Очень многим в России надоел президент Путин. И, вроде, самое время подумать – что же будет, если его не будет? Сможет ли Россия в этом случае перестать быть зоной вечного самодержавного мракобесия – и превратиться, наконец, в территорию стабильного счастья? Ну, или хотя бы зону условного комфорта?
Честный ответ на этот вопрос, однако, может быть только отрицательным. Ибо не Путин породил Россию, а Россия – Путина. Ибо Россия – это цивилизация. То есть неумолимо самовоспроизводящаяся система отношений между народом и властью, а равно внутри общества. Базовые характеристики цивилизации передаются из поколения в поколения. От родителей – детям. От начальства – подчинённым. От вертухаев – зекам. И потому цивилизация непотопляема и неизменяема.
Как отмечал один из крупнейших историков XX века Фернан Бродель, любую цивилизацию характеризуют две основные вещи: что она может заимствовать у других и чего не может принять ни при каких обстоятельствах. Так вот Россия, как показала ее 500-летняя история, может заимствовать много чего: оружие, технологии, даже культуру. Но категорически не может впустить в себя политическую свободу, права человека и парламентаризм. Одним словом всё то, что подрывает основы векового самодержавия. Ибо как только это происходит, Россия просто взрывается изнутри. Одним словом, неча на Путина пенять, коли Россия крива!
В чем именно «кривизна» российской истории, – об этом и будет рассказано в настоящей публикации. А дочитав этот цикл до конца, вы имеете шанс получить ответ и на сакраментальный сов.секретный вопрос: «Что же это такое – счастье после Путина?»
Часть 1. Реестр скреп
Царь – всему голова
Ключевой элемент московской, или русской, политической культуры, это монополия самодержавия на политическую субъектность, то есть на власть. В российском политическом мире существует только один политический субъект – это самодержец.
Так повелось ещё со времен хана Батыя. Потом на «самодержавную вахту» заступили московские великие князья, потом цари, потом императоры, потом генсеки, ныне в роли единого и неделимого правителя выступает президент Российской Федерации. Как мы знаем, в современной России существует особая вертикаль власти – ни в одной демократической конституции мира нет такого понятия, как «президентская вертикаль». В США – президентская республика, но покажите там президентскую вертикаль? Или во Франции? Её нет. А в России – есть! И мало того, что она прописана в Основном законе РФ, она есть по факту. Президент России может решить любой внутренний вопрос, а это значит, что никто другой никакого вопроса решить не может, а может лишь в рамках отпущенных ему самодержцем полномочий как-то действовать «на месте». По факту подчиненными «властной вертикали» оказываются все институты власти, включая Государственную думу, суды и любые органы местного самоуправления на всех уровнях.
Итак, первое и главное в русской политической культуре на протяжении всех веков российской истории – монополия политической субъектности. Верховная власть принадлежит одному человеку, одному должностному лицу – самодержцу, независимо от того, как он называется в ту или иную эпоху.
Холопство вместо гражданства
Вторая «скрепа» – самодержавно-холопская модель отношений власти и общества, тесно связанная с тем, о чем было сказано выше. Если есть только один политический субъект, это значит, что нет никакого пространства, на котором могла бы конструироваться свобода и договорно-правовая модель отношений между политическими «низами» и «верхами». Это значит, что в России невозможно то, что было всегда (точнее, со времен Средневековья) и продолжает существовать поныне на Западе, политическая культура которого основана на политическом плюрализме. Никакой монополии (даже в т.н. период абсолютизма) ни у королей, ни у герцогов и графов, ни у императоров в Западной Европе не было – все они договаривались (сперва между собой, а потом и с городами), каждый из них обладал своим собственным суверенитетом, своим правом.
