Быть прогрессивным и идти в ногу со временем с некоторых пор стало означать – идти строем. А закон строя – это запрет. Запрет на «сбой ноги». Запрет на «шаг вправо – шаги влево». Запрет на «разговорчики в строю!» Запрет, запрет, запрет.
В итоге все мы – если, конечно, хотим быть «прогрессивными» (а кто ж не хочет!) – должны стать уныло-предсказуемыми, скучными и одномерными персонами, которые унифицированно «выпендриваются» и, как на экзамене, выстреливают заданным набором слов, поступков, оценок. Тех, что дозволены бесцветно-бездарным инквизиторским социумом – которым заправляют властолюбивые серости, дорвавшиеся до рычагов «конструктивистского» давления на умы и тела живых людей.
В чем это выражается? Неуловимо – во всём, где мы пытаемся назвать вещи своими именами, где просто говорим, что видим и как видим, но где «великие инквизиторы» готовы увидеть преступление даже при отсутствии у нас преступного умысла.
Из самого простого – с некоторых пор стало нельзя «объективировать женщин» – а конкретно, говорить им комплименты и целовать ручки-щёчки. Нельзя больше – без риска подвергнуться прогрессивному остракизму – рассказывать анекдоты про «русских, немцев и американцев» (я уж не говорю про евреев или чукчей) – даже такие, где одинаково нелепы все персонажи. Ибо это опять же объективирует «этничность», которая – согласно новейшим полит. предписаниям – сугубо индивидуальна и конструктивна, да и вообще – выдумана расистами и ксенофобами…
А ведь я ещё помню те времена, когда мужчины подавали дамам пальто и руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам. И помню, что это было приятно и женщинам, и мужчинам. Люди улыбались друг другу. И анекдоты травили «друг про друга» и смеялись дружно – если, конечно, анекдоты были и вправду смешными.
Раньше всем это нравилось, а теперь все дружно напряглись.
Сейчас, например, девушки искренне, с гневом и брезгливостью восклицают: «Почему кто-то должен слюнявить мою руку? Или помогать выйти из автобуса? Я что, сама не выйду? Зачем вообще он подчеркивает мой гендер? Откуда он знает, кем я себя ощущаю? Может, я андрогин! Или мячик! Я что, не имею право на то, чтобы меня никто без спроса не трогал и вообще не обращал на меня никакого внимания?»
Конечно, все люди имеют право на такого рода возмущение. Только вот счастье – это взаимный добровольный отказ от части своих «неприкосновенных прав». Иначе вместо счастья наступает смерть при жизни.
К чёрту такой мир!
Может ли сейчас женщина сказать: «Мне нравятся кавказские мужчины, они такие сексуальные!» Нет! Это запрещено. Ибо нет никаких «кавказских мужчин». А есть просто люди, каждый из которых – сам решает, кто он и как его следует вслух называть.
Могу ли я сказать: «Мне нравятся женщины с большой/маленькой/какой угодно грудью»? Нет – это тоже неполиткорректно. Ибо женщина, как известно, – не «станок любви». А личность. И её телесность – это её сугубое правйвеси, которое замечать – а тем более воспевать! – значит, лить ядовитую воду на злодейскую мельницу патриархата. И потому самое верное – просто помалкивать в прогрессивную тряпочку. То есть вообще ничего не говорить ни про кого – кроме как то, что каждый имеет священное право на агрессивное цензурирование всех вокруг.
Понятно, что у нас, на дикой евразийщине, где по сей день в ходу другая крайность – жлобство и друновкусие – эти табу еще массово не прижились. Но в прогрессивной среде они уже вовсю рулят. Хороша ли эта другая крайность? Что лучше: тотальное хамство – или тотальная цензура?
Лучше – свобода от любых запретов. А там люди сами решат, что смешно – а что тупо, что галантно, а за что и пощечину стоит влепить. Ибо если превентивно запретить всё, то мы просто останемся друг без друга, хотя и продолжим топать в строю. И будет, как в песне – «Я ищу чью-то руку, а чувствую локоть»…
Мы не должны скрывать друг от друга наши добрые чувства. Не должны делать вид, что нам нравится в другом лишь то, что ему предписали выдумать о себе – а не то, что он на самом деле собой представляет и чем на самом деле отличается от других людей.
Любовь и доброта не должны знать запретов и табу. Если мне кто-то нравится или я кого-то люблю, я имею право на камин-аут!
И имею право на сочинение Песни песней с полным – вдохновенным и восторженным – описанием моих чувств. И могу упоминать при этом цвет кожи того, кого я люблю, разрез глаз, форму тела, фактуру волос, возраст, наконец, и – не побоюсь этого слова – пол!
Долой запреты на проявления любви и доброты – межполовой, межрасовой, межнациональной, межкультурной – межлюбой!
Мы все – разные.
И только поэтому мы любим друг друга. Любовь к воображаемой собственной копии, к своему социальному «клону» – к тому, кто рассуждает точно так же, как ты, и ведёт себя точно так же, как ты (а на самом деле – как предписано группой) – это групповой нарциссизм. Это болезнь, которую надо лечить. Ибо это не любовь вовсе. Это симуляция любви.
И это прекрасно, что у всех нас – разные культурные коды, разные внешности, разные возрастные и сексуальные статусы, разные вкусы, разные политические фантазии, разные социальные роли.
И прекрасно то, что всё это мы не «конструируем» по чьей-то фейковой прихоти, а получаем от жизни – как дар, как бремя, как вызов, как капитал, как нашу базовую идентичность, одним словом.
Именно это – принятое и творчески развитое нами самими «данное свыше» – делает нас по-настоящему яркими и интересными индивидуумами.
Разумеется, любовь и доброта неотделимы от уважения и такта. И никогда не позволят никого обидеть или унизить. Но именно поэтому им – любви и доброте – надо доверять, а не запрещать их под страхом сожжения на костре святой политкорректности за «антиконструктивистскую ересь».
Даниил Коцюбинский
Фото сверху: кадр из фильма Hair.
На видео: White Boys / Black Boys – Hair
Черные мальчики / Белые мальчики
(Песня девушек/военных из культового фильма 1968 года режиссёра Милоша Формана «Волосы» / Hair, снятого по одноименному бродвейскому антивоенному хиппи-мюзиклу 1967 года: музыка – Гэлтом Макдермот, слова — Джеймс Рэдо и Джером Раньи).
ЧЕРНЫЕ МАЛЬЧИКИ
Черные парни очень вкусные,
Любовь со вкусом шоколада,
Лакричные губы, как леденцы,
Держи моё какао под рукой!
Я – такая сладкоежка,
Когда дело доходит до любви.
Черные парни очень вкусные,
Мокко мусс, горячая помадка,
Много кленового сиропа,
Горячие папики из коричневого сахара,
Это мои подносы c десертом,
Когда дело доходит до любви.
Однажды я попробовала/попробовал диету
Из тишины, покоя и без сладостей,
Но я почти сошла/сошёл с ума,
И я почти сошла с ума,
Потому что я действительно жаждала/жаждал
Моих вкусняшек со вкусом шоколада!
Ой!
Черные мальчики питательны,
Черные мальчики наполняют меня до краёв!
Черные парни такие чертовски вкусные,
Они удовлетворяют мой животик!
Черные парни вкусные,
Изюм на солнце,
Черные, черные, черные,
Черные, черные, черные,
Черные, черные,
Черные мальчики!
БЕЛЫЕ МАЛЬЧИКИ
Белые мальчики такие красивые,
Кожа гладкая, как молоко!
Белые мальчики такие красивые,
Волосы как китайский шёлк!
От белых мальчиков у меня – мурашки по коже,
От белых мальчиков – у меня бабочки в животе.
Когда они касаются моего плеча,
Это прикосновение сражает наповал.
Ну, моя мама называет их лилиями,
Я называю их Пикадиллиями.
Мой папа предупреждает меня: “Держись подальше!”
Но я говорю белому мальчику: “Давай поиграем!”
Белые парни такие классные,
Белые парни такие крутые,
Каждый раз, когда они рядом со мной,
Просто не могу насытиться.
Белые мальчики такие красивые,
Белые мальчики такие милые,
Белые парни сводят меня с ума,
Доводят меня до бесстыдства!
Белые парни такие сексуальные,
Ноги такие длинные и стройные,
Люблю эти наспреенные штаны,
Люблю любовную машинку!
Мой брат называет их булыжниками
– Но это моя проблема!
Мой папа предупреждает меня: «Нет, нет, нет!»
Но я говорю: «Белые мальчики приходите, приходит, проходите!»
Белые мальчики такие милые,
Красивые, как девушки.
Я люблю пробегать пальцами рук
И ног по их кудрям.
Дайте мне высокого,
Худого,
Сексуального,
Сладкого,
Красивого,
Сочного
Белого мальчика!
Черные мальчики!
Белые мальчики!
Черные мальчики!
Белые мальчики!
