Психологический барьер наконец-то взят: фильм Александра Стриженова «Юленька» – кажется, первый российский хоррор, который не афишируют как «первый российский хоррор». Из чего следует, что жанр примелькался, но не следует, что прижился. Правила его (а жанровое кино тем и отличается от авторского, что существует по жестким правилам) по-прежнему остаются таинственным образом неведомы ни кинематографистам, ни критикам, ни зрителям.
А хуже всего то, что все три категории – кинематографисты, критики и зрители (судя, соответственно, по фильму, рецензиям и интернет-отзывам) мнят себя отменными знатоками. Еще бы: что западными, что восточными образцами жанра завалены целые DVD-стенды. Да не в коня корм.
Пожалуй, единственное, что не вызывает особых нареканий, – фабула фильма, да и то – лишь при самом кратком пересказе. Главный герой переезжает из Москвы в маленький провинциальный городок и устраивается учителем в местную среднюю школу. В городке же творятся страшные и ужасные происшествия: то школьница из окна выпадает, то утопленника из озера выуживают. Довольно скоро становится ясно, что всеми этими кошмарами верховодит ученица 5-а класса Юля, сущий ангел с виду и сущий монстр по сути. Разумеется, новому учителю суждено, на свою беду, оказаться в центре ее пристального внимания. Но даже почуяв, откуда именно исходит смертельная опасность, доказать он, разумеется, ничего не сможет: кто же поверит, что миловидный ребенок может быть таким исчадием ада? Закончится же все трупом с вырванным позвоночником – и кривой улыбкой девочки Юли, наметившей себе новую жертву…
В таком виде – на уровне “сценарной заявки” – всё выглядит довольно гладко. И можно понять продюсеров, которые запустили съемки проекта. Но вот дальше начинается совершенная фантасмагория. И отнюдь не в том смысле, к которому побуждает жанр хоррора.
Большинство претензий, в изобилии предъявляемых “Юленьке” зрителями и критиками, проходят по линии “недостатка жизнеподобия”. Все они справедливы, и почти все — неправомерны. Архитектура городка и впрямь бредовая, обшарпанно-бежевые пятиэтажные бараки соседствуют с по-барочному витым декором подъездов, – но хоррор и должен существовать по логике бреда, и это относится не только к драматургии, но и к пространству.
Гламурная эстетика бьет через край: пятиклассницы занимаются конкуром, школьная столовая пестрит тропической зеленью, учителю-новичку отводят безразмерную квартиру с кроваво-красными витражами, в отсветах которых он работает за новеньким сверхплоским монитором (все это, напомню, в российской глубинке, до которой надо добираться на одноместном пароме, а затем – по чавкающей жиже бездорожья), – но, право же, в классических образчиках жанра встречалось и не такое. К тому же, строго говоря, из того огромного множества отечественных фильмов о “российской глубинке”, которые были сняты за последние лет десять, на правду по-настоящему походил лишь один – “Свободное плавание” Бориса Хлебникова. Все прочие либо романтизировали хтоническую первозданность сельского уклада, либо же, напротив, воплощали ужас обитателей Садового кольца перед дремучей дикостью аборигенов, – и в какой-нибудь “Жести”, если кто помнит, уже по ближним подмосковным садоводствам свободно разъезжали назгулы на черных конях… “Юленька” в этот канон вписывается вполне.
Подлинная проблема в другом. Пресловутые “правила жанра” – это, если коротко, такой набор вопросов, на который авторы вольны дать любые ответы. При двух непременных условиях: эти ответы должны быть, во-первых, даны, а во-вторых – внутренне связаны между собой. Пусть абсурдной, бредовой, но непререкаемой логикой. Ни одно из этих условий в “Юленьке” не выполнено совсем.
Сценарист фильма (основной, есть еще три неведомых, “принимавших участие”) – Андрей Курейчик, знакомый питерским театралам как инсценировщик Гарсиа Маркеса в чудовищном спектакле “Сбитый дождем” в “Приюте комедианта”, а всем остальным российским зрителям – как сценарист хита “Любовь-морковь”. Творческий диапазон поистине достоин уважения – в отличие от творческих кондиций. Бог с ними, с убогими диалогами (хоррор стерпит) и с кромешными сюжетными провалами (так, директриса не то назначена два месяца назад, после скандала с самоубийством, не то каждый год на линейке 1 сентября произносит одну и ту же речь).
Куда хуже, что Курейчик не счел нужным определиться, психологический он хоррор сочиняет или мистический. Всеми мыслимыми средствами он показывает зрителю, насколько ужасна заглавная героиня, – и вполне в том преуспевает; но вот как же именно она ужасна? Присущи ли девочке Юленьке сверхъестественные способности – или только неестественные наклонности? Почему, чтобы вытолкнуть одного мужчину из лодки, ей приходится с трудом добывать снотворное и незаметно подсыпать его в термос, – а другого, столь же увесистого, она несколько месяцев спустя оглушает в коридоре до потери сознания? Машина с еще одной жертвой разбивается вдребезги, белка внезапно дохнет у девочки на руках, – но чтобы убить главного героя, она зовет на подмогу взрослую сумасшедшую, самой почему-то вдруг не справиться… Жанр “фильма ужасов” и впрямь многое может стерпеть – но природа ужаса должна быть оговорена внятно, хотя бы в финале.
Но, возможно, еще показательней ученических ошибок сценариста его “проговорки”. Главный герой собирается писать докторскую по античности, у Юленьки феноменальное мозговое развитие, – для чего? Для того лишь, чтобы оправдать, почему учитель на уроке в пятом классе рассказывает детям миф об Орфее, а одна из его учениц этот миф знает. (Зачем сценаристу вообще нужен этот миф – вопрос темный. Хороший хоррор и впрямь предполагает апелляцию к мифическому сознанию – как смысловую сверхзадачу, но все попытки Курейчика увязать историю Орфея с образом несчастного учителя кончаются, если выразиться пристойно, пшиком.) Что там кровавые витражи с видом на бараки, – Курейчик и Стриженов создают мир куда более удивительный. Там человек, знающий про Орфея, может быть либо кандидатом наук, либо зловещим монстром. О да, это полноценный хоррор – вот только сами авторы не знают, сколь он ужасен. А зрители – сколь он реален.
…Возможно, фильм “Юленька” и не стоил бы рассмотрения – нескладный пижонский трэш, не более; мало ли на что выбивались бюджеты в последние предкризисные месяцы. Но низовая культура тем и важна, что транслирует – помимо воли и ведома авторов – подлинные процессы. В истории кино появление детей-монстров, одного из самых табуированных образов, всегда сигнализировало об одном и том же умонастроении. Взрослые рефлексируют пороки своего поколения и эпохи и потому начинают бояться тех, кому эти пороки передались в виде родовых травм.
Попросту говоря, отцы чувствуют за собой грехи – и с ужасом оборачиваются на детей, на чьи невинные головы эти грехи пали. Невинные – ибо за детьми вины нет, их монструозность – наследие, данное как месть. В недавних “Гадких лебедях” Лопушанского этот образ был увиден с колокольни авторского кино, в “Юленьке” он спущен в массы. Которые, впрочем, уже подготовлены к нему – после фильмов, снятых самой Юленькой под псевдонимом Гай-Германика. И которые позабыли о том, что видят его не впервые. По сравнению с Зиной Бегунковой из “Чужих писем” стриженовская Юленька – не более чем скверная девчонка. Настоящий-то хоррор снял Авербах. А мы – лишь дети его героев.
Алексей Гусев
