При Сталине архитектура была, а после Сталина – уже нет

ПРО АРХИТЕКТУРНЫЕ ОШИБКИ

– 7 сентября у нас был разговор с Митюревым (главный архитектор СПб. – Ред.) по поводу этого дома (Большеохтинский, 9, инвестор строительства фирма «ИВИ-93». – Ред.). Три варианта есть: первый вариант – полный снос, поскольку дом 10 лет стоял без окон, без дверей, никаких мероприятий по консервации не было. Теперь в любом случае необходима экспертиза, обследование конструкций. Второй вариант – укоротить, поскольку на этом месте когда-то с Николащенко (разработчик высотного регламента СПб. – Ред.) мы высчитали в регламенте, что застройка может быть 56 метров только, иначе дом вырисовывается на горизонте исторической части города. И третий вариант – замаскировать, потому что автор проекта вынес акцент наверх, и вот этот акцент-то как раз и виден сейчас.

– Имеете в виду купол со шпилем?

– Да. Дело в том, что этим местом я занимался, когда поселился здесь в 1968 году. Я высмотрел это место, удалось снести старенький двухэтажный домик, занять сквер. Кроме того, тут очень сложная инженерная обстановка, коленом проходит магистральная теплотрасса… Когда все преодолели, с Николащенко мы разработали регламент и высчитали высоту – 56 метров. Я сделал все схемы, документы, предоставили это Харченко (бывший главный архитектор СПб. – Ред.), после чего он у меня отнял дом этот и дал кому-то из своей лавочки. И написал 80 метров. После этого грянул скандал с «Охта-центром», который накрыл все. Об этом доме просто перестали говорить. Сейчас Митюреву надо принимать какое-то решение.

– А он в состоянии принимать решения?

– Он должен его хотя бы подготовить, доложить начальству, а начальство…

– Верите в начальство?

– Никакой строительной политики у городских властей, да и у общероссийских властей нет. Все отдано во власть стихии. Город впервые за триста лет своей истории в 1990-е годы жил без Генерального плана, такого не было даже в революцию и войну. Харченко, за то, что он допустил такое, вообще-то надо было под суд отдать.

– Все, что мы можем, – это судить его общественным судом.

– Ему это, что божья роса. Но знаете, мы можем немало. «Охта-центр» ведь мы повалили…

– Кто мы?

– Сейчас я вам расскажу.

КАК «ОХТА-ЦЕНТР» ПОВАЛИЛИ

– В Москве в Совбезе работали сотрудники ЦНИИ им. Крылова. Обсуждалось, какой флот строить России, в основном для арктических районов. И сотрудник Совбеза, который с ними работал, вдруг их спросил: «А вы читали статью, которая вышла у вас в Петербурге по поводу «Охта-центра»?» (имелась в виду статья Кондратовича «Петербургский апокалипсис. Город Петра провалится в яму, которую выроет для него Газпром?» в «Новой газете». 2008. № 8; начало статьи было увлекательным: «Строительство небоскреба в Петербурге может вызвать крупную геологическую катастрофу. Глубокое вторжение в грунт, которого потребует возведение высотного здания, способно повлечь за собой оседание кембрийских глин, на которых покоится город. А это означает, что северная столица – по крайней мере, исторический центр – просто провалится под землю…». – М. З.).

Они ничего не слышали, но когда вернулись в Петербург, связались со мной, и Совбез потребовал, чтобы я приехал и объяснил. Я не поехал, но составил им две развернутые справки – по геологии и по конструкции. Они мне прислали в ответ такую информацию: у них есть экспертная группа, которая обслуживает администрацию президента и правительство. И что как только к ним поступит материал по «Охта-центру», они его порушат. Вот с этого момента наша губернаторша дала задний ход резко, и небоскреб начал заваливаться. Так что у нас есть и победы.

КРАТКИЙ КУРС ИСТОРИИ СТРОИТЕЛЬСТВА В СССР

– В Советском Союзе в конце 1920-х – в 1930-х гг. произошла резкая индустриализация страны. В течение 15 лет строилось по 2 тысячи предприятий в год. В деревнях жило 85 – 89% населения страны. И оттуда были взяты миллионы рабочих, которых надо было где-то поселить. А вот этого советская власть не делала. За счет чего и произошла мгновенная индустриализация страны. Строительство промышленных предприятий велось интенсивно, а жилье – по остаточному принципу. Население как-то с пониманием к этому относилось, тем более что была полностью развязана инициатива.

