О выставке, посвященной памяти искусствоведа Аркадия Ипполитова (работает по 12 мая в КGallery на Фонтанке), писали уже немало. Действительно, как не удивиться сопоставлению несопоставимого в одной экспозиции, да еще и в контексте ландшафта 2024 года. «Город 812» решил поговорить об этой экспозиции с архитектором Максимом Атаянцем, чьи графические работы, подаренные им Аркадию Ипполитову, также выставлены в галерее.
.
Аркадий Ипполитов (1958 —2023) — интеллектуал, искусствовед, эссеист, писатель, куратор выставок, многолетний сотрудник Эрмитажа. Сфера научных интересов: итальянское искусство XV—XVII веков, маньеризм, античная и христианская иконография.
.
– Ты знаешь, что Аркадий Ипполитов закончил исторический факультет университета?
– Ну, я слышал об этом, как мне кажется. Да, он не академический человек.
– И так же, как и, будем откровенны, многие другие выпускники кафедры истории искусств из университета, Ипполитов – представитель совершенно другой школы, которая не то, чтобы Академию презирает, но, по крайней мере, эта школа куда более разнородная по концепции. В вашем совместном сотрудничестве ощущалось то, что он человек, который закончил университет?
– Ты знаешь, здесь я могу довольно уверенно ответить, что все-таки с ним общался уже как с человеком взрослым и совершенно сформировавшимся и самодостаточным до такой степени, что какой именно вуз он закончил, было уже все равно. То есть бывают люди, которые, так сказать, черты школы несут до самой старости. А он просто был самодостаточен. Я бы сказал, что его, скорее, Эрмитаж сформировал.
– Oн ходил в кружок Эрмитажа с 14 лет, мечтал стать искусствоведом.
– Ну, наверное. Вот он и формировал.
– Потом поступил в университет на исторический факультет, на кафедру истории искусств. И его диплом вела доцент Ваганова. Сама дочь историков. Она умерла в 30 с копейками лет. При этом в 25 лет стала уже доцентом.
Кстати, можешь представить себе, чтобы в Академии художеств человек, который закончил институт в 21 год, уже в 24 года стал доцентом. Представь себе такую историю. И это в советское, самое сложное время. А ведь даже тогда в университете это было вполне возможно.
И вот она была его профессором, он – любимым студентом. Дипломная работа была про итальянский маньеризм, что, на мой взгляд, интересно. Почему? В начале его научной биографии был университетский профессор, которая сформировала его интересы к маньеризму, а он собирался им заниматься. Однако потом он уже стал изучать не только отдельно взятый маневризм, но Италию в куда более широком контексте. Тебе не кажется, что это такое чисто университетское начало биографии? Или ты считаешь, что это универсальная история?
– Могло так быть в Академии? Понятия не имею. Я ведь до последних трех лет совершенно никакого отношения к факультету истории искусств Академии художеств не имел. Я знал, что есть такие студенты милые, и студентки особенно, которые тоже живут в общежитии вместе с нами на Новоизмайловском проспекте. Вот в таком виде я их видел и воспринимал.
– И сейчас в общежитие живете, Максим Борисович?
– Конечно (Смеется).
А в целом – ну вот я сейчас им стал читать античность и ренессанс. Ну да, вижу, – студенты хорошие. Уж не говоря о том, что искусствоведческую школу университета, я, к сожалению, совершенно не знаю. Я же не искусствовед. Поэтому мне довольно трудно выносить суждения, с этим связанные, особенно по поводу каких-то персоналий. Ипполитова я себе, конечно, представляю, но есть люди, которые его многократно лучше знали. Судить о том, какая из петербургских школ его сформировала, я совершенно не могу. Я вижу, что Эрмитаж его сформировал колоссально. Вот эта комната с окном знаменитая, отдел Запада, графика, гравюры, эти шкафы и лестницы эрмитажные. Это точно.
А про школу – у меня нет инструмента, чтобы различить, кто кончил университет, а кто Академию. Ну, если только я не буду запрещенными приемами пользоваться, типа в какой общаге кто был или какие-то мемы локальные там 1985 года спрашивать. А по сути профессии – я не отличу.
– Получается, что ты можешь представить себе Аркадия Ипполитова, который выпустился из Академии художеств?
– Да чего ж нет-то? Главное, чтобы в Эрмитаж попал. Вот Ипполитова, который не попал в Эрмитаж, я себе не могу представить.
– Ты сейчас читаешь на искусствоведческом факультете Академии художеств лекции?
– Я архитекторам и искусствоведом вместе читаю.
– Будем откровенны, ты достаточно известный в узких и широких кругах архитектор и искусствовед.
– Ну какой из меня искусствовед, Леша?
– Хорошо. С трудом предположим, что никакой, но, тем не менее, известный. А вот есть еще пара-тройка человек, которые закончили Академию художеств, так же, как и ты, из искусствоведов, актуальных, известных, современных. Кого можешь назвать?
– Доронченков, в первую очередь. Илья Аскольдович. Еще Вадим Григорьевич Басс. Я с ними знаком я их знаю и получаю радость от общения с ними, они умные.
– Общее количество публикаций у Аркадия Ипполитова – около 600. Представь себе подобное количество публикаций у другого исследователя из России по актуальной истории искусств за последние 30 лет. Есть такие?
– Это следует из того, что Аркадий был абсолютно старомодно работящий человек. Он трудился все время, он никогда из этого не делал проблемы и никогда этого не выпячивал. И главное – свое трудолюбие не делал проблемой окружающих. Да, бывают люди, которые уж так трудятся, так трудятся, что у всех это на зубах навязывается, а он просто очень много работал. Это факт. Поэтому публикаций много.
– Как началось ваше сотрудничество? Давно это было?
– А я помню? Во-первых, это было не рано. Это было уже гораздо после того, как Новая Академия кончилась и масса всего, связанного с ней. Даже, по-моему, когда его выставка Мэпплторпа замечательная была в Эрмитаже (выставка 2004 г. – прим. ред.), по-моему, даже тогда мы ещё не были знакомы. Но общались с удовольствием всегда, по крайней мере. У меня есть все-таки достаточно опыта, чтобы различать, доставляю ли я собеседнику удовольствие или он просто терпит. Мне кажется, все-таки там кроме терпения было еще и расположение какое-то человеческое.
– И он тебе предложил сделать выставку в Пушкинском музее?
– Нет, идея выставки в Пушкинском музее возникла другим образом, но Аркадий согласился участвовать и писал текст в каталог.
– Он сам предложил?
– Ну, я не помню, но я не представляю себе, чтобы я к нему пришел с тем, что вот, Аркадий, напишите, значит, про меня чего-то. То есть там как-то это все-таки по-другому было, то ли где-то он эти рисунки видел.
Я, правда, никак не могу вспомнить, каким способом мы начали общаться, но первое, что он написал, было к моей выставке 2016-го года в Пушкинском музее.
– Очень сложно представить, чтобы он что-то делал на заказ?
– Невозможно. То есть это не значит, что он всё всегда делал бесплатно, но мимо своего желания писать про что-то, что ему неинтересно, – я это не могу себе представить.
– Представь себе, что Аркадий видит эту выставку, в КGalery, где куратором стала Ольга Тобрелутс. Он бы решил, что она провальная или наоборот?
– И правда – Ольга много чего там сделала, можно сказать, стала мотором этой выставки, и многие хорошие люди поучаствовали организационно и интеллектуально, Антон Горланов сделал дизайн, очень интересно.
А что бы Аркадий об этом подумал, я не задумывался. У меня с гипотетической реакцией Аркадия другая ситуация связана, более личная.
Я же Аркадию надгробье сочинил, которое вот скоро нужно будет устанавливать, И всё время было ощущение, что он на это смотрит и оценивает, и мне очень важно было, чтобы он меня идиотом не стал считать после этого. Да, вот там я все время в некоем сконструированном диалоге с ним находился.
