Этнический состав Петербурга меняется – и прежние жители города оказались к этому не слишком готовы. Что делать? Имеют ли хоть какой-то внятный ответ специалисты? – с такими вопросами «Город 812» обратился к директору Российского этнографического музея Владимиру ГРУСМАНУ (в этом году отмечает 35-летие своей работы в РЭМе).
– Насколько серьезна проблема толерантности в Петербурге?
– Проблема толерантности серьезна не только потому, что меняется этнический состав Петербурга. Сейчас происходит негласное подведение итогов. После 1991 года прошел достаточный срок, чтобы осознать: мы лишились социально-политической стабильности и подменили ее противопоставлением: “мы и они”. “Мы здесь живем”, а “они приехали”.
“Мы хотели бы работать”, а “они – работают””. “Они живут плохо и грязно” и “они портят облик нашего города”. Оценивая эту конструкцию, важно помнить, что люди, которые сюда приезжают, еще половину своей жизни, пусть с грехом пополам, но учили русский язык в школе. Им говорили, что русские – это старшие братья, если что – мы к русским обратимся, они помогут. Если что – мы дадим комсомольскую путевку, и ты из пригорода Душанбе поедешь в Ленинград и будешь учиться в университете. Они приезжают к старшим братьям. Это можно было использовать, но момент упущен. Мы все время скатываемся в сторону тех людей, которые борются с незаконной миграцией, и обречены на противостояние.
– И что теперь делать?
– Мы в отличие от США столкнулись с этой проблемой не 200 лет назад, а 15. У нас нет работающих рецептов, кроме тех, что выработала царская Россия. Нельзя говорить о культурной адаптации приезжающих, потому что уровень духовной, внутренней культуры не требует нивелировки. Он должен сохраняться в семье, где каждый должен соблюдать те нравы, обычаи, традиции, которые в его роду практикуются на протяжении столетий. Но – на бытовом уровне адаптация крайне необходима. Я солидарен с Николя Саркози, когда он, будучи министром внутренних дел Франции, поставил вопрос о недопустимости ношения в школах хиджаба, кипы и других религиозных атрибутов. В мультинациональном обществе религиозное поведение не должно быть демонстративным. Если хочешь проживать в другом сообществе – веди себя как Миклухо-Маклай, Гоген и штабс-капитан Арсеньев – то есть так, как человек, который живет среди другого этноса.
Иное дело, что мы сами-то не знаем, по каким правилам хотим, чтобы жили наши гости. В нашем обществе такие правила укоренены? Мы их сформулировали? Нет.
– Как мы должны вести себя по отношению к приезжим?
– У Черчилля как-то спросили, почему в Англии нет антисемитизма в глобальном проявлении? – Потому, что англичане не считают себя глупее евреев.
– А что наши чиновники – они знают, каким образом заставить всех жить дружно?
– Наши чиновники – это те люди, которые в вопросе о демографической политике никогда (во всяком случае, я не слышал) не говорили о чем-то, кроме пьянства. Только один рефрен: Россия спивается, надо бросить пить, надо бросить курить.
– А надо что говорить?
– А напомнить о том, что мощь русской генетики в смешении разных народов! Что великая русская нация сформировалась из славян, финно-угров и тюрков. При большевиках мы точно знали, сколько каждый год заключается межнациональных браков, и считали это ходульной пропагандой. Теперь я понимаю, что это была формула интернационализма.
– Отношение к приезжим в Петербурге такое же, как в целом по России?
– В Петербурге был такой мощный интеллигентный пласт, что так же как абсолютно здоровый человек тяжелее переносит грипп, так и к сюжетам национального противостояния мы относимся, как человек не привыкший болеть. У нас повышенная ощутимость к сюжетам экстремизма.
– Возможны ли специфические петербургские способы решения межэтнических проблем?
– Большинство из них лежит в области культурного просвещения. Никакой “агитации или пропаганды”, потому что понятие “национальная культура” исключает противостояние. Мы разработали просветительские программы для детей, военных, учителей, работников муниципалитетов. Причем учителей считаем важнейшим звеном. Еще необходимо создать в Петербурге общефедеральный медийный проект, который погружал бы российскую аудиторию в петербургский культурный контекст. Именно в нашем городе работают люди, мнение которых формирует общественное самосознание: Пиотровский, Темирканов, Гергиев, Фокин…
– Если в Петербурге появятся национальные кварталы типа чайна-таунов – это будет ужасно?
– Не надо бояться создания анклавов. Анклав – это самоуправляемая формула. Надо бояться того, что он сформируется сам по себе. Мне приходилось жить в китайском квартале в Париже – там по ночам спокойнее, чем в престижном 16-м округе… По Пекину по ночам страшнее гулять, чем по китайскому кварталу в Чикаго. В этом заслуга властей, которые находятся с этим анклавом в состоянии социального договора.
А у нас Васильевский остров был немецкий. Кого из жителей Петербурга это беспокоило? Было известно, что на Васильевском – лучшие булочки, шорники, сапожники. Пески – еврейское место. Охта – ингерманландское. В культурном отношении тоже удобно: там может располагаться национальная гимназия, издаваться газета на языке этого народа.
– Привлекались ли специалисты РЭМ в качестве экспертов для обсуждения проблем толерантности?
