От редакции. В начатом «Городом 812» обсуждении темы Души Петербурга наметился интересный поворот. Сперва в дискуссию «вступил» поэт Серебряного века Михаил Кузмин со статьей 1918 года, а затем Кузмину решила — через 100 с лишним лет — оппонировать философ Елена Краснухина. Что еще раз доказывает: разговор о культурном коде Города на Неве — вневременной. Как разговор о смысле жизни…
.
Примечательно, что в своем очерке «Арена массовых движений», опубликованном в ноябре 1918 года петроградской газетой «Жизнь искусства», Михаил Кузмин ни разу не называет наш город его тогдашним именем — Петроград. Причину этого можно усмотреть в авторском замысле — интерпретировать функционирование городского пространства под новой властью большевиков как прояснение и осуществление изначальной сути Петербурга, его коммунальной, как ее номинирует Кузмин, души. Казармы царского времени видятся ему как прообразы утопических коммун или фаланстеров.
Интригует выражение Кузмина «коммунальные движения». Его значение лежит на пересечении нескольких тем и сюжетов: простора или тесноты городских пространств; социальной оптики демонстрируемого и скрытого; принципиального несовпадения коммунального и публичного в общественной жизни; взаимосвязи общественного места, общественного движения и общественного строя; тенденции превращения массовых действий в массовые зрелища. Рассмотрим этот комплекс проблем применительно к Петербургу, к его большим открытым городским пространствам, к их парадности, революционности, конформности.
Петроградское представляется Кузмину еще более петербургским, чем само петербургское. Что общего видит поэт между раннесоветской и дореволюционной организацией городской жизни Петербурга-Петрограда, когда говорит о том, что Петербург, в отличие от Москвы, это не город пазух, уютных закутков и комфортных домашних запечных уголков? Кузмин имеет в виду превалирование общественных событий массового участия — над частной жизнью, над закрытой сферой приватности.
«Все напоказ!» — таков принцип монархического феодализма. Эту сферу столичной имперской жизни вполне корректно будет назвать публичной по причине ее открытости, доступности, гласности, зримости и предназначенности ее для публики.
Но Михаил Кузмин в духе терминологии коммунистической доктрины именует ее «коммунальной», определяя Петроград как «арену для массовых, государственных, коммунальных движений».
Вообще-то, коммунальные движения в Западной Европе Х-XIII вв. выступали против гнета феодальных сеньоров — за городское самоуправление и независимость. Характеристика Петрограда через коммунальность его духа явно имеет у Кузмина иной смысл. Речь о совсем другой коммуне. Советский строй рассматривал коммуну как коллектив людей, имеющих общее пространство жизни и труда, общие цели и взгляды, а не как административную локальную единицу бюргерской независимости и самоуправления.
Коммунальность Петербурга не вела свое происхождение от средневековой городской коммуны, хотя мечты Петра I как его основателя отчасти вдохновлялись именно этим идеалом северных ганзейских городов. Просторы Петербурга и просторы империи, столицей которой он являлся, были противоположны тесноте старого европейского города. Обживая это географическое и социальное пространство, можно было наполнить его разными типами общественных отношений — имперским централизмом, республиканской публичностью, коммунистическим общежитием. Кузмин понимает коммунальность в советском, т.е. коммунистическо-коллективистском духе. И у Петербурга, и у Петрограда Кузмин видит общие главные черты коммунальности — «государственный, ничей и всеобщий».
Для выражения мысли и описания социально исторических явлений очень важен точный смысл терминов, используемых в речи, тем более, если история этих понятий зарядила их многозначностью и если они не являются общепонятными словами разговорной речи. «Коммунальный», как видим, может обозначать как форму освобождения от гнета феодализма, так и тоталитарную коммунистическую несвободу коллективизма, описанную в знаменитых антиутопиях ХХ века.
Концепт публичности также неоднозначен. Две его версии отсылают к двум категориям людей – к зрителям и к гражданам. Публичное выступление подразумевает публику. Публичное место подразумевает право свободно и безнаказанно высказывать личное мнение. Проиллюстрируем второе значение публичности, значение одновременно терминологическое и социальное, примером Иммануила Канта. Как законопослушный член общества человек обязан платить налоги, но как ученый он вправе публично высказать свои мысли по поводу несовершенств или даже несправедливости принятой системы налогообложения, адресуясь в печати к неопределенно широкому кругу читающей и заинтересованной публики. Публика, публикация, публицистика… «Публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным» – таково кредо Канта. Публичное не следует путать с пропагандой, осуществляемой действующей властью, у которой есть своя пассивно внемлющая ей аудитория. Ведь подлинная публичность формируется не там, где есть публика любого транслируемого зрелища, а там, где есть гражданские частные инициативы и свободы, акции и высказывания.
