Жилищные истории оказались очень востребованным чтением. Это поняли социологи Татьяна Протасенко и Олег Божков, когда выпустили книгу «Моя жилищная история». В книге собраны автобиографии людей разных поколений, они рассказывают, как им жилось в разных квартирах – по большей части коммунальных, но не только. Книга пользуется большим спросом, и на волне интереса авторы решили, что не надо останавливаться, – готовят новые автобиографические издания. Что можно узнать из автобиографий, рассказывает научный сотрудник Социологического института РАН Олег Божков.
– Собирая воспоминания о бытовой стороне жизни, вы что хотели узнать?
– Лет 30 лет назад социолог Валерий Голофаст предложил создать Биографический фонд. Чтобы восстановить настоящую историю – а это были советские времена, про многое не говорилось и не писалось. И заодно понять, как происходят социальные изменения. Мы собрали много биографий. Уже после того как Голофаста не стало, мы с Татьяной Протасенко стали проводить биографические конкурсы – предлагать людям написать воспоминания по разным темам. Последняя тема сначала называлась «Моя коммунальная квартира», потом мы решили, что это узко, и назвали – «Моя жилищная история». Сверхзадачей было создание истории решения жилищной проблемы в СССР и в постсоветское время.
– Закрыли все темы?
– К сожалению, нет. Нам не хватает историй из жизни в общежитиях, и нет современных историй – про покупку квартир в ипотеку. Но мы продолжаем это дело. Думаю, в этом году мы издадим второй выпуск книги, дополнив ее.
– Люди, которые писали воспоминания, приукрашивали действительность?
– Это неизбежно. Те, кто ностальгировал, – приукрашивали в одну сторону; те, кто проклинал, – в другую. Я вот один материал не включил в книгу – в нем автор брызгал ненавистью и к коммуналкам, и ко всему, что в СССР было. Но, может, я и не прав, что не оставил его. Все равно, что бы и в какую сторону ни приукрашивали, эти воспоминания демонстрируют эпоху.
– Что-то в мемуарах вас поразило?
– Во-первых, люди и раньше и теперь жутко неграмотны в жилищных вопросах: что можно, чего нельзя, что положено, чего не положено. Мы совершенно дикие в отношении своих прав.
Во-вторых, поразило то, что из воспоминаний вырисовалась не столько жилищная история, сколько характеры людей.
– Поведение людей отличается в зависимости от их жилищных условий?
– Еще когда мы начали заниматься биографиями, Валерий Голофаст обратил внимание на то, что хотя каждая биография и уникальна, имеет место и макроповедение. Например, дети военных более коммуникабельны, более мобильны – за счет постоянных переездов. Есть общее у людей, побывавших в заключении…
– Что для вас в этих воспоминаниях самое ценное?
– Главное – в них сохранены детали повседневного быта, которые ушли из нашей жизни. Ушли чердаки. Ушли придомовые прачечные. Ушли дворы. Это разрушило коммуникации между людьми. Я, например, знал всех одногодков не только из своего дома, но со всей улицы. Детей в те времена никто не пас, как сейчас. Сегодня детей берегут от любого труда – а в наше время за детьми были закреплены обязанности: скажем, только дети кололи дрова и приносили их домой. Отопление было печное, осенью дрова покупались на каждую семью. Когда появилось центральное отопление, эти заботы у детей закончились. Но появились другие.
– И при советской власти одни жили в коммуналках, другие в отдельных квартирах. Это воспринималось как социальное расслоение?
– Расслоение воспринималось как данность. Кроме того, мало кто жил в отдельных квартирах. Но дети статусных родителей никак не выделялись из общей массы – они были такие же разгильдяи, как и жившие в коммуналках. Сын профессора учился с сыном дворника.
– Разрыв коммуникаций произошел с перестройкой – в конце 1980-х?
– Раньше. Когда появились школы обычные и школы специализированные. И когда стали строить кооперативные дома – это началось с конца 1950-х.
– То есть 1950-е были временем еще коллективным, а 1970-е – уже индивидуальным.
– Конечно. Поэтому книга и разделена на разделы по поколениям. Последний раздел – авторы, родившиеся после 1963 года. Это уже совсем другое поколение. Хотя они перестройку встретили вполне взрослыми людьми, но все-таки без советской власти они прожили большую часть жизни. И это очень на них повлияло.
– Что будет издавать дальше?
– Вдохновленные успехом этой книги, мы решили организовать периодическое издание с условным названием «Частная жизнь. Биографический фонд СИ РАН». И публиковать материалы фонда. Сейчас в нем больше тысячи единиц.