Возвращаясь к выставке: в целом она мне показалась очень трогательной, точной и интересной, и я на нее раза три уже ходил. Я увидел там невиданные мною вещи, очень мне любопытные, с которыми я не пересекся бы в обычной ситуации. Расширил кругозор и получил удовольствие.
Общий вывод такой – хорошая выставка, но лучше бы Аркадий был жив. Жив. Вот правда.
– Тем не менее, сейчас в наше прекрасное время найти такие экспозиции, где будет и Максим Атаянц, и Ольга Тобрелутс, и звезды Пушкинской улицы. Это ведь очень непросто. И как-то вот все-таки получилось. И сама Ольга говорит про то, что какие-то были мистические совпадения, что все буквально за пару месяцев сформировалось.
– Плюс каталог. Это правда. То есть там была какая-то невероятная степень удачливости, потому что, во-первых, Ольга очень энергичная. И поскольку все к этому как-то с трепетом, трогательно отнеслись, то, конечно, всё получилось. Ведь самое интересное, что, по сути, это выставка Аркадия. Ведь критерий очень ясный и внятный – это то, о чем Аркадий сам писал и что ему было интересно. Там есть вещи, которые мне совершенно не близки. Ну, как ты догадываешься, да? И есть ощущение, что я там немножко не пришей кобыле хвост. Чуть-чуть такое ощущение. А с другой стороны, критерию отбора соответствую, из моих картинок две, что я ему на 60 лет подарил, и он никуда их не выкинул.
Поэтому интересное очень сочетание. Я кое-что впервые увидел, и для меня, конечно, самым огромным потрясением выставки стали две гурьяновские картины, недописанные. Я убедился, что Гурьянов – гений. Вроде бы, все эти композиции с гребцами всем известны, а тут два недописанных варианта, и Антон Горланов их мастерски совершенно в узком таком коридоре повесил. И правильно сделал, потому что ты упираешься носом в тончайшее письмо, в полупрозрачные эти подготовительные слои, и видна мучительная тщательность работы.
Та из картин, которая более прописанная, просто очень страшная. Причем это страшно не в смысле, когда специально пугают, а в смысле какой-то гениальной прозорливости. Я не думаю, что Гурьянов об этом думал, но получилась группа мертвых очень молодых людей, которые через Стикс сплывут, гребут, закинув слепые лица куда-то. Потрясающе. Даже одной только этой картины было бы достаточно. Но ведь и еще есть.
Из того, что мне еще сильно запомнилось, это Ольги Тобрелутс к картина с малолетним Юлианом Отступником. Такой суровый младенец на черном фоне, он написан с любовью, тщательно, в таком классическом хорошем духе. И вот какой-то он такой действительно очень любопытный. Причем интересно отношение визуальной части картины с названием, потому что у меня это связалось со стихотворением Кавафиса про элефсинские мистерии. Это на меня произвело впечатление.
Николу Самонова я знаю и с удовольствием с ним общаюсь, но ни разу, никогда не видел ни одной его картины живьем. А тут посмотрел, и мне очень хорошо показалось, особенно та, где собачья пасть, и очень хорошие, добрые карикатуры карандашные. То есть это довольно далекая от меня эстетика, но видно, что очень качественно и интересно сделано.
– Что еще запомнилось?
– Ну, конечно, счастье впервые в жизни увидеть, настоящие отпечатки знаменитых фотографий, это красиво. Вот эти вот ленинградские виды. Ну, и на удивление, при всем моем скептицизме к этому роду искусства, видео-арт, который Антон сделал, с этим эрмитажным окном, и Аркадием, у которого текст движется на экране, и за окном там Петербург, разный и сложный, это был по-моему второй видео-арт в моей жизни, который я полностью посмотрел. Он длится ровно столько, сколько нужно, сделан очень хорошо и точно.
Алексей Шолохов