Согласно современному отечественному менталитету, увы, одной из первых будет ассоциация публичного высказывания со статьей УК. Обратимся к Постановлению Пленума Верховного суда РФ от 1 июня 2023 г, разъясняющему статью 319 УК РФ Оскорбление представителя власти: «Обязательным условием уголовной ответственности за оскорбление представителя власти при исполнении им своих должностных обязанностей или в связи с их исполнением является публичный характер соответствующих противоправных действий. Например, высказывание или иное выражение оскорбления в присутствии потерпевшего и (или) других людей, в том числе в общественных местах, в ходе проведения массовых мероприятий, размещение оскорбительных сведений в средствах массовой информации, в сети “Интернет” на сайтах, форумах или в блогах, открытых для широкого круга лиц, массовая рассылка электронных сообщений».
В данном тексте нет мысли Канта и руки этого мастера. Публичное криминализовано, контекст его осмысления уголовный, положительным коннотациям остается цирковая лексика обращения к «почтенной публике». Однако следовало бы расставить другие акценты: в республиканской форме правления само отправление власти государственными органами и ее выборными представителями имеет публичный характер, т. е. подконтрольный обществу, открытый для критики и доступный для негативных оценок.
Вопрос о смысловом содержании общих понятий – универсалий – не есть вопрос схоластический или чисто теоретический. Превратная интерпретация главных социально-философских концептов, одним из которых является доктрина публичности, порождает существенную искаженность реальной общественной конструкции, всегда основанной на базовых философско-правовых принципах.
Радикальный поворот к замещению, пусть еще самых ранних, находящихся в становлении форм публичности дореволюционного уклада имперской столицы атмосферой коммунальности социальной жизни, продиктованной новым советским строем, зафиксированный Кузминым в эссе о Петербурге, можно правильно оценить, только если мы осознаем сущностную противоположность этих двух социальных форм.
«Публичное» потенциально относится к сфере свободы, настоящая публика как совокупность граждан есть там, где есть res publica — общее дело, где всем открыт доступ не только к пассивному наблюдению зрелища, но и к активному участию в дискуссии, к столкновению различных мнений и принятию общественно значимых решений.
«Коммунальное», напротив, чревато принуждением к такой жизни, в которой все общее и одинаковое, из которой исключена не только частная собственность, но и индивидуальная свобода мысли.
Теперь, когда мы определили значения двух ключевых понятий – публичное и коммунальное, а также противопоставили их значения в контексте данного размышления, попробуем сформулировать ответ на вопрос: «Сходны или различны публичная жизнь столичного Петербурга и коммунальная жизнь советского Петрограда-Ленинграда?»
Да, Петербург — это парадный город, город парадов и публичных торжественных действ. В середине ХХ века французский леворадикальный философ, художник и режиссер Ги Дебор (правда, уже на совсем другом примере общества масс-медиа) назовет такую социальность «обществом спектакля» или «обществом зрелища». В обществе спектакля социальный активизм подменен пассивностью зрителя, а реальность замещена представлением или визуальными образами.
- Политико-философский трактат, написанный Ги Дебором в 1967 году. Цитата: «В основе спектакля лежит самая древняя общественная специализация — специализация власти».
.
Просторность и перспективизм Петербурга порождают тему оптики общественного взаимодействия и властного отношения, проблему видимого и видимости.
История власти свидетельствует, что она ставила себе на службу две стратегии оптикоцентризма:
— во-первых, древняя власть показывала себя подданным, делала видимыми свои силу, блеск, могущество и роскошь;
— во-вторых, власть современная (начиная с XX века) меняет направление взгляда, вводя режим всеподнадзорности и тотального контроля.
Если в первом случае видимость является главнейшим свойством самой власти, осуществлению которой и служат проводимые ею парады, праздники и торжества, то во втором случае видимость, прозрачность, транспарентность характеризуют жизнь подвластных в ситуации, когда власть обращается в надзирающее око.
Пространственность Петербурга эффективно взаимодействует с обоими типами оптики власти – не только с демонстративностью ее собственных ритