Об экранизации «антитоталитарного романа» братьев Стругацких «Обитаемый остров» говорят так давно, что многим уже и слушать надоело. И вот первую часть эпопеи собираются выпустить в прокат сразу после Нового года, вторую часть в апреле. Продюсером фильма выступил президент «СТС Медиа»: Александр Роднянский. «Город 812» спросил его – зачем нужно снимать кино по написанной в 1960-е годы книге?
|
Александр Роднянский: |
– Вы когда решили, что надо снимать кино по Стругацким?
– У меня с 12 лет в подкорке засела мечта снять кино по “Обитаемому острову”, я уже тогда понимал, что это очень кинематографическая история.
– Если история такая кинематографическая, почему ее раньше никто не хотел экранизировать?
– В советском кино вообще фантастики как жанра не существовало. Были “Солярис”, “Сталкер”, несколько детских фильмов – и все. Мне кажется, это вопрос технологический. Сейчас кинематографисты научились управлять временем и пространством. Раньше мы это делать не умели. А потом, надо сказать, в советское время отношение к фантастике как к жанру было пренебрежительным в целом. Несмотря на популярность, книги Стругацких воспринимались высокомерно, если не сказать презрительно, собратьями по литературному цеху. Сейчас мы отдаем себе отчет в том, что это – большая литература.
– Так вы думаете, что Стругацкие и сегодня актуальны?
– Безусловно. Я бы сказал, что сегодня они кристаллизовались и стали в большей степени литературой мыслящего сегмента. Если раньше они объединяли и школьников и научных работников, то сегодня это литература того сегмента, который так или иначе интересуется литературными либо социально-политическими контекстами.
Они, я думаю, не перестанут быть актуальными именно потому, что на самом деле они писали не о Советском Союзе.
– А о чем же?
– Для них это было бы слишком мелко. Они описывали модели человеческих отношений. Федор (Бондарчук. – Прим. авт.) в таких случаях говорит, что историю “Обитаемого острова” можно пересадить в энное количество стран. И это так. То, о чем они писали, – универсально. И при этом мы понимаем, что это – про нас. Четыре года назад, когда мы начинали работать над фильмом, мы и не ожидали, что какие-то реплики из романа будут звучать до такой степени современно, как это случилось сейчас. Но мы, как и Стругацкие, не ставили для себя задачу “укусить” какого-то конкретного политического деятеля или обыграть конкретную сегодняшнюю ситуацию. Для всех нас гораздо важнее была социальная идея, которая может по-разному звучать в разные периоды времени, но которая не устареет и позволит существовать нашему фильму и дальше, не только в январе 2009 года.
– И в чем это послание “Обитаемого острова”?
– Прежде всего, в ответственности каждого человека. Это история о том, как поступки человека, пусть и продиктованные самыми благими намерениями, могут привести к трагическим последствиям.
– Вот вы прежде занимались публицистикой. Нет желания вернуться?
– Нет. Я из нее ушел, потому что почувствовал, что жанр дискредитирован, а слова стерты, что они не достигают слуха аудитории. В 90-е годы ТВ как дискуссионная площадка для выяснения отношений разных политических игроков было чрезвычайно любопытно, и тогда публицистикой было интересно заниматься. Но в конце концов, я от этого устал, мне стало казаться, что все это несерьезно, что то, что происходит на ТВ, – это просто издевательство над зрителем нескольких журналистов, которые с утра до вечера воевали друг с другом за интересы своих работодателей. И на определенном этапе я понял, что жизнь гораздо более разнообразна, что аудиторию могут интересовать другие взгляды на жизнь. И неполитическое, позитивное, комфортное ТВ, с его неотъемлемыми на тот момент компонентами в виде успешно получившихся у нас “Моей прекрасной няни”, “Не родись красивой”, “Кто в доме хозяин” и т.п., мне показалось более честным. Нет никакой дидактики, нет менторства – просто выстраиваешь какие-то человеческие истории. Такое ТВ отражало психологический настрой потребительского общества.
– Сейчас ситуация на телевизионном ландшафте начала меняться?
– Да, в силу меняющейся жизни возникает запрос и на другого вида ТВ (и кино тоже) – содержательное, настроенное на диалог.
– Вы имеете в виду кризис или перемены в общественных настроениях?
– Да вопрос даже не в кризисе самом по себе. Как утверждают люди гораздо более компетентные, нежели я, мир меняется радикально. И этот кризис свидетельствует как минимум о предстоящей проверке на прочность действующих институтов всех общественных устройств в огромном количестве давно и успешно существующих государств. И если это так, то это означает, что возник запрос на обсуждение, на диалог, на принятие решений, касающихся своей и общей жизни. И далее это означает, что нас значительно больше, нежели сейчас, будут объединять общие сюжеты, темы, разговоры. А это в свою очередь породит документальные программы, шоу, фильмы, новости, способные вовлечь нас в круг этого обсуждения. Иначе говоря, снова возникает запрос на понимание мира.
– Вы по образованию режиссер. Почему не захотелось снять кино по Стругацким самому?
– Как режиссер я всегда тяготел к неигровому кино. Кстати, я очень долго сомневался – заниматься ли мне вообще кино.
– Чем хотели заниматься?
– Историей. Меня увлекала этнография как таковая, и особенно среднеазиатское Средневековье. Но мама меня убедила, что история в Советском Союзе – совершенно не существующая наука, или маргинальная сфера.
– И о среднеазиатском средневековье вы забыли?
– Я себе пообещал, что буду заниматься кино, которое мне позволит сделать об этом фильм. Так что я не случайно оказался на киностудии “Киевнаучфильм”. Когда началась перестройка, я с головой окунулся во все, что потом называлось – “перестроечное кино”. Для меня это была возможность увидеть мир значительно более активно, нежели изнутри даже очень большого игрового кино.
– Вы вообще в детстве были домашним мальчиком?
– Да, я был интеллигентным и домашним ребенком. Я вообще-то из кинематографической семьи. У меня родители были молодые шестидесятники… Но не все в моем детстве и юности было так замечательно и сладко. Был период в жизни, когда все посыпалось – я рано потерял отца, умерли бабушка и дедушка, мама потеряла работу, – и мне пришлось думать о том, чтобы зарабатывать деньги самому. Я занимался профессиональным спортом и не только из любви к нему, но и потому, что зарабатывал этим деньги. Лет с пятнадцати писал сказки для радио. Так что жизнь я не то чтобы знал, но понимал, что это далеко не сладкая история.
– Сегодня не боитесь остаться без денег?
– Ночью кошмары не приходят, что я останусь без них. С другой стороны – я не хотел бы снова оказаться в ситуации, когда надо выживать. И все же, откровенно говоря, у меня нет сильных эмоциональных отношений к деньгам, как это наблюдается у некоторых.
Мы всегда жили достаточно скромно, как и все обычные советские люди, и разговоры про деньги в семье если и возникали, то не как о возможности их заработать как можно больше, а как о средстве существования.
Я из того поколения советских людей, которым даже немножко стыдно было зарабатывать деньги. Моя мама была очень недовольна, что я работаю на ТВ, очень. Она считала, что это бизнес, что творческому человеку этим неприлично заниматься. Потом, когда она увидела получившиеся у меня проекты, которые она была готова признать как творческие, она примирилась – “ну это ничего”.
Так что мне не так и много нужно было денег. И честно говоря, ничего не изменилось даже тогда, когда я добился финансового успеха. Характер моей жизни изменился в качестве, безусловно, но не изменился в структуре. Я живу так же, как жил двадцать лет назад, поверьте мне. И ценю деньги за возможность рисковать и не думать о том, что я должен сделать что-то еще, чтобы обеспечить жизнь семье. То, что называется независимостью – фантастическая вещь, конечно.
– Почему снять мечту вы доверили Федору Бондарчуку, а не более именитому и менее приближенному к власти режиссеру?
– Потому что я его люблю. И я считаю, что это сильный, необычный, не полностью раскрытый режиссер. В нем есть энергетика и страсть, которая мало в ком есть. Во-вторых, мне с ним очень комфортно – мы дополняем друг друга. Традиционно считается, что продюсер это тот, кто дает деньги, а потом все портит. В моем случае это не так – мне хочется быть соавтором, а не только организационно-административной фигурой, распоряжающейся бюджетом. Я думаю, в нашем случае как раз та модель кинематографа, которая родила великое американское кино.
– Вы такой уникальный продюсер для России?
– В Петербурге, слава богу, есть Сельянов. Согласитесь, существует “кинематограф Сельянова”, созданный разными режиссерами. Но, смотря фильмы, созданные на его студии, я всегда могу понять, что это – кино Сельянова. Ну и мне этого хочется.
– Вас смутила негативная реакция на “Обитаемый остров” в интернете?
– При том что никто еще не видел фильм. Интернетная среда – это такое протестное сообщество. Действительно, как только появилось известие о съемках “Обитаемого острова”, многие (особенно те, кто считает, что российское кино – это напомаженный труп) восприняли априорно скептически. Как, впрочем, все крупные проекты. Ну, как же – большие деньги; Бондарчук, более чем успешный режиссер, любимый властью, выступающий на съездах. Причем искренне благодарящий президента за все хорошее, что было сделано в кино. И тут на тебе – Стругацкие, сакральные фигуры оппозиционности. Затем – наш главный герой, которого играет Василий Степанов, его тут же окрестили “гламурным персонажем”.
– А он не гламурный?
– Это определение мне всегда режет слух. Наш герой не гламурный, он физически совершенный молодой человек из мира совершенных людей. Он – полубог.
– Что-то еще планируете снять с Бондарчуком?
– Да, мы пишем некий сценарий для Федора. Это будет военная драма. Надеюсь, необычная.
– Вроде “9 роты”?
– Нет. Но тоже большая история.
Елена Боброва
