Очень многим в России надоел президент Путин. И, вроде, самое время подумать – что же будет, если его не будет? Сможет ли Россия в этом случае перестать быть зоной вечного самодержавного мракобесия – и превратиться, наконец, в территорию стабильного счастья? Ну, или хотя бы зону условного комфорта?
Честный ответ на этот вопрос, однако, может быть только отрицательным. Ибо не Путин породил Россию, а Россия – Путина. Ибо Россия – это цивилизация. То есть неумолимо самовоспроизводящаяся система отношений между народом и властью, а равно внутри общества.
В чем именно «кривизна» российской истории, — об этом и будет рассказано в настоящей публикации. А дочитав этот цикл до конца, вы имеете шанс получить ответ и на сакраментальный сов.секретный вопрос: «Что же это такое – счастье после Путина?». Первую часть см. здесь. Вторую – здесь. Третью – тут.
Колосс на глиняной ноге
Возникает вопрос: в каком отрезке истории мы находимся? Действительно ли Кремлю удалось вновь построить великую империю – или же московская политическая культура выжала из страны максимум возможного и постепенно «сдаёт позиции»? Нашла ли Россия внутри себя какой-то новый философский камень, позволяющий переплавить те нечистоты, в которых она оказалась, в золото своего грядущего великолепия? Или же мы присутствуем при заключительном этапе истории государства российского?
В общем, логично предположить, что если 500-летний московский политический проект, основанный на фундаменте московской политической культуры, имел начало, то когда-то будет иметь и конец (об этом, рассуждая, правда, о нациях вообще, во второй половине XIX века говорил ещё Эрнст Ренан). Так вот вопрос: то время, в котором живём мы сейчас, это время «начала конца» или начала нового взлёта?
Если исходить из того, что одним из важнейших компонентов московской политической культуры, который позволяет ей прочно себя чувствовать, является идеократия, то сегодня мы видим в этом смысле очевидную лакуну. Как ни пытается власть придумать новую идею, она не придумывается. Сама по себе голая идея государства – «патриотизм», как выясняется, в полной мере не срабатывает, ей нужна какая-то «облатка» – сладкая и вдохновляющая. Требующая не только жертв на прожорливый «алтарь Родины», но и сулящая некое конечное блаженство – на земле или хотя бы на небе.
Причём эта идейная «облатка», покрывающая горечь «голого патриотизма», должна быть обязательно новой, а не хорошо забытой (или не очень хорошо забытой) старой. Она должна быть очаровательной. Не может быть очаровательным то, что уже себя скомпрометировало в прошлом, оно по определению лишено очарования, очаровательным можно быть только один раз в жизни – в юности. Очаровательный старец 80-ти лет – это всё же нонсенс. Преклонных лет дама, как бы она ни улучшала себя пластикой, не сможет выдержать конкуренцию с 15-летней дурнушкой, просто потому что у юной девы будет очарование молодости, а у почтенной матроны – лишь респект достойного увядания, всё равно это будет старость, а не юность. Так же и в сфере идей: невозможно продать идейное старьё или вторсырьё под видом новизны.
Это один из важнейших моментов, и это то, что лежит на поверхности. И именно по этой причине единственное, что оказывается политическим базисом нынешнего реставрационного проекта и что сообщает ему прочность, является не идея, а личность. А именно, персона лидера, который этот проект построил и с которым идентифицируется вся ныне существующая политическая система.
Ничего, кроме этой персоны, сегодня у России и за плечами, и под собой в качестве фундамента нет: исчезает В.В. Путин, и никакая идея великой России «само по себе» не возникает. Просто потому что она лишена той привлекательной обёртки, без которой, повторюсь, этатизм не срабатывает.
Итак, если пытаться спрогнозировать ближайшее будущее, коль скоро мы идентифицируем нынешнюю Россию с персоной В.В. Путина, то впереди у страны может быть еще большое количество лет т.н. путинской стабильности. Путин ещё достаточно молод, чтобы прожить и проправить ещё изрядное количество лет.
Однако здесь всё же стоит обратить внимание на то, что очень много общего, стилистически и атмосферно, у нынешней России – и России времён Александра III.
С одной стороны, и у власти, и у общества, есть, вроде бы, понимание того, что надо развиваться, что конкуренты вокруг, которые на месте не стоят, и, стало быть, «мы должны идти вперед». То есть, в первую очередь, мозги развивать, экономику, новые технологии, инфраструктуру, образование.