Масса жилых домов строилась так называемым хозяйственным способом: на профсоюзном собрании решили построить жилой дом в свободное от работы время. Рабочим выделялся участок, проект, материалы. Трехэтажные, пятиэтажные, двухэтажные деревянные. Кроме того, любой гражданин, которому негде было жить или он маялся в коммуналке в городе, мог явиться в райисполком, и ему немедленно выделяли участок, давали порубочный билет, материалы по низкой цене – конечно, не в Зеленогорске, а в Мге, Тосно, Колпине, Металлострое. Эти огромные массивы возникли после войны, во время войны там было ровное место. Правда, на работу ездить два часа, зато собственный дом, клочок земли, где что-то можно вырастить… Т.е. самодеятельность в строительстве поощрялась.

К 1950 году в стране никаких следов войны не осталось, ни малейших. Я был очень удивлен, когда мой дядька вернулся из Германии и сказал, что Германия еще вся в развалинах. У нас были отстроены пр. Стачек, Московский пр., Кировский пр., пр. Энгельса – ведь все это было построено за восемь послевоенных лет. На Кировском проспекте строил Олег Иванович Гурьев. Я был с ним очень хорошо знаком, мы, можно сказать, были друзьями.

– То есть при Сталине с архитектурой все было хорошо.

– Основа архитектуры – градостроительство. Градостроительство – это наука, в соответствии с этой наукой надо было создавать строительную политику. И вот в 1955 году градостроительство объявили попросту несуществующим. Инициативу взяли директивные органы. Партийные комитеты давали указания, Госплан и его структуры выделяли фонды, лимиты, и развернулось жилищное строительство. В 1950-е годы оно шло еле-еле, а в 1960-х уже развернулось. Но оно было абсолютно антинаучным. Он строилось по образцу коротких политических кампаний. В начале 1960-х гг. заработали ДСК, которые выпускали дома, где все было подчинено технологиям. Это были шедевры технической и экономической мысли. Но жить там было невозможно. Семья поселялась, какое-то время муж и жена были счастливы, потом у них рождался младенец, начинались осложнения, а потом появлялся второй, и они снова оказывались в очереди на жилье. Создалась парадоксальная вещь: строительство разворачивается, наращивает темпы, а очередь растет.

– Но в 1955 году было всего лишь принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о борьбе с архитектурными излишествами…

– Это повод.

– Повод для чего?

– Для разгрома градостроительной науки и архитектуры. Хрущ (Н. С. Хрущев. – Ред.), как выпьет, рвался к микрофону, потом его выступления публиковались в подчищенном виде, но мы сами слышали, как он говорил: пусть архитекторы Бога благодарят, что сейчас времена другие, а то бы им нашлось занятие за Полярным кругом.

– А зачем надо было громить архитектуру – из самодурства Хрущева?

– Партийный аппарат не мог сказать народу, что мы не можем сейчас начать массовое строительство. Они его смогли начать только примерно 10 лет спустя, в 1960-е годы. Поэтому архитектуру надо было объявить несуществующей. Ведь в сталинские времена курс архитектуры академик Жолтовский читал в Высшей партийной школе. Партийный работник, который получал соответствующее образование, обязательно проходил курс архитектуры. Все это было уничтожено.

Советский Союз наследовал архитектурную школу дореволюционную. Все дореволюционные академики автоматом стали академиками архитектуры в советское время. Был авангард, как всякий авангард, он был довольно шумный: Ладовский, Леонидов, Чернихов… Много было всяких группировочек. Они предлагали то, что страна не могла потянуть. Небоскреб – это сооружение из металла, а каждый грамм металла был тогда на вес золота. И в начале 1930-х гг. выяснилось, что именно эти старички-академики берутся построить новые города из того, что под ногами. Из глины, песка, дерева. И будет все красиво.

– Кого вы имеете в виду?

– Щусев, Щуко, Гельфрейх, Жолтовский. И, естественно, правительство стало работать с ними. Мне рассказывал Борис Иванович Петунин, что, когда был конкурс на строительство города Магнитогорска, авангардисты выставили свои проекты. И там был проект города на плите, которая днем опускалась, а вечером поднималась в стратосферу вместе с жителями. Борис Иванович сказал, что, когда Сталин смотрел эту выставку, он не мог поверить, что это все всерьез. И с этого начался зажим авангардистов, организовали общий Союз архитекторов. Леонидовские небоскребы потом начали строить в Штатах, но в двадцатые годы в СССР они были абсолютно нереальны. Нас доводили из Госстроя приказами экономить металл все советское время.