– Да. Мы принимали активное участие в разработке программы, но не все наши предложения были использованы. В частности, не используется просветительская сила телевидения. В любой развитой стране есть арабский канал, китайский, для африканцев, для турок… Хотя бы массовые российские этносы могли бы получить выход на телеканалы? Я уже не говорю о собственных СМИ. Даже у товарища Сталина была газета “Жизнь национальностей”.
Моя рекомендация: надо готовить комиссаров, которые должны будут работать с людьми, прибывающими в Петербург.
– А к обсуждению проблем Кавказа ваших ученых привлекали?
– Нет. Нас не привлекали. Мы разработали программы для военных специалистов, которые работают здесь с призывниками из национальных регионов.
– Но вы понимаете, что происходит на Кавказе?
– Слишком мало объективной информации. Надо проводить исследование, опрашивая местное население – и коренное, и русскоязычное. В первую очередь казаков. Я думаю, они могли бы стать посредниками между центром и региональным мышлением, как носители “двойного сознания”. История делегировала их в “кавказский котел”, и они восприняли его менталитет наравне с собственным. Сейчас на Северном Кавказе их пространство сжимается – и в прямом смысле, и в символическом. Они могут быть вовсе вытеснены с Кавказа. Мы хотим понять, а готовы ли казаки и дальше хотя бы жить там?
– Вы считаете, что есть надежда смягчить остроту отношений кавказско-российских отношений?
– Есть огромная гуманитарная задача – вернуться к позитивным актам совместной истории. Со времен капитуляции Шамиля – это российская земля. Люди, исповедовавшие ислам, служили в царском конвое. Кто были эти конвойцы, эти черкесы пресловутые? Адыги, убыхи и кабардинцы. Они еще Александра I охраняли. Надо показывать это и надо напоминать, что было до того, как большевики стали лишать земли этих людей. Причем напоминать надо всем. И тем, кому российское телевидение показывает фильм про Буданова и его жену, которая героически рассказывает, как она верна была ему 9 лет. Если находятся деньги на передачи про Буданова, давайте про Шамиля снимем и покажем ситуацию, в которой Шамиль понял, что можно не воевать с той страной, которая готова протянуть руку.
Мы работаем над проектом “Народная этнография”. Это гражданская инициатива, проявленная друзьями РЭМа, Дмитрием Карпушиным, его коллегами-автомобилистами, они предложили музею и организовали исследование “Опыт и представления казаков и народов Северного Кавказа о нормах межнационального сосуществования”. Сверхзадача этого проекта – “создать моду” на межэтнический диалог. Кстати, участие добровольцев в этнографических исследованиях – в российских традициях. На рубеже XX века Этнографическое бюро князя Тенишева собрало уникальные сведения о русской традиционной культуре. Делали это учителя, земские работники, духовенство.
Сейчас мы имеем дело с беспрецедентным ростом национального самосознания на Северном Кавказе. Экономический кризис будет эти процессы обострять. Нам будут нужны любые примеры сохранения равновесия. Надо, чтобы “Народная этнография” коснулась этнической памяти. Что известно о подвигах Дикой дивизии во время Первой мировой войны? Интересно, помнят ли что-нибудь об этом кавказские старики.
– Несколько лет назад в Петербурге бурно обсуждалось строительство суперотеля в Михайловском саду с обременением для инвестора в виде фондохранилища РЭМ. Какова судьба той идеи?
– Никаких суперотелей. Решение о строительстве фондохранилища принято, проект будет полностью финансироваться государством. Цитирую решение коллегии Министерства культуры: “Департаменту экономики и финансов совместно с РЭМ предписано подготовить обращение в правительство Петербурга по вопросу согласования строительства фондохранилища на земельном участке, закрепленном за Российским этнографическим музеем”. Замечу, что инвестпроект был готов 5 лет назад. В то время правительство выдвинуло лозунг “неплохо было бы строить не только за счет бюджета”. Но Михайловский сад тут ни при чем. Ни тогда, ни сейчас. Речь всегда шла только о территории Российского этнографического музея и о строительстве на месте, предусмотренном Свиньиным. Я понимаю, что во время кризиса сразу всех денег мы не получим, но сейчас главное ввязаться в драку. Пока на один квадратный сантиметр музейной площади приходится больше одного экспоната нашей коллекции. Мы не выполняем важнейшую задачу – негде принять исследователей. Часть выставочных залов занята фондами. Больше половины коллекции хранится в подвалах на 4 метра ниже уровня Инженерной улицы и регулярно подвергается опасности затопления.
– Как вы относитесь к инициативе государства поделить все музеи на автономные и казенные учреждения?
– Я противник идеи АУ для музеев. Мы должны находиться внутри закона о едином музейном фонде. Государство сегодня говорит, переходите в АУ. Мы вам дадим деньги на зарплату и на отопление. А остальное? Ремонт, закупка экспонатов, выставки? Мы умеем зарабатывать 20% от своего бюджета, это нормальный показатель, но требовать от музея большего, по-моему, некорректно. С другой стороны, любое колебание бюджета в первую очередь бьет по культуре. Как только звучат слова о лучшем оснащении армии, я сразу понимаю, что чего-то мы недосчитаемся. Чего-то в нашем ведомстве не хватит.