Но, с другой стороны, налицо явное стремление власти «заморозить» общество, заколдовать его победоносцевским взором. (Оговорюсь, что Победоносцев всё же был по-своему крупным государственным деятель, сейчас его роль пытается играть министр культуры РФ В.Р. Мединский – но делает это, на мой взгляд, по большей части карикатурно). Принимаются решения, которые под видом просвещения пытаются «продать» социуму агрессивную ложь. При этом собственно просвещение максимально редуцируется – сокращаются вузы, идет разговор, чтобы среднее образование по возможности перевести на платную основу.
Помните, как Александр III говорил по поводу того, что в Тобольской губернии мало грамотных крестьян: «И слава богу!» А ведь это говорил человек, который при этом хотел форсировано развивать индустрию.
Вроде бы, с одной стороны, Россия с помпой построила Сколково. Но, с другой стороны, высшие руководители говорят: «А вообще зачем нам так много людей с высшим образованием?» Это только один пример того, как перекликаются времена.
Возможно, не за горами тот момент, когда в России появился документ, подобный изданному министром просвещения И.Д. Деляновым в 1887 году т.н. Циркуляру о кухаркиных детях, который рекомендовал принимать в учебные заведения только детей из обеспеченных семей. А именно, «только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство о правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятий удобства». При этом предполагалось, что в результате «гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию».
Тогда это привело к нарастанию колоссального недовольства существующим положением дел, к сжатию пружины, которая сработала, как только держава стала казаться слабой и не уверенной в себе. А случилось это, как только Александр III умер и на престол вступил следующий император. Но особенно отчётливо – после того, как Россия при Николае II проиграла Русско-Японскую войну.
Можно сколько угодно говорить, что Путин, в отличие от Николая II, – умелый правитель. С этим спорить вряд ли стоит, ибо Путин действительно – эффективный макиавеллист, который редко ошибается, а если и ошибается, то не фатально.
И, тем не менее, он не такой жёсткий авторитарный правитель, каким был даже Александр III. Дело здесь, разумеется, не в личных особенностях обоих правителей. Дело в разной степени жёсткости «постмоковской» и «постпетровской» самодержавной империи, с одной стороны, – и постперестроечной и послереволюционой (1991 г.) России, другой.
По этой причине ситуация в современной России может начать выходить из-под контроля, как мне представляется, ещё при Путине, даже если он по-прежнему будет «всё делать правильно».
В конце 2014 года, например, резко обвалились цены на нефть – и было заметно, как сразу пришло в движение информационное пространство, как многие политики стали пытаться себя вести по-новому, чуть более независимо. Но затем ситуация довольно быстро стабилизировалась.
Однако, представить нечто подобное можно, и ещё не раз. Фактором дестабилизации системы совсем необязательно будут цены на нефть. Это может оказаться что угодно, что застанет власть врасплох и на что она не сумеет найти быстрый эффективный ответ.
Как будет развиваться нынешний виток «холодной войны»? Будет ли российское общество до бесконечности сохранять патриотический подъём и, условно говоря, в воздух чепчики бросать? Как оно будет себя вести в условиях, когда в какой-то момент вдруг ощутит утомление или раздражение от такого неврозогенного курса (при том, что оно ведь не запугано до такой степени, чтобы бояться вообще высунуть нос на улицу)? Здесь необходимо учесть, что у современного общества есть опыт Перестройки, опыт 1990-х годов, да и опыт современности, когда всё-таки можно массово выходить на улицу. Да, существует опасность получить дубинкой по голове, но всё-таки мы живем (если брать эпохи стабильности на протяжении всей российской истории). В одну из самых граждански и политически свободных эпох в истории России.
Конечно, во времена нестабильности бывало и посвободнее, например, в годы Перестройки, в начале 1990-х. Но в эпоху стабильности в России, как правило, бывало гораздо жёстче, чем сейчас. Де-факто сегодня у российского общества есть возможность в любой момент выйти из-под авторитарного контроля. Но нет повода и нет мотива. Пока что «стокгольмский синдром» срабатывает очень эффективно – во многом благодаря эффективно налаженной телевизионной пропаганде.
Но всё имеет свой ресурс прочности, всё стареет, и эффект от пропагандистской машины тоже рано или поздно состарится.
Более того, есть законы политологии: лидер, который находится у власти более 8 лет, начинает надоедать. Да, Путин сперва, как раз через 8 лет, произвёл «разгрузочную рокировку», а потом и ребрендинг: из спортивного мачо стал жёстким отцом нации, но и это уже не первый год длится. Всё имеет свой срок годности, а в условиях, когда общество не до конца задавлено властью, оно, повторяю, имеет шанс выйти из-под контроля «слишком либерального» самодержца.
«Куда ж нам плыть?»