Жолтовский строил, как он привык. Это была самобытная архитектура, которая очень высоко сейчас оценивается западными историками архитектуры. Братья Веснины продолжали строить конструктивистские здания. Архитектура была достаточно многообразной.

ЛЮДИ ВТОРОГО РЯДА

– В 1955 году разгромили московскую архитектуру, разгром начался и в Ленинграде. Всю группу ведущих архитекторов – Олега Гурьева, Бориса Михайловича Серебровского, Журавлева, Евгения Адольфовича Левинсона, Игоря Ивановича Фомина – от реальной работы отстранили.

Кроме того была традиция: каждый крупный архитектор занимал одновременно три должности. Валентин Александрович Каменский был главным архитектором города, руководителем 7-й мастерской в Ленпроекте, занимался конкретным проектированием и заведовал кафедрой архитектуры в ЛИСИ. Игорь Иванович Фомин был заместителем главного архитектора города, руководителем 6-й мастерской в Ленпроекте и заведующим кафедрой в академии. Александр Иванович Наумов, который занимался Генеральным планом, был первым замом главного архитектора города, руководителем 1-й мастерской Ленпроекта, которая занималась Генпланом, и был зав. кафедрой градостроительства в ЛИСИ.

В процессе разгрома Каменского отстранили от руководства 7-й мастерской, Евгения Адольфовича Левинсона из Ленпроекта, из 5-й мастерской, убрали, он остался профессором в академии. И т.д. Политика, которую проводили партийные органы, свелась к тому, что на конкретное проектирование довольно быстро пришел второй ряд людей: Жук, Евдокимов, Гольдгор, Белов. Если бы не политика партийных органов, им бы ничего не светило, потому что это люди явно менее способные. А чем менее способный человек, тем он легче управляем и более послушен.

Главным архитектором Васильевского острова и руководителем 3-й мастерской Ленпроекта в начале 1950-х был Борис Михайлович Серебровский, который еще от Ноя Абрамовича Троцкого ведет свою архитектурную родословную. Его выкинули, и его место занял Евдокимов. И что Евдокимов сделал? Очередное Купчино (я имею в виду то, что было построено в 1960 – 1970-е гг.). Хотя у него был шанс сделать лицо города, Васильевский остров.

К примеру, киноконцертный зал (БКЗ «Октябрьский». – Ред.), поставленный на месте Греческой церкви. С точки зрения градостроительства киноконцертный зал там вполне может быть, потому что Греческая церковь для этого просторного места была мелковата… Но киноконцертный зал мог быть другим. Не таким грубым, не таким дико немасштабным по отношению к окружающей застройке.

Постепенно люди из второго ряда стали преподавать. Сразу резко стал падать уровень архитектурного образования. К концу 1950-х разгром архитектуры был уже всесоюзный, тотальный. Строительство хозяйственным способом привело к тому, что каждое ведомство имело архитектурно-строительный отдел. Их все в Ленинграде закрыли, 162 отдела. Была настоящая безработица. Ленпроект сократили не то вдвое, не то втрое, потому что, повторяю, государство было не готово строить. У нас на курс пришло всего одно место для распределения. Всем дали свободные дипломы. И это место Игорь Иванович Фомин отдал мне.

А люди устраивались на киностудии, в кукольные театры художниками, потому что художественная подготовка в академии была серьезной. Учили рисовать, писать, графике архитектурной. Был взлет академического рисунка в 1950-е, и все лучшие рисовальщики акдемии учились на архитектурном факультете. Очень крепко учили по общей программе для архитектурных факультетов, в том числе теоретическим и инженерным дисциплинам. По инженерным дисциплинам штатных преподавателей не было. Преподаватели были совместители из крупных проектных институтов, крупные специалисты. Железобетон, металл, дерево.

– А в 1970-е что с образованием стало?

– Какое могло быть образование в конце 1960-х – в 1970-х гг.? Совместительство было запрещено. Чтобы читать курс железобетонных или металлических конструкций, нельзя было приглашать доктора наук, корифея, главного конструктора 1-го или 2-го проектного института. Надо было штатного преподавателя заводить на крохотные деньги. Ну и чему он научит?