Понятие своего права (оно базировалось на трёх непотопляемых китах: праве на жизнь, праве на честь и социальный статус, а также праве на собственность) было у древних германцев изначально – оно и стало «зародышем» политического плюрализма, на котором базируется западная политическая модель. В то же время «своего права», гарантированного от властного произвола, никогда не было, нет и до тех пор, пока существует Россия, с моей точки зрения, не будет в нашей стране.
Элита «второй свежести»
Монополия на власть существовала и существует не только в России, но и в других деспотических конструкциях «восточного типа», – таких, как Китай, Османская империя, древний Египет, Вавилон, империя инков и т.д. Сама пирамидальная политическая система не есть российское ноу-хау.
Оригинальный российский вклад в развитие данной модели – это второсортность политической элиты как системная константа. Российская политическая элита в условиях Орды структурировалась как «холопская», или второсортная, включая великих князей, которые были все лишь «держателями ярлыка», или улусниками, то есть ставленниками монгольского хана. Иными словами, они были как бы и самодержцами (точнее, полномочными представителями «царя» – хана), и холопами одновременно. После того, как московские князья стали независимыми от Орды, «холопами» тут же стали называть себя их собственные слуги – бояре, которые, таким образом, воспроизвели уже сложившийся паттерн «привилегированного рабства элиты».
Холопские, то есть рабские традиции российской политической элиты так и зацементировались как базовый элемент политической культуры. Это привело к тому, что в России не сформировалось аристократической этики, не возникло хотя бы относительного уважения «низов» к «верхам» как к некой социальной группе, которая задает позитивные стандарты поведения.
В итоге сложилась по-своему целостная и устойчивая система, основанная на отсутствии договорно-правовых традиций в обществе и в отношениях между обществом и властью, на тотальном бесправии, на подмене права – царскими милостями и царскими репрессиями и на всеобщем раболепстве «низших» перед «высшими». Прав ни у кого нет, можно высоко взлететь, можно низко пасть, и всё это зависит не от тебя, а от того, в фаворе ты или в опале.
И если сегодня посмотреть, как выглядят карьерные взлёты чиновников, олигархов, общественных деятелей, мы увидим, что закономерности функционирования общественно-политического механизма в России остались примерно те же, что и 500 лет назад.
Силовая легитимность («легитимность Ярлыка»)
Вторжение монголов в середине XIII века разрушило древнерусскую, хотя и конфликтную, но всё же правовую модель. Монголы навязали той части Руси, которую взяли под непосредственный политический контроль, совершенно новый тип легитимности – неправовой, а именно, «легитимность ярлыка». Легитимность ярлыка – это легитимность силы. Такая легитимность утверждается посредством завоевания и последующего наказания, разорения и уничтожения всех, кто пытается сопротивляться завоевателю.
Ни вече, ни династическое право наследования, ни княжеские съезды, ни даже собственная военная сила больше не были решающим аргументом в спорах о власти. В спорных случаях князья бежали к татарским ханам с жалобами друг на друга и с просьбами о даровании ярлыков. Именно это – получение властных полномочий не по праву, а «по произволу» – и стало в рамках политической культуры символом, «знаком» легитимной, «настоящей» власти.
«Настоящая русская власть» – это такая власть, которая может попрать любое право. Иными словами, это – власть-террорист, верховные правители которой, говоря словами Ивана Грозного, «жаловать своих холопов всегда вольны, а и казнить вольны же». Как пояснял далее Иван Грозный, московский государь держит («строит») себя сам, без какого бы то ни было участия со стороны подданных: «Как же и самодержцем называться, если не самому править?»
Именно этим, к слову, объясняется тот факт, что российские граждане и сегодня в целом индифферентны к фактору «честности» или «нечестности» выборов. Российский социум как бы ждёт от власти не столько электоральной, сколько силовой легитимности. И эта сила, в частности, проявляется в способности власти организовать выборы так, как она сама изначально и задумала. Именно этот «сигнал легитимности» и «считывается» обществом, которое в итоге опознаёт власть как «настоящую» Это хорошо заметно на примере неуклонного роста рейтинга президента Путина – от выборов к выборам (каждые следующие из которых всё менее походили на конкурентные и свободные) – на протяжении 2000-х гг.