Если изложенные выше соображения не лишены правдоподобности, то следующий этап державного коллапса в истории великой России и в истории русской политической культуры окажется последним. Т.е. на смену великой России, которая базировалась на московской политической культуре, придёт пост-Россия, каждая из частей которой будет базироваться на своих собственных – «домосковских» и «внемосковских» – исторических воспоминаниях и «корнях».
Можно сколько угодно пугать себя тем, что вместо одной Московии появятся 25 новых Московий – но это не так. Московия может быть только одна. Мы это видим на примере Украины. Да, это постсоветское пространство. Да, оно заражено многими «вирусами» российской политической культуры. Но всё-таки это уже не Россия. Там, как минимум, происходят свободные выборы. Там, как минимум, есть независимая от правительства политическая жизнь. Там есть независимая от власти пресса, которая имеет возможность эту власть критиковать, не спрашивая на то разрешения: «Можно вас покритиковать или нет?»
Да, российская политическая культура – это дракон. Но, тем не менее, – и мы это видим на примере Советского Союза, – когда этот дракон в его современной, так сказать, «социально спокойной» версии, вступает в фазу самодемонтажа, то всё происходит довольно спокойно.
Предшествующие примеры имели место в условиях, когда существовал колоссальный внутрисоциальный, исполненный напряженных линий и разрывов, конфликт, который и был самым опасным элементом демонтажа России в 1917 году. «Низы» ненавидели «верхи», люди ждали того момента, когда можно будет с яростью вцепиться друг другу в глотку. Сейчас этого нет, сейчас, если кто-то и окажется объектом всеобщего негативного возбуждения, то это будет, как и в эпоху Перестройки, власть. Но власть можно поменять, само по себе это не провоцирует гражданскую войну, вслед за которой может прийти диктатура, в том числе тоталитарная. Если же гражданской войны не вспыхивает (как, например, это и произошло в 1991 году), то, значит, никакой угрозы тоталитаризма нет. Максимум, что может случиться в будущем – это очередной реставрационный проект, но опять-таки не тоталитарный.
Поэтому вопрос лишь в том, грядёт ли вслед за почти неизбежным «пост-путинским» обрушением системы новая реставрация? Думаю, что исторический запас реставрационного потенциала России – исчерпан. Больше нет – и, судя по всему, не появится – новой, свежей идейной оболочки, в которую можно было бы упаковать неприглядный российский этатизм.
Александр Дугин пытался одно время продать российскому социуму какое-то чудное «неоевразийство». Но многие ли повелись на эту антизападную великодержавную галиматью? Мне кажется, что нет. Люди в России, в принципе, как и раньше, продолжают в большинстве исходить, на мой взгляд, из того, что надо бы нам всем поскорее начать жить – по крайней мере, в материальном плане – «как в Европе». Просто на то время, пока не исчерпался сегодняшний реставрационный проект и когда в массе люди понимают, что выходить на улицу с протестными лозунгами небезопасно, да и бесперспективно, возникает соблазн утешить себя мыслью: «Да ну! Всё равно у нас так не получится, как на Западе!.. Хотя на Западе, конечно, лучше…» Но как раз вот это «всё-таки там лучше» в ситуации имперского кризиса превратится в: «А мы хотим, как там, хватит уже ружья чистить кирпичом!»
Одним словом, мы как бы находимся в эпоху циркуляра «О кухаркиных детях». И я напомню, что писатель В.Г. Короленко в те самые годы говорил, что его современникам ещё долгие десятилетия предстоит жить при «этой» власти. Но прошло чуть более десяти лет – и грянула Первая русская революция.
Причём для того, чтобы «дальние глухие годы» в одночасье закончились, необязателен даже уход лидера. Держава, повторюсь, просто может оказаться неспособной дать ответ на какой-то судьбоносный для неё внешний вызов. Она может, как говорится, назваться груздём, а в кузов залезть не сумеет.
Вот провозгласил Кремль ещё совсем недавно «углеводородное самодержавие» – и провалился с ним в ценовую яму. В результате политическая ситуация в стране в конце 2014 года слегка «колебнулась». И когда в феврале 2015 года Путин примерно на 10 дней «куда-то исчез», как легко (это, правда, касалось политизированной части интернет-сообщества) многие вдруг поверили, что «наверху» ситуация вышла из-под контроля, что Путин «интернирован», что «идут клановые разборки». Т.е. проявилось ощущение того, что система может дать сбой в любой момент, – это ощущение, как оказалось, сидит внутри людей перманентно, и притом не очень глубоко.
С моей точки зрения, если возникнет ситуация, когда нынешняя держава не может дать успешный ответ на тот вызов, который сама же спровоцировала (неважно, Донбасс это, цены на нефть или что-то другое), произойдёт демонтаж империи, а новой реставрации не случится.
