Как-то редактор одного петербургского журнала попросил меня сделать статью о «великомосковском» шовинизме и его проявлениях. И рассказал о наглядном символе этого самого «москвизма»: «Не знаю, как, собственно, в Москве, а в Питере москвича за рулем видно за версту по откровенно хамской манере вождения. А под «московской парковкой» у нас подразумевают манеру ставить машину по диагонали… У Михаила Задорнова есть на эту тему хлесткая фраза: «Американцы ведут себя в мире, как москвичи в России”…
Да, московское жлобство давно притча во языцех. Слишком давно, чтобы не стать одной из определяющих лицо России социальных черт. Причем процесс этот эволюционировал вне зависимости от эпох и властных форматов. Начиная от времен боборыкинского “Китай-города”, когда купеческая Москва подминала страну, и завершая советскими временами, когда москвичи волею партии и правительства окончательно превратились в особую касту. Освобожденную от необходимости стоять в очередях за молоком, от талонов на масло, от возможности видеть мандарины только на новый год. Именно “освобожденную”, а не “свободную” – это две большие разницы, как якобы говорят в Одессе.
Собственно говоря, именно тогда жлобство было успешно превращено в норму жизни. Это логично: любой психолог объяснит природу этого явления как компенсацию зависимости. Любой зависимости – от ощущения собственной необразованности и несостоятельности, от бедности, от необходимости молчать пред лицом начальства и, как сказал когда-то г-н Вишневский, оставаться “незамеченными с мавзолея”.
Картинка – прямо про нас. И крах совдеповского режима мало что изменил – во всяком случае в первое постсоветское десятилетие. Поскольку мы резко оказались в капитализме, причем в капитализме уровня эдак конца позапрошлого века, – с его еще большей зависимостью от начальства-хозяина и еще большим ощущением бедности на фоне впившихся в ананасы и рябчики “буржуев”.
Впрочем, на дворе 2009-й, а не 1997-й. Разница ощущается не только во всеобщей телефонной “мобилизации” страны и вылизанных супермаркетах на месте прежних забитых ликером “Амаретто” киосков.
– Кажется, совковое жлобство уходит в Лету, – заметил не так давно мой друг, когда мы разговорились на темы экономического самочувствия воспрявшего было на дорогой нефти Отечества.
Уходит? Или меняется? Лет двенадцать-тринадцать назад на вечеринке в моей квартире некая московская девица радостно ойкнула, увидев на плите железный чайник с носиком.
– Какая прелесть! – заметила она с нескрываемым чувством собственного превосходства. – Напоминает о моей бабушке, у нее дома такой же…
Девица вызывала у меня почти такое же раздражение как Рената Литвинова, рассуждающая на экране об “искуйссссстве”. И посему я напомнил уже не о бабушке, а том, что, мол, “недавно, милая, в советских пионерах бегала и не надо делать вид, что с пеленок Тефаль пользовала”. Словом, что-то вроде: Вы не были на Таити? – Таити-Гаити… Нас и тут неплохо кормят.
Мы меняемся… Хотя, конечно, медленно. Когда приземляется самолет, дюжина человек в салоне еще хватается за мобильный. Лет десять назад это было традицией: обладателям мобильников всегда нужно было крайне спешно известить жену, приятеля или секретаршу о своем приземлении. Дабы продемонстрировать окружающим самый главный на то время символ разделения общества – мол, я не тварь дрожащая, а мобильный имею…
Но подавляющее большинство уже сумело каким-то чудом осознать, что мобильников в стране стало больше, чем населения.
Мы меняемся… Истинный московский снобизм ныне выглядит даже изящно – как яйцо Фаберже рядом с аляповатой матрешкой. Хотя об “истинном” говорить затруднительно в силу причин исторических и экономических.
С началом 90-х, сразу по окончании Московского университета, я почти возненавидел этот город и “эмигрировал” работать в провинцию. Правда, объяснять провинциалам причину столь странного телодвижения – “все туда, а ты обратно?” – было затруднительно. Потому как основными носителями моей нелюбви стали как раз именно эти самые милые провинциалы – те из них, кто перебрался в первопрестольную. Именно эти длинношеие мальчики и мужиковатые девицы, приехавшие завоевывать успех любой ценой, больше всех презрительно задирали нос пред всем “нестоличным”. Именно они привнесли в Москву сомнение в том, есть ли жизнь за МКАДом. И именно они уверяли, что жизни там нет. И были по-своему правы. Потому что их собственное бытие – это не жизнь, а сплошная борьба за существование.
Забавно: они оттеснили почти повсюду коренных москвичей, оставив последним разве что места школьных учителей или почтовых клерков за несколько сотен долларов в месяц. Впрочем, о “коренных” говорить тоже трудно. Потому как “коренные” – в основном тоже пришлые, потомки приехавших раньше активистов комбедов и выслужившихся большевистских чинуш. Как известно, история повторяется дважды, в данном случае – один раз в виде сталинской трагедии, второй – в виде современного фарса.
И все таки – мы меняемся. И меняются наши представления – в зависимости от привычек и обстоятельств. У петербуржца один взгляд, у москвича – другой. Редактор того журнала не ошибся, отметив московскую парковку. Вот только генезис у нее иной. По диагонали машину ставит как раз-таки благовоспитанный москвич. Потому что в забитой автомобилями столице ныне парковаться принято именно “елочкой” – чтобы поболе влезло. А того, кто в людном месте поставит авто параллельно кромке тротуара, в Москве наоборот сочтут хамом и жлобом.
Лет пять-семь назад москвичи даже уступать дорогу друг другу стали – слишком тесно было на дорогах, чтобы переть напролом. И “Мерседес” мог любезно уступить приоритет “Запорожцу”. Впрочем, жизнь циклична. Сейчас опять на московских дорогах прав тот, кто наглее. Новое поколение село за руль – как раз те самые длинношеие мальчики, которые освоились в столице; да еще и кредитный бум сподвиг всякого желающего влезть в авто.
Так что можно предположить, что скоро петербуржцы начнут парковаться по диагонали. А пока… Пока остается актуальной разность восприятия. Мы по-прежнему стоим “на плоскости с переменным углом отраженья”.
И на этой плоскости жлобство не столь уходит, сколь трансформируется. Да, становится тоньше. Но – уходит глубже. В самые основы жизни.
Банальная история – взмах полосатой палки в ночи заставил меня притормозить машину у московского милицейского патруля. Проверка документов. После чего мне желают счастливого пути, а моего пассажира – коллегу, приехавшего погостить из Казани – намерены препроводить в отделение. Причина – отсутствие московской регистрации.
– Да он только два дня как приехал! – возмущаюсь я.
– А где билет? Билет надо сохранять как доказательство, что недавно приехал, – радостно ответствует толстощекий сержант.
В отделение я отвез своего коллегу сам и пробыли мы там лишь пятнадцать минут. Перефразируя классиков можно сказать, что отделение отделалось легким испугом. А если задержанный не журналист, который может хоть как-то “построить” хамоватых стражей правопорядка? Вопрос, увы, риторический. И ничего – молчит пресса, молчит парламент. Почему россиянин должен регистрироваться в собственной столице словно иудей в третьем рейхе? Почему губернаторы прочих российских земель не устроят коллективный бойкот Москве за это похабное унижение россиян? Вот только не надо говорить о требованиях правопорядка и разгуле терроризма. Гитлер желтые звезды на спинах части своих соотечественников тоже оправдывал заботой о безопасности общества…
Вот тут, наверное, и кроется наше самое “тонкое” и самое “глубинное” жлобство: нет у нас привычки думать друг о друге как о соотечественниках. Максимум – как о сожителях. Русская традиция: моя хата с краю…
Как-то давно в теленовостях показали смешной сюжет на сей счет. Озабоченные духовным развитием молодежи, власть предержащие решили выпустить духоподъемную книжонку. Тогда еще первый вице-премьер на полном серьезе представлял ее некоему духовному лицу. И не поморщился, огласив название: “Богословие для чайников”. А поп кивал, внимая сановному гостю.
Дальше что ждать? “Совесть для юзеров”? Распятие в формате “собери сам”? “Десять заповедей для идиотов”?
Так что от вмешательства государства в дела моральные лучше воздержаться. Оно у нас последнее время на сленге разговаривает. И слава богу, что еще не “по фене ботает”…
…Вообще, московская прописка российского жлобства – тема выигрышная. Есть старый анекдот на тему как в разных городах завоевать девушек. В Урюпинске: покатал девушку на машине – она твоя. В Москве: покатал девушку на спортивной машине, сводил в суши-бар, расплатился с официантом VISA Gold, поговорил о “глянце” – она твоя. В Петербурге: покатал девушку на спортивной машине, сводил в ресторан, расплатился с официантом VISA Gold, поговорил о том, какие москвички дуры, – она твоя…
Но деградация подобно любой коррозии – границ не признает. И “москвизм” передается не только через прописку. Хотя бы потому, что во многом Москва – маленькая модель России, а Россия – большая модель Москвы…
Еще одна уже давняя история из новостей – в “нежлобском” Петербурге некая инициативная группа собирается поставить памятник собаке Владимира Путина. На примеры кивает: памятники собаке Павлова или швейцарскому сенбернару, вытащившему из-под снежного завала несколько десятков человек.
То, что у путинской собаченции заслуга лишь одна – право входить в президентский (ныне премьерский) кабинет без доклада, авторов сей идеи не смущает. И журналистов, сообщавших эту новость, не стошнило в прямом эфире. То ли бесчувственные, то ли проблевались загодя.
На этом фоне даже карикатура на Петра Первого, поставленная на Москве-реке, будет выглядеть античным раритетом. А споры на тему, достоин первый президент России Борис Ельцин посмертного памятника или нет, вообще неуместны. Потому что вопрос стоит уже иначе: чего достойны мы. И кем себя запишем в истории. Современниками собаки? Как это было у Владимира Высоцкого? “Это псы – отдаленная наша родня; мы их раньше считали добычей”…
Сейчас, кажется, добычей собачьего времени становимся мы. Не хочется. И собачьих памятников не хочется. Особенно в городе, который ассоциируется с другой песней: “и жить еще надежде до той поры пока атланты небо держат на каменных руках”.