Одним словом, сильная, легитимная власть в России – это власть, способная не считаться со своими подданными, которые по факту являются её «политическими холопами».
Самая верная вера
Следующей «скрепой» русской политической цивилизации является её идеократическая природа. В основе русской державной идеологии и политики всегда лежит какая-то «большая идея». На разных этапах она была различной.
Довольно долго этой идейно цементирующей основой было православие. Потом пришёл коммунизм. Сейчас мы сталкиваемся с попыткой Кремля сконструировать некий постмодернистский идеологический микст, именуемый «патриотизмом». Но главное, что в основе российской идеократии всегда – и раньше, и сейчас – лежала и продолжает лежать сакрализация с помощью той или иной «большой идеи» самой державы, а также самодержца, который эту державу олицетворяет. Идеократия в России – это всего лишь оболочка над этатизмом, в ее основе – культ главного российского двуединого божества – государства и государя.
«Всей земли одна шестая»
Важнейшая русская ментальная «скрепа» – культ самой большой в мире территории. По сути, это продолжение древней идеи Чингисхана, который говорил о том, что в своей экспансии империя остановится лишь тогда, когда ей покорятся все правители Вселенной. Российское государство, в общем, живёт этим, унаследованным от своих создателей-степняков, не прагматическим, а скорее идеалистическим и иррациональным экспансионистским порывом. Как писал известный диссидент, автор книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» (написанной в 1969 году) Андрей Амальрик, Россия, как кислое тесто, пучится на протяжении столетий, расползаясь в разные стороны и абсолютно не задумываясь, зачем ему это нужно. Зачем, например, было присоединять Среднюю Азию, зачем вкатываться на Дальний Восток, на Аляску?
Зачем нужна была бельгийскому королю колония Конго – понятно: чтобы эксплуатировать несчастных аборигенов, заставлять их выращивать каучук и давать потом обогащаться узкой группе тех, кто владел данными плантациями. Зачем нужна была Англии Индия – тоже понятно, чтобы получать в итоге какую-то колониальную прибыль. Но зачем России нужны были огромные территории, которые в дальнейшем потребовали гораздо больше вложений, чем принесли выгод? Я уже не говорю о национальных проблемах, которые эти «приобретения» создали имперскому центру… На этот вопрос рационального ответа нет, зато есть иррациональный: «Потому что мы самая большая страна в мире!» И значит, мы должны быть всё больше, больше и больше, все влиятельнее, всё экспансивные. Чтобы хоть в чём-то достигать безусловного, абсолютного первенства, потому что всё остальное российское первенство – под вопросом, а вот территориальное – бесспорно! Проблема первенства вообще очень важна для культуры ресентимента, но об этом – чуть позже…
Русский народ – создание, а не создатель
Русский народ как наполняющий это политическое пространство, в свою очередь, является не этносом в его традиционном понимании, а артефактом империи. Российский народ – это этнос, изначально созданный «сверху» и поддерживаемый в своем бытии авторитарными импульсами, идущими «сверху». Как только он остается без силовой авторитарной подпитки, он моментально рассыпается.
Это можно было наблюдать на протяжении последнего столетия дважды: в 1917-18 годах русский народ распался на региональные пространства, потом его «собрали» – железом и кровью – большевики.
В 1991 году Советский Союз демонтировался, и Россия затем также продолжила стихийно «расползаться» на региональные «баронства». Это было особенно заметно на фоне проигранной Москвой первой российско-чеченской войны. Но потом (как и в начале XX века) наступил период успешной силовой реставрации «сверху», со стороны Кремля.
То есть русский этнос как саморегулирующееся «снизу» политическое сообщество не существует – он существует как административно интегрированный сверху этнос имперского типа, готовый ощутить себя как целое лишь в условиях «силовой» интеграции, осуществляемой «легитимной», т.е., не зависящей от социума, самодержавной властью.
