь либо изношенность образцов, либо изготовление на шевальнях с «допусками». Фактически делали, как получалось. Только бы сделать.
– Все эти неуставные френчи, галифе – это знак разложения армии?
– Нет, это попытка вырваться из обыденности. То же самое во всех остальных армиях. Военная мода следовала одному общему тренду. На фоне общей массы подчеркнуть свою индивидуальность. Тем самым не потеряться на войне.
– Во время Второй мировой войны такое тоже было?
– Да. Невиданные варианты формы, и в советской армии, особенно с 1944 года, когда в Европу вошли. Офицеры заказывали себе в местных ателье. Я много видел фотографий с неуставными вариантами. Галифе с большими ушами, кителя с большими воротниками, чем по уставу.
– Начало Первой мировой войны вызвало в русском обществе небывалый патриотизм. Как долго он продлился?
– Патриотические манифестации, масса добровольцев, немецкие погромы. Кстати, когда разгромили немецкое посольство на Исаакиевской площади, там обнаружили передатчик. Компания «Зингер», хоть и зарегистрированная в США, но на самом деле — немецкая, из своего офиса на Невском проспекте по радио передавала в посольство разведданные. Ее торговые агенты ездили по всей стране и заодно «шпионили», а затем, чтобы не засветиться, в посольство передавали информацию с помощью радиопередатчика, который располагался в стеклянном шаре нынешнего Дома книги.
Войну поддержали все партии, кроме большевиков. Председатель Петроградского городского комитета партии кадетов М. Колюбякин просился в армию, его не брали за неблагонадежностью. Однако он все же настоял на своем и до конца выполнил свой долг пред Отечеством. Деятели культуры надели военную форму – Николай Гумилев, например. Хотя были и подонки типа Маяковского, который уклонялся от действительной службы, или Есенина, дезертировавшего из лазарета в Царском Селе.
Но патриотический подъем должен все время подпитываться победами, иначе он спадает. Тем более что в 1915-м началось катастрофическое Великое отступление. Единение народа и армии становилось просто формальностью. Например, одним из знаков этого единения был введенный с началом войны сухой закон, но очень скоро при входе в любую чайную у посетителей стали спрашивать: «Вам какого чайку — красного или белого?»
– А в чем был смысл сухого закона? Только ущерб бюджету.
– Да, российский бюджет действительно в большой степени был «пьяным бюджетом», получавшим доходы от винной монополии. Но считалось, что сухой закон поддерживал русского солдата. Это связано с церковным мировосприятием. Церковь считала, что на войне проявляются лучшие человеческие качества, и безбожник верить начнет. Отказ от этих будущих наркомовских 100 грамм оставлял человека наедине с самим собой. Поэтому формально тыл вслед за фронтом отказывался от спиртного, а на самом деле — пил по-прежнему.
– От армии было легко уклониться?
– Довольно легко. И много примеров, когда люди откупались, и паспортная система была не такой жесткой — ушли на заработки в другую губернию, и все. Но уклонялось мало – в основном, интеллигенция. В деревне было, как в советское время: человек не служивший — человек второго сорта. Крестьяне воспринимали это как судьбу: началась война — надо идти воевать. Большинство из них первый раз в жизни выходили за границы своей деревни.
При этом они оказывались в информационном вакууме. Письма, правда, писали, даже из плена, но шли они 2-4 месяца. Приходит вам письмо, что 4 месяца назад у вас корова умерла, и вы думаете: как там они без коровы-то? И возникает потребность вернуться домой. А дома толком даже не знают, где вы. С кем бы солдат ни воевал — с турками, с австрийцами, – в деревне говорят: ушел на войну с германцами.
– Как же тогда появилось дезертирство в 1917 году?
– Дезертирство началось, в основном, после отречения императора Николая II. Царь был в основе всего мироздания, и когда его не стало, система ценностей рухнула.
– Деникин пишет, как перед самой Февральской революцией солдаты построили походную церковь, а после — по требованию прапорщика-социалиста в этой церкви устроили казармы с отхожим местом в алтаре. И где же вековая духовность народа, спрашивает Деникин.
– Так я же говорю: царя не стало.
– Царь был важнее бога?
– Думаю, да. Общественное сознание очень примитивно.
Антон Мухин