У нас есть потрясающей силы материал про то, как в 1918 голу Петросовет организовал поездку 800 петроградских детей на Урал в так называемые питательные лагеря. В Петрограде же голодуха была. Потом гражданская война, обратно в Петроград хода нет. Подключился американский Красный крест. Повезли детей на Дальний Восток. Американцы зафрахтовали пароход. Через Сан-Франциско, Нью-Йорк, Францию, Финляндию дети через несколько лет добрались до Петрограда. И вот у нас есть воспоминания тех детей. Есть судовой журнал парохода, на котором их везли из Владивостока в Сан-Франциско. Мы хотим, чтобы новое издание ввело в научный оборот эти тексты.
Или проблема возвращения из эвакуации в Ленинград после войны не очень раскрыта. Нельзя же было просто так взять и приехать. Нужно было иметь вызов от предприятия. Не всем его давали. Моим родителям повезло, потому что у них была бронь на оставшуюся тут комнату…
Но с воспоминаниями тех и даже более недавних лет большая сложность – чем дальше, тем труднее их собирать. Все меньше остается тех, кто сам был участником. Поэтому я молодежи говорю: спрашивайте бабушек, спрашивайте родителей и записывайте за ними!
Сергей Балуев
Избранные места из жилищных историй
Индийский чай непременно второго сорта
После войны в нашей квартире делали ремонт немцы, красноармеец с винтовкой сидел на подоконнике. Стены в большой комнате обшили фанерными панелями. Но они вскоре покоробились, так как квартира была сырой. Между входными дверями в прихожей сделали полки, это пространство заменяло нам холодильник.
В стене над плитой был «душник» (круглое отверстие с дверцей), который предназначался для самоварной трубы. Мне очень нравилось приоткрывать дверцу и слушать, как завывает ветер или падающие бомбы: у-у-у, у-у-у…
В 1955 г. нам дали паровое отопление. Но все равно было холодно. И тогда в углу, рядом с дверью в прихожую поставили железную круглую печь, так как от изразцовой никакого толку не было. Тогда же в кладовке поставили ванну, стало можно мыться дома, когда захочешь, а не стоять в длинных очередях в бане.
А вскоре дали газ и вместо большой белой изразцовой плиты поставили компактную газовую, но мой «душник» оставили для самовара. Бабушка любила пить по утрам в одиночестве крепкий индийский чай (непременно второго сорта, первый не признавался) из самовара.
Людмила Леонидовна Никонова
Стирать дома и сушить вещи в комнате не разрешалось
В коммунальной квартире следовало соблюдать порядок и придерживаться определенных правил. Был назначен так называемый ответственный съемщик, который следил за соблюдением порядка в квартире. В его обязанности входило составлять расписание уборки в общем пользовании. Дежурили: за одного человека – одну неделю, за двух человек – две недели и т.д.
Каждый день следовало подметать всю квартиру, один раз в неделю – влажная уборка, а когда сдаешь уборку другой семье, надо вымыть пол, намазать мастикой и щеткой натереть паркетный пол. Раз в неделю полагалось мыть раковину, плиту, ванну, унитаз. На газовой плите было четыре конфорки. За каждым была закреплена одна конфорка, и одна была запасная, которой мог по мере надобности воспользоваться каждый.
Было время, когда для сельского хозяйства в домах собирали пищевые отходы. Выносить эти ведра тоже входило в обязанности дежурного.
В обязанности ответственного съемщика входило снимать показания счетчиков и рассчитать сумму к оплате. Деньги сдавали (за общее пользование) тому, кто дежурил на этот момент.
Если в квартире возникали споры, можно было вызвать «комиссию содействия» из жилконторы. Это были общественники, члены партии. Домой приходили три-четыре человека и помогали решить спорную проблему.
У нас в квартире, несмотря на то что была ванная комната, стирать было нельзя. Нужно было идти в прачечную (во дворе существовало подсобное помещение). Топишь там дровяную плиту, в которой вмонтирован бак с водой. Затем горячую воду наливаешь в деревянный чан и в нем стираешь и полощешь белье. Белье сушить носили на чердак. Такая стирка целесообразна для постельного, большого белья, но в семье много мелких постирушек (платки, носки, трусы, передники). Их тоже стирать дома было нельзя. Сушить вещи в комнате не разрешалось, так как якобы могла появиться сырость.
Приходилось делать это тайно, пока соседи уходили в магазин. Большое белье позже можно было сдавать в общественную стирку с сушкой и глажением. На каждой вещи был пришит твой индивидуальный номер. Номер для белья заказывали и получали при предъявлении паспорта.
Телефон в квартире находился в коридоре, долго разговаривать не рекомендовалось, могли сделать замечание или сказать, что ожидают звонка.
На кухне готовили три семьи, стояло три стола. Соседи свой стол закрывали на висячий замок, – очевидно, там было что-то ценное. У нас надобности в этом не было.