Какие в этом случае возникнут опции, какие возможные пути дальнейшего развития?
Давайте посмотрим на жизнь после Советского Союза – это тот исторический опыт, который у нас есть и на котором мы можем хоть как-то обучаться. Те, кто сориентировался на Европу (Прибалтика), живут сегодня в целом лучше, чем те, кто попытался евразийски автаркироваться, сориентироваться на свои собственные пути развития (республики Средней Азии). Те, кто мечется между Европой и Азией (Грузия или Армения), живут, соответственно, хуже, чем Прибалтика, но лучше, чем Узбекистан. Деление грубое и очень условное, но в целом закономерность выглядит именно так: кто цивилизационно ближе к Европе, тот живёт, в общем, лучше, даже при исходной скудости ресурсов.
Думаю, что построссийские регионы, а точнее страны регионального масштаба, которые возникнут, будут иметь перед собой такую же альтернативу: либо идти по пути, по которому двинулась Центральная Азия, либо пытаться интегрироваться на дальних подступах, а потом и на ближних – к Европе. Или, если говорить о дальневосточных регионах, – к Японии и США.
Вообще, если Россия регионализируется, то разные её регионы начнут тяготеть к разным центрам мирового развития. Это, с одной стороны, Северная Америка (США, Канада), с другой стороны, Азиатско-Тихоокеанский регион (Китай, Япония и страны ОСЕАН плюс Индия, Австралия) и, наконец, с третьей стороны, Европа.
Разговор о том, что Россия должна сопротивляться угрозе её «растаскивания» между тремя геополитическими центрами – этот дискурс активно развивает сама власть. Кремль утверждает, что Россия должна стать «четвертым центром» мирового экономического развития – «Евразией». Но сколько угодно можно произносить слово «халва», однако слаще от этого во рту, как известно, не станет. Если мы ничего не производим, кроме нефти и газа, какой мы четвертый центр? Россия в её нынешнем виде – даже не «пятое колесо», она – просто сырьевой придаток к реальным экономическим центрам, которые что-то производят, помимо сырья.
Путин это понимает, конечно, но у него, как у товарища Саахова из «Кавказской пленницы», дорога «или в ЗАГС, или к прокурору» (прокурору в историческом смысле). Т.е. он либо максимально пролонгирует статус кво, либо, если происходит некий коллапс, то это в первую очередь, затрагивает те элиты, которые сегодня руководят Россией. Конечно, элиты к этому стремиться не будут, и Путин, на мой взгляд, делает максимум возможного, чтобы этого не случилось. И те его шаги, которые оппозиционеры ставят ему не то чтобы в вину, а считают, что это – признак его «политического безумия», с моей точки зрения, – исходя из интересов пролонгирования империи, которой он руководит, совершенно оправданы. Благодаря этому он уже более 15 лет находится у власти, и до сих пор не потерял популярность.
Вообще, мне кажется, что логично ожидать от человека (и даже не просто от человека, но от функции, Путин же не только сам за себя отвечает, но и за ту систему, которая его выдвинула) борьбы за своё существование. Путин и борется за своё существование, а страна, поражённая «стокгольмским синдромом», соучаствует в этой борьбе российских элит за их существование. Но всё это, на мой взгляд, обречено иметь свой исторический конец.
Образно говоря, путинский проект – это есть та единственно возможная лекарственная терапия, которая позволяет продлить жизнь давно, еще сто лет назад, изжившей себя евразийско-московской цивилизации. Но, как всякая терапия, держащая на плаву одряхлевший организм, она ограничена во времени.
Государства приходят и уходят, люди и регионы остаются
Подводя итог краткому обзору российской политической истории, следует всё же подчеркнуть, что российская «цивилизация ресентимента» – это по-своему вещь уникальная. Цивилизация, которая все столетия своего существования провела в условиях бесконечной рефлексии по поводу того, что кто-то более успешен, и этого «кого-то» надо непременно догнать. Провела в условиях жизни под гнётом элиты, не порождающей аристократической этики, а вместо этого порождающей систему холопских отношений вышестоящих с нижестоящими. При этом эта страна существовала в условиях перманентного «стокгольмского синдрома», когда народ все время убеждал себя в том, что он солидарен с той элитой, которая относится к нему не по-человечески. И в итоге эта цивилизация добилась колоссальных военно-индустриальных и культурных успехов (особенно, в петербургский период). Такой пример жизнеспособности, креативности и продуктивности ресентимента – по сути дела, негативного морального феномена, но имеющего такие колоссальные конструктивные последствия! – этот пример Россия, наверное, преподнесла человечеству более выразительно, чем кто бы то ни было другой. Правда, очаровываться этим проектом с каждым годом всё сложнее…
И всё-таки следует признать «российский проект» интересным кунштюком, который, слава богу, пережил период своего тоталитарного взлёта и находится в состоянии «дожития» и, быть может, приближается к аэродрому, на который мы еще успеем приземлиться…
Для того, чтобы попытаться представить, что случится «после России», необходимо «перевести оптику» и оглядеться вокруг.
