29 июня 1900 года родился Антуан Мари Жан-Батист Роже де Сент-Экзюпери.
Сент-Экзюпери идеальная фигура для легенды, для которой мало быть просто хорошим или даже очень хорошим писателем — легенде необходима еще и судьба.
И с судьбой у графа был полный порядок — летчик, храбрец, многажды оказывавшийся на волосок от гибели, аристократ, и даже смерть его напоминает гибель Икара, и даже тайну его гибели хранит море.
Сегодня, когда славу предпочитают наживать скандалами, Сент-Экзюпери безо всяких специальных усилий демонстрирует, как сделаться любимцем миллионов, — будь бесстрашным, щедрым и добрым, живи в соответствии с собственными заветами, и тебя полюбят. Коллеги-летчики, случалось, упрекали его за то, что придиру-начальника он превратил в ответственного чуть ли не отца подчиненных, но романтик и должен всему на свете давать возвышенное толкование.
Дни поражений Франции, когда командование бросало летчиков на почти верную смерть без заметного военного эффекта, он изображает безо всяких проклятий бессердечным штабным карьеристам, он их тоже понимает: горит лес, а у вас для тушения есть только стакан воды, — станете вы его беречь или все-таки выплеснете в огонь?
Граф Антуан де Сент-Экзюпери был гуманист, это известно всем. Но гуманизм парящего над облаками романтика бывал и весьма высокомерным по отношению к неодухотворенной «человеческой глине»:
«Меня мучит не вид нищеты, – в конце концов люди свыкаются с нищетой, как свыкаются с бездельем. На Востоке многие поколения живут в грязи и отнюдь не чувствуют себя несчастными. Того, что меня мучит, не излечить бесплатным супом для бедняков. Мучительно не уродство этой бесформенной, измятой человеческой глины. Но в каждом из этих людей, быть может, убит Моцарт».
Однако, как и подобает истинному аристократу, этот небожитель был готов в угоду духу, идеалу, грезе не пощадить и собственной «глины» – вся его жизнь была наполнена риском, и даже смерть его была словно нарочно задумана для того главного, что способен после себя оставить смертный, – для легенды. Исчезнуть в океане – это куда прекраснее, чем взлететь на звезду, как это сделал Маленький принц, которого я тщетно пытаюсь полюбить вот уже лет сорок.
Первую попытку я предпринял еще юнцом, заранее влюбленным во все, что ни развернет передо мною обожаемый бард. Правда, его прославленная сказка уже была слегка подпорчена компрометирующей любовью к ней одной моей сокурсницы – злой и проницательной на все снижающее нечистоплотной девицы: впадая в умиление (собой, собой одной), она начинала тоненьким голоском ронять как бы наивные, а на самом деле глубокие мо. Тем не менее, я уселся за «Маленького принца» тоже во вполне умильном расположении духа.
Которое начало медленно, но верно перерастать в тревогу: трогательное представлялось мне сентиментальностью, красивое – дешевоватой оскаруайльдовщиной, мудрое – претенциозностью. Сказка, казалось мне, должна иметь самый простой сюжет и только в умудренном воображении обретать второй, глубокий смысл. А здесь все с самого начала давит многозначительностью.
Потом, хорошая сказка наполняет поэзией и красотой обыденнейшие предметы, а «Маленький принц» с самого начала использует стандартные красивости: принц, роза, звезда…
Но я тогда не посмел признаться в своей тупости — попробую признаться сейчас. Прежде всего, кажутся ненужным кокетством извинения перед детьми за посвящение взрослому другу: никакой вражды к взрослым нормальные дети не питают, они стараются всякое свое достижение продемонстрировать какому-то взрослому авторитету и к дружбе взрослых с ними относятся с величайшим почтением.
Затем: путешествуя по планетам-астероидам, Маленький принц сталкивается то с королем, для которого важно считать всех людей подданными, если даже на деле ему никто не повинуется, то с честолюбцем, которому необходимо считаться первым красавцем на планете, если даже на ней больше никто не живет, то с деловым человеком, пересчитывающим звезды, назначая их своей собственностью… Все эти нелепости вызывают у маленького судьи одну и ту же реакцию: странный народ эти взрослые.
Но неужели мир взрослых действительно таков? Если судить по книгам самого Сент-Экзюпери, мир взрослых наполнен мужественными, благородными, ответственными людьми… Впрочем, почему бы не взглянуть на наш мир более мизантропическим взглядом простодушного существа, невольно срывающего все и всяческие маски? Вот и Холстомеру казалось, что более всего люди хотят не столько вкусно пастись и покрывать кобылиц, сколько называть как можно больше вещей своими…
Но тогда уж мизантропствовать так мизантропствовать! Давайте глянем правде в глаза: кто, взрослый или ребенок на всякую приглянувшуюся вещь указывает: «Мое, мое!»? Быть щедрым, великодушным ребенка учат взрослые (учат еще и тем, что приносят ему бесчисленные жертвы, безмерность которых он понимает, только сам сделавшись взрослым). Кто требует похвал за каждый свой чих – ребенок или взрослый? От взрослых требуется огромное терпение и демонстрация собственной скромности, чтобы ввести детское бахвальство хотя бы в сколько-то приемлемые рамки.
Ну, а о склонности детей видеть в других своих подданных могут много рассказать те, кому приходилось наблюдать детские коллективы, оставшиеся без надзора взрослых.
Так не служит ли «Маленький принц» манифестом социальной инфантильности – стремления иметь права взрослого и обязанности ребенка?
Но довольно покушаться на святое – на детей: наверняка почитатели «Маленького принца» сочтут все это буквалистическими придирками к высокой поэзии. Наверняка они вычитывают в этом священном писании нечто совсем иное, несказанное по доброте. Что-нибудь насчет необходимости прощать капризы тем, кто украшает твою жизнь, чувствовать ответственность за тех, кого приручил, верить зоркости собственного сердца… Может, и правда им больше негде было это вычитать.
Но не странно ли, что писатель, подчинивший свою судьбу долгу, прославился как певец утонченного эскапизма?
Александр Мелихов