ПРИ СТАЛИНЕ САЖАЛИ ВСЕХ, КРОМЕ АРХИТЕКТОРОВ

– Архитекторы, которые уходят на преподавательскую работу, это в нашей корпорации люди второго сорта. Значит, у них профессиональная карьера не получилась. А архитектурный уровень… Александр Владимирович Жук заведовал в академии кафедрой после Игоря Ивановича Фомина. В начале 1960-х гг. ходил анекдот. В Ленинграде построили крематорий наконец, и когда обыватели потянулись туда с гробами и залезли вовнутрь, выяснилось, что они попали не в крематорий, а в Театр юного зрителя (Жук – автор проекта ТЮЗа).

– Т.е. в архитектурной среде к Жуку отношение было прохладное?

– Хороший организатор, хороший исполнитель, Смольный был им доволен. А что архитектура могла быть и лучше…

– А что, Смольный не предъявлял к архитектуре каких-то требований? Вот, например, в годы моего детства появились типовые Дома быта на Лермонтовском, в Финском переулке…

– Стекляшка такая…

– Жуткого вида, сейчас еще страшнее.

– Это типовка 8-й мастерской Ленпроекта. Голынкин – руководитель мастерской, а кто конкретно сделал – не знаю.

– И что Смольный? Им плевать было на это? Они же глаза имели.

– В благословенные сталинские времена каждая корпорация, в том числе, несомненно, и архитектурная, была очень самостоятельная. Чтобы какой-то секретарь обкома высказался по поводу того, что ему какой-то дом не нравится, об этом не могло быть и речи. А при Хруще архитекторы превратились в исполнителей партийных директив.

– Неужели при Сталине архитекторы не были исполнителями партийных директив?

– При Сталине архитекторы были единственной профессией, которая не сидела. Вы мне не назовете ни одного архитектора, который бы подвергся репрессиям в сталинское время. Я вам назову двух. Мержанов, очень талантливый человек, личный архитектор Сталина, он занимался только архитектурой, но он находился на казарменном положении, то ли он сидел, то ли нет. И Николай Евгеньевич Лансере. Я работал с его дочерью Натальей Николаевной, она мне много рассказывала. Он выиграл конкурс проектов памятника Колумбу на каком-то из Больших Антильских островов. И получил премию 173 тыс. долларов. По тем временам – умопомрачительные деньги. И отказался перевести их в СССР. Но он не сел, его взял к себе Ной Абрамович Троцкий, который был главным архитектором НКВД, и Лансере просто жил в Большом доме, у него была мастерская, он там работал. Наталья Николаевна каждый день приходила к нему, работала там. Считается, что фактически он сидел. Только два человека, а больше никто.

– И после смерти Сталина архитектурная корпорация утратила свое влияние?

– Разгромлена была. Полностью разгромлена.

– А в сталинское время сама архитектурная корпорация формировала свое мнение?

– Да, и оно было достаточно высокопрофессиональным. И поскольку архитектура – это занятие для интеллигентных людей (среди архитекторов не было людей «от сохи»), корпорация была очень независимой. И ни в коем случае не могло быть такого, чтобы партийные или советские начальники имели какое-то право голоса. Например, взять период, когда во главе ленинградской архитектуры стоял Валентин Александрович Каменский, по моему глубокому убеждению, великий русский архитектор, который спас город в 1960-е. Сейчас никто не помнит, а кто помнит, старается не вспоминать, что тут творилось в 1960-е годы.

– А Дома быта? Это следствие морального развала внутри архитектурной корпорации?

– Я считаю, что это заплатная архитектура, я ее так называю. Когда Валентину Александровичу как главному архитектору города поручали реконструкцию Невского проспекта, он не отказывался, потому что, если бы он ответил отказом, его немедленно бы сняли. А он, наоборот, изображал активный интерес, собирал в группы молодежь, которая действительно считала, что надо одеть Ленинград в стекло и бетон, а старинную рухлядь надо проредить. Такие ребята собирались в 8-й мастерской Ленпроекта, которая проектировала гаражи, Дома быта, бани. Они эти стекляшки и соорудили.

– Эти стекляшки считались прогрессивными для своего времени? Это была кость, кинутая партийным органам?

– Да. Вот, дескать, у нас тоже есть, мы не чужды современным веяниям. У нас не одни ретрограды, консерваторы и реакционеры. Конечно, архитекторы другого уровня к этому всерьез не относились.

– Вы начали говорить о том, что в 1960-е Каменский спас город.

– В 1960-е годы ракетно-атомные фельдмаршалы ногой открывали дверь во все кабинеты. Они не хотели, чтобы их здания находились в районах нового строительства, хотели быть в центре. На Невском. Он не дал.