Мир вступает в эпоху глобальной регионализации (вспомним движение за отделение в Шотландии и Каталонии, хоть пока и неудачное, но кто еще 15 лет назад думал, что такое вообще возможно?), даже, мне кажется, сепаратизации, исчезновения больших государственных монстров. Эти державы-монстры тяжеловесны, и в условиях торговли всех со всеми, а не всеобщей войны всех против всех, становятся дорогостоящими (и не безопасными) анахронизмами. Они существуют сегодня как напоминания о том, что, « наверное, могут быть еще войны». И они же сами постоянно эти войны – в локальном масштабе – порождают.
Пока что исламистский радикализм и военные эксцессы (прежде всего, на Ближнем Востоке) поддерживают авторитет существующих крупных государств. Но если представить, что будет преодолена полоса нынешней «маловоенной турбулентности» (поскольку крупной, то есть полномасштабной мировой войны, как мне кажется, всё-таки не предвидится), то и эпоха больших национальных государств начнёт уходить в прошлое. И в этом смысле Россия не будет уникальной территорией, которая начнёт деконструироваться. Она окажется одной из многих, которые пойдут по этому пути.
Не только в Европе некоторые страны готовы двинуться в этом направлении. Целые континенты, как, например, Африка, ждут процесса демонтажа бездарно «нарезанных» колонизаторами государств, поскольку только таким путем здесь (как и на Ближнем Востоке и в некоторых странах Азии) можно будет остановить бесконечное межэтическое и межконфессиональное кровопролитие.
О том, что судьбы «держав-монстров» в XXI веке окажутся под вопросом, политологи и экономисты говорят уже давно. Сингапурские ученые ещё лет 20 назад написали, что Китай в среднесрочной исторической перспективе превратится в несколько десятков «сингапуров». И то, что Китай уже сегодня состоит из множества очень разных территорий, особенно после начала модернизации, когда какие-то регионы «рванули ввысь», а какие-то остались в социально-экономическом прошлом, это залог будущей регионализации Китая, в котором к тому же сохраняются и традиционные очаги этнического сепаратизма: Синьцзян, Тибет.
Даже в самой мощной стране мира – США – существуют, хотя и слабые, но всё же сепаратистские дискурсы: в Калифорнии, Техасе, на Аляске и Гавайях.
Регионалистский дикурс (как и либеральный) подобен «вирусу», он проникает повсеместно. И если сегодня он актуален даже в самых успешных державах, тем более он перспективен в странах более проблемных, созданных из некогда существовавших независимых друг от друга и исторически самодовлеющих народов и территорий. Иными словами, в таких странах, как Россия.
И мне не кажется, что в связи со сказанным выше надо начинать рассуждать в категориях алармизма. Ушёл Советский Союз – жизнь продолжилась, уйдет Российская империя в ее нынешнем виде – жизнь также продолжится.
Вот есть такой район в Петербурге – Купчино. Петербурга не было, Ниена еще не было, а Купчино уже было! Оно «было всегда». Вот так же и регионы – они могут встраиваться в разные государственные форматы, но при этом остаются сами собой. Остаются люди, реки, холмы, дома, остаётся региональная память. И с этим регионы могут продолжать идти в будущее, оставив свою старые «государственную униформы» в прошлом.
Правда, что касается Московии, то, как я полагаю, она не сохранится даже в редуцированном, так сказать, виде. Дело в том, что в случае демонтажа России, Москва превратится просто в крупный мегаполис, и даже то государственное образование, в которое она в итоге встроится, столицей будет иметь не Москву, с моей точки зрения, а какой-то скромный административный центр по типу Олбани в штате Нью-Йорк или Сакраменто в штате Калифорния (где крупнейший город, как известно, – Лос-Анджелес). Большой регион с огромным мегаполисом будет стараться вынести административный центр за пределы этого мегаполиса, чтобы в столице региона учитывались интересы всей территории, а не только регионального «города-монстра».
Одним словом, государства приходят и уходят, регионы остаются. И в этом, наверное, и стоит увидеть свет в конце 500-летнего тоннеля под названием «История государства российского».
Даниил Коцюбинский