Бремя «старшего брата»
Следующая важная идеологическая компонента российской политической традиции – русский национал-империализм. У нас не просто самое большое государство, а у нас самое большое в мире государство, которое – согласно официальной идеологии – создал именно русский народ, являющийся поэтому народом №1 в рамках данной имперской конструкции. А поскольку Россия – страна №1, то русский народ автоматически оказывается народом №1 и в рамках земного шара в целом.
Происходит выстраивание такой пропагандистской иерархии, во главе которой находится русский народ как некий имперский этнос, командующий огромной пирамидой Российской империи, а в перспективе и земным шаром, когда, наконец, Россия получит от судьбы то, что ей положено (возможность «спасти человечество», потопить его в океане своей вселенской любви), в рамках этой державно-экспансионистской логики.
«Москва – как много в этом звуке…»
Следующая «скрепа» – москвоцентризм. «Духовный москвоцентризм» сохранялся даже в петербургский период русской истории. Москва продолжала оставаться Первопрестольной, то есть «сакральной» столицей империи.
Но именно потому, что в петербургский период политический центр империи покинул Москву, этот отрезок русской истории оказался самым драматичным и обреченным на коллапс.
И, напротив, то, что было до Петербурга и то, что будет после Петербурга – оказалось гораздо более внутренне стабильным. Данная закономерность наглядно свидетельствует о том, что русская политическая культура –москвоцентрична.
«Не болтай!..»
Важнейшее условие московской державной стабильности – цензура. Именно она обеспечивает сохранение политической монополии за самодержцем. Ведь если допустить бесцензурное существование печати, то туда – даже в условиях запрета на независимую политику – неизбежно «перетечёт» политическая активность, и самодержцу придётся отчасти делить власть с прессой. Для государства «московского типа» это означает не что иное, как путь к довольно быстрому краху, к революционному взрыву изнутри.
Эта аксиома опять-таки неоднократно наглядно подтверждалась. Частичная отмена цензуры в период реформ Александра II сразу же породила нарастающий оппозиционный дискурс, который идейно подготовил революцию 1905 года.
Последовавшая в 1905-06 гг. практически полная отмена цензуры стала предпосылкой катализации всеобщего недовольства и нарастания нового революционного кризиса – 1917 года.
К таким же деструктивным для державы последствиям привела инициированная Горбачевым в эпоху Перестройки политика «гласности».
И наоборот, в условиях тотального (или почти тотального) упразднения свободы слова, каким бы жестоким и «плотоядным» ни было правительство, Россия неизменно оставалась политически стабильной.
Система «двух правительств»
Одним из эффективных механизмов увода протестной энергии, неизбежно накапливающейся в обществе, придавленном жестокой авторитарной властью, в безопасное для этой власти русло, является утвердившаяся в России ещё с XVI века «система двух правительств» – номинального и реального.
Номинальное правительство – «мальчик для битья», к которому должны обращать все свои претензии несчастные подданные, коим в условиях самодержавного произвола живется экстремально тяжело.
Реальное правительство – то, на которое эти же несчастные подданные обречены «вечно уповать» как на силу, которая когда-нибудь должна «призвать к порядку» правительство номинальное.
Это система «Земщины – Опричнины», «Власти советов – Власти партии», «Федерального собрания и Совета министров – Администрации президента, Кремля». Такая схема существовала всегда (за исключение последних ста с небольшим лет петербургского периода русской истории), даже в тоталитарный период, хотя, казалось бы, тогда вообще можно было не считаться с настроениями общества…
К слову, именно петербургский период (когда, начиная с эпохи Александра I, русские самодержцы стали не только фактически, но и формально координировать деятельность правительства и нести за неё в глазах подданных прямую ответственность), наглядно показал уязвимость такой, «более честной и прозрачной» системы и её большую опасность для самодержавия.
«Догоним!» – и никогда не перегоним…
Ещё с конца XV века, то есть, с самого начала независимого существования московского государства, утвердилась ещё одна фундаментальная данность русской государственной системы: перманентная военно-техническая отсталость и перманентное же подражательство, призванное её компенсировать и преодолеть. Иными словами, бесконечное «догоним и перегоним».
Российская цивилизация изначально формировалась на границах с более успешными соседями.
Начать с того, что Московию «эмбрионально» сформировал более успешный монгольский политический проект, представленный ордынскими «царями», которые выдавали русским князьям ярлыки и периодически карали русских князей и русские земли за «строптивость».
Потом монголы пришли в упадок, но оставалась какое-то время Византия, являвшаяся одновременно и «вышестоящим» сакральным «православным царством», и высшей церковной инстанцией.
Затем Византия «переросла» в Османскую империю и на какое-то время – в XVI столетии – стала для Москвы образцом военно-имперского строительства.
Но параллельно, начиная с конца XV века, с Запада над Московией всё более отчётливо «нависала» более успешная практически во всех отношениях Европа. Для московских князей, а потом и всех последующих российских правителей всегда сохранялась необходимость державно конкурировать с успешными западными соседями, а значит, заимствовать у них военно-технические знания. Дело в том, что в условиях монолитного (по сути тоталитарного) социально-политического устройства никаких внутренних импульсов и возможностей к развитию знаний и технологий не было. Военно-техническое развитие России всегда шло (и по сей день продолжает идти) по линии подражательности – российские правители просто приказывали копировать те успехи, которые были актуальны для того, чтобы держава имела возможность вступить в противоборство с объектами копирования.
«Догоним» будет актуально для российской государственности всегда, но никогда не было (и не будет) достижимым, потому что в России нет шансов на то, чтобы не только перегнать, но даже по-настоящему догнать. Ибо идёт ориентация на уже готовые достижения заграницы, при том что внутри страны не возникает – и не может возникнуть – оснований для устойчивого и по-настоящему самостоятельного военно-технического и вообще экономического роста.
«Коррупционная медаль»: аверс и реверс
Следующая «скрепа» – коррупция как норма административно-хозяйственной жизнедеятельности общества и борьба с коррупцией как постоянный элемент демагогической политической активности правительства, дополнительно позволяющий удерживать социум в повиновении.
В рамках русской политической культуры коррупция – не эксцесс, а норма, позволяющая обществу хоть как-то влиять на власть, хотя бы через взятки. Ведь законы в России, лишенной обратных политических связей и независимого суда, всегда такие, что друг с другом не стыкуются. И, значит, их надо «сводить» при помощи каких-то ухищрений. Либо через авторитарный произвол «сверху», либо через коррупционную «подмазку» снизу.
Кроме того, для давящей власти очень важно, чтобы общество чувствовало себя перманентно виноватым, чтобы чиновники на местах всё время сознавали себя «вечно провинившимися». Поэтому им платят формально маленькие зарплаты на протяжении почти всей русской истории. При этом формальная зарплата чиновников, особенно высших, заведомо не соответствует реальному уровню их властности и их благосостояния.
Да, они в массе не только кормятся (т.е. используют вполне легальные возможности для конвертации власти в деньги), но, кроме того, еще и взятки берут, потому что такова норма выживания российского аппарата, норма взаимодействия российского общества с российским чиновничеством.
Я отнюдь не пою осанну коррупции. Я просто говорю о том, что бороться с коррупцией в рамках российской политической культуры – в общем, смешно. Эта «борьба» – не что иное, как демагогическая политика, выгодная самой же власти. Борясь с коррупцией, самодержавные правители умножают собственный произвол: с одним коррупционером они борются, а другого «не замечают». В итоге, вместо восстановления справедливости, происходит демонстративная порка того, кто оказался неугоден, а не реальная борьба с коррупцией как неким социальным злом. При этом общество получает ещё один канал для «слива» накопившегося раздражения в «боковое русло», не опасное для верховной власти.