– А гостиница «Ленинград» на Пироговской набережной – разве не Каменского рук дело?

– Гостиница «Ленинград» – это Сперанский.

– Каменский к этому не имел отношения?

– Имел. Он не подписывал этот проект, хотя уже было четыре этажа там сделано. Сергей Борисович Сперанский подсиживал Каменского и, желая угодить партии, пробивал гостиницу как образец «современной архитектуры». Каменский пытался срывать такие начинания. Но, например, проиграл застройку четной стороны Шпалерной улицы. Еще был Петровский указ, запрещающий эту застройку. Он проиграл снос Спаса-на-Сенной. Инициатором сноса был Смирнов, председатель Ленгорисполкома. Он толкал, а из Москвы говорили: в Москве под бульдозер весь Арбат пустили, а вы там со своим Питером чего-то тянете…

Первый секретарь обкома Василий Сергеевич Толстиков (я с ним был хорошо знаком), он к нам в мастерскую заходил. Он из Китая в Голландию вернулся послом, а уже из Голландии в Ленинград. Интереснейший человек вообще. Необыкновенный был человек.

– И при Толстикове раскрутили дело Бродского…

– Ни он, ни Григорий Васильевич Романов… Помимо всего они были очень умные люди. И на них очень надо было из Москвы нажать, допустим, на того же Василия Сергеевича, чтобы он просто не вмешивался в историю со сносом храма на Сенной. Противиться он не мог, но ни в коем случае не проявлял никакой инициативы. И челядь придерживалась того же.

Валентин Александрович Каменский в ночь сноса к Смирнову домой явился, был крик, с матом, Смирнов снял трубку и отменил приказ о взрыве. Каменский ушел. А когда он ушел, Смирнов снова снял трубку, и в четыре часа утра церковь взорвали. Мне рассказывали, что Каменский плакал…

Точно так же и Григорий Васильевич Романов. Он никогда не проявлял инициативу, но когда на него интеллигенция набросилась, что снесли портик Руска, а тогда все это место раскопали под станцию метро, просто это мимо него прошло, Романов в печати публично извинился за то, что это мимо него прошло, что он не отреагировал, и портик восстановили.

Когда существовала естественно сложившаяся архитектурная корпорация, проблемой памятников занимались избранные. Кедринский, например. Это были эстеты с изысканным вкусом, с энциклопедической образованностью. Если корифеи что-нибудь скажут, это подлежало немедленному исполнению. А когда эти антиквары сошли со сцены, их место заняли старьевщики и чиновники. Чиновник боится за свое место прежде всего.

Сейчас никто не помнит, а кто помнит, старается не вспоминать, что после войны было решено с Петергофом и Царским Селом покончить. Разрушения были такие, что восстановление казалось невозможным. Отдать военным, они построят на месте Царскосельского дворца утилитарное здание. Но еще Грабарь был жив, потом Кедринский. И вот эти люди мобилизовали архитектурную корпорацию, корпорация вышла в правительство, и было принято эпохальное решение: все пригороды восстановить в прежнем виде. Если б это было в хрущевские времена или позднее, об этом не могло быть и речи. То есть архитектурная корпорация была очень влиятельной. Потом был такой могучий аргумент: вся страна разгромлена. Нужны огромные средства, возиться с какими-то дворцами, когда людям жить негде…

Досье

Эрнест Кондратович (род. 1936) принадлежит к старшему поколению ленинградских архитекторов. В 1959 г. закончил архитектурный факультет Академии художеств, в 1968 г. – аспирантуру при кафедре градостроительства ЛИСИ (инженерно-строительного института). Руководил 11-й мастерской ЛенНИИпроекта, был главным архитектором управления делами Ленинградского обкома КПСС, лауреат премии Совета министров СССР. Сейчас руководитель персональной творческой архитектурной мастерской.

Авторские работы: клиника факультетской хирургии 1-го Ленинградского мединститута, автоматическая междугородняя телефонная станция на Синопской набережной, больница Кировского завода, больница Св. Георгия, Институт скорой помощи, 5 жилых зданий в центральных районах. Градостроительные проекты: Кириши; 3 поселка городского типа в Ленинградской области; жилой район в Ташкенте (после землетрясения 1966 г.); набережная Невы, левый берег, между Литейным и Большеохтинским мостами; набережная Невы, правый берег между Большеохтинским мостом и мостом А. Невского.