Т.А. Иванова
Скандалы стали вспыхивать, когда появился газ
Все соседки, кроме моей мамы и Жанны Суховой, не работали и все время днем проводили на кухне. Сначала там были примусы и керосинки, потом появились керогазы. За керосином ходили с бидонами и бутылями в лавку на Литейный пр., д. 60, где в подвале керосин черпали из квадратного бака мерными жестяными черпаками на длинных ручках. На кухне у каждой семьи был свой крохотный стол вдоль стены, и все как-то более-менее мирно сосуществовали.
Скандалы стали вспыхивать позднее, когда появился газ и места на плите стало не хватать, а на стене повис огромный круглый счетчик и появилась причина выяснять, кому сколько платить. Потом начались споры из-за платежей за электричество, и квартира обросла гирляндами проводов и индивидуальными электросчетчиками.
Входную дверь украсила россыпь кнопок звонков, заведенных в комнаты. В бывшей ванной развесили ожерелье деревянных стульчаков (сидений на унитаз) – для каждой комнаты свой. Потом во всей квартире настелили паркет. Появилось центральное отопление, и подвал, в котором у каждого находился свой угол с дровами, был навсегда закрыт.
Начиналось какое-то новое время, и в 1958 г. дом поставили на капремонт, а нашу семью переселили в маневренный фонд в дом Меньшикова на ул. Рубинштейна, сгоревший дотла лет 20–25 назад. Через год мы вернулись на старое место. Дом стал четырехэтажным, вход стал со двора, от прежнего интерьера ничего не осталось, обитатели первого этажа обратно не вернулись. В нашей квартире исчезли печки, плита и камин, за глухой стеной пропала ванная комната, кухня стала меньше. Потолки в комнатах стали ниже, а вместо Нюры поселилась свирепая дворничиха тетя Шура…
Олег Васильевич Колосов
Общественных туалетов не было, поэтому под WC часто использовали парадные
Электропроводка была наружная – толстый витой провод на изоляторах. Все выключатели и розетки тоже наружные.
Часто были ширмы у кроватей и диванов: несколько поколений в одной комнате.
Еще оставались долго патефоны и черные блины радиотарелок на стенах. Между окнами – вата, часто с рябиной. Окна заклеены белой бумагой на зиму. В коридоре перед комнатой – своя вешалка и свой коврик. При входе – штора. На окнах – тюль и шторы. На стенах (не на полу) – ковры. А на полу (у кровати) – коврик. В комнатах тихо. Машин мало. Громко тикают часы с маятником. Жизнь неспешная и понятная (черно-белая). Мы живем хорошо, мы сами самые хорошие. Нас ведут в светлое будущее.
<…>
Общественных туалетов на улицах и в парках тогда еще не было – появились позже, в 1960-е гг., и все бесплатные – поэтому под WC часто использовали парадные, лестницы и т.п. Запах мочи сопровождал вас по всей лестнице, то ослабевая, то хватая за горло. А что делать? Бежать на вокзал, где ямы в ряд и все всё видят? Перегородки появились потом, но двери еще не ставили: удобно, к тому же видно, занято или нет и какое выражение лица у срущих товарищей. Но видно было плохо, так как глаза слезились от гор хлорки в толчках.
Бумаги нет, приноси с собой или при входе под жестким взглядом надзирательницы-уборщицы можешь оторвать небольшой кусочек чего-то жесткого, напоминающего, скорее, бумагу для чеков.
Я всегда завидовал мужикам, которые, сидя над бездной толчка (я боялся туда свалиться), громко переговаривались через головы других сидящих о смысле жизни: где еще можно найти пивной ларек, работница которого не очень-то разбавляет пиво; какая баня дешевле; о политике; о космосе; о том, кто хуже – еврей или татарин, и т.д. Иногда мне казалось, что эти товарищи и бумагой-то не пользовались, а может, и мочились, не снимая штанов, – настолько органично они вписывались в эту атмосферу (в буквальном смысле) и чувствовали себя здесь легко, свободно, естественно… Каждому свое место.
С.Б. Серебриер
Была мания менять старинные вещи на новые
На лестнице, всегда полутемной, в углублении у нашей двери был старинный бронзовый звонок в виде шляпки гриба. Ее нужно было потянуть на себя, и в прихожей, где-то под потолком, раздавалось звяканье колокольчика.
Позднее звонок заменили банальной электрической кнопкой.
Тогда вообще была мания менять старинные вещи на новые, совершенно безликие (наверное, этому тоже есть какое-то психологическое объяснение).
Так, мой папа собственноручно вынес на помойку бронзовый чернильный прибор, от которого осталась только подставка для карандашей; пару мягких кресел (на пружинах и набитых волосом), обитых потертой кожей темно-вишневого цвета, которая крепилась маленькими гвоздиками с фестончатыми латунными шляпками; дубовый письменный стол, покрытый зеленым сукном…
О.В. Нарвская