Рабская мораль, или ресентимент
Наконец, мы подошли к тому социально-психологическому фундаменту, на котором покоятся и русская политическая культура, и вся российская политическая система в целом. Речь о заложенном «ордынским генезисом» Московии ресентименте как фундаменте русского национального характера и всей русской политической цивилизации.
Ресентимент делится на два вектора: внутренний (зависть-ненависть социальных «низов» к социальным «верхам») и внешний (зависть-ненависть народа к более успешным соседям, к «супостату», к «главному вероятному противнику»).
Термином «ресентимент», напомню, Фридрих Ницше обозначил феномен «рабской морали». Это гремучая смесь внутренне противоречивых негативных переживаний, в основе которых лежит зависть и одновременно ненависть к объекту зависти. То и другое порождает жажду подражания и реванша.
Компонентами ресентимента являются: стремление снять с себя ответственность за все свои неудачи и невзгоды, переложить их на объект зависти (подобно тому, как раб перекладывает ответственность за все свои беды на господина); декларативное и фальшивое отрицание системы ценностей «господина» при тайном стремлении завладеть ими как можно скорее и полнее; тяготение к «стадности»; готовность преступить любые моральные табу во имя выживания и достижения успеха любой ценой. И т.д.
Ресентимент порождает бескомпромиссность и жестокость, стремление к тотальному уничтожению врага, к тому, чтобы не видеть субъекта в том, с кем ты сражаешься. Стремление к фактическому уничтожению того, кого ты считаешь стоящим выше тебя – это есть атрибут ресентиментной морали.
В рамках порождённой ресентиментом системы нет места для права, а есть лишь дилемма: быть либо рабом, либо самодержцем.
Разумеется, в той или иной степени ресентимент свойственен не только русской политической традиции.
Третий Рейх, например, также был основан на мощнейшем ресентиментном импульсе. Немецкий национал-социализм возник в результате ресентиментного восприятия немецким обществом итогов Первой мировой войны. Версальский мир был тем, что немцев оскорбило, они почувствовали себя ущемленными, и это породило выплеск ресентимента.
Более того. Любая социальная революция также заряжена ресентиментом (внутренним), и очень сильно. Социальный ресентимент в том или ином виде есть в любом обществе – «низы» завидуют «верхам». Но для большинства стран внутренний ресентимент не является главным свойством их политической культуры, а внешний ресентимент – не перманентный, и проявляется ситуативно.
В России же ресентимент (и внутренний, и особенно внешний) – фундамент, на котором изначально была структурирована рабская «подордынская» территория Руси.
«Стокгольмский синдром» навсегда…
Еще одна важная особенность «национальной охоты на самих себя» – интроекция общества-жертвы с властью-агрессором («террористом»), или общенациональный стокгольмский синдром.
Когда общество затерроризировано властью, оно волей-новолей начинает идентифицировать себя с ней, начинает чувствовать себя в одной лодке с «террористом».
Это происходит по понятной причине – слишком силён страх, слишком задавлено любое чувство собственного достоинства. Причём задавлено много сотен лет назад, когда уничтожали самых смелых, самых пассионарных, готовых принести себя в жертву, чтобы сохранить свою честь. Когда выживали только те, кто готов был триста раз поклониться и облобызать стопы хана, самодержца, даже зная, что затем всё равно последует неминуемая казнь… Выживали люди с абсолютным отсутствием внутренней готовности отделить себя от тирана. Только те, кто идентифицировал себя с ним «не за страх, а за совесть».
Эти основы сформировались в период ордынского владычества, а затем получили развитие и навсегда закрепились в национальной психологии в эпоху московского царства в XV-XVII веках.
Даниил Коцюбинский
