Послесоветский взлет преступности объясняется не исчезновением советской власти, а ее существованием в течение семи десятилетий.
Как и большинство проблем, с которыми пришлось разбираться правительству постсоветской России. Сегодня можно детально разбирать ошибки правительства Гайдара, и даже соглашаться, что многое было сделано неправильно, но нельзя сказать, что были другие, легкие и менее травматичные для населения способы выхода из этих проблем.
Криминал как системное явление был частью общей советской системы. Существуют исследования, показывающие, как преступный мир был в нее встроен к последним годам СССР. Нам тут интересно вспомнить, что вся нелегальная коммерческая деятельность была его частью. Чего не было и не могло быть ни в одной капиталистической стране, не знавшей запрета на частное предпринимательство. Советский цеховик, производивший товары народного потребления, был преступником по советскому законодательству, и уже в силу нелегальности своей деятельности был обречен на широкие связи с преступным миром. Эти связи обеспечивали его сырьем и материалами, оборудованием, сбытом, и прикрытием. К прикрытию подключалась коррумпированная часть «правоохранительных» органов, от простых участковых до высоких чинов в погонах с большими звездами – в зависимости от масштаба нелегального бизнеса.
А в Перестройку, после принятия соответствующих законов (о кооперации и о предприятиях), вся вот эта система начала перестраиваться в легальные схемы. А это – слом и перенастройка связей на всех этапах снабжения-производства-сбыта. В ходе которой никто не собирался без боя сдавать своих выгодных позиций. Включая «крыши» из симбиоза бандитов и ментов, которые в условиях легализации, вроде бы, формально становились ненужными. Но на самом деле имели массу средств доказывать свою необходимость. Методами, весьма убедительными для нежелающих потерять здоровье или жизнь.
Взбодрившись в ходе борьбы за существование в меняющихся условиях, система успешно прошла 1991 год, из советской превратившись в российскую. А с проведением ваучерной приватизации поднялась было на небывалую высоту, но тут в ней началась уже серьезная трансформация: «мелкота» малиновых пиджаков и самочинных бандитских микрорайонных группировок становилась системе неинтересна и постепенно выпадала в осадок. Почти естественным образом самоликвидируясь во взаимных стычках. Система на рубеже веков обретала «респектабельный» вид.
Нет, она по большому счету не изменила методов своей «работы» по устранению конкурентов. Изменился уровень ее внимания, из него практически выпали «мелкие лавочники» и вообще все объекты «дешевле» зеленых миллионов.
Всеобщее представление о «кровавых девяностых» отчасти миф, поддерживаемый пропагандой, отчасти объясняется массовостью мелкой, низовой преступности. Когда дезориентированная молодежь неблагополучных районов легко находила свои «социальные лифты» в качалках с прямой вербовкой в уличные банды. Не все они беспредельничали, но их очевидное обилие создавало впечатление повышенной опасности. При том, что немотивированных убийств и уличной преступности в это время по статистике не стало больше, чем в последние советские десятилетия. Но зато информацию о них уже не скрывали, напротив – ею охотно «украшали» выпуски новостей на всех телеканалах и в прессе.
Так что, ничего такого не произошло с преступностью в годы слома и ослабления государства, чего не было прежде. Но, да: в такие времена выходит на поверхность то, что прежде скрывалось, или чего не хотели замечать.
Марина Шаповалова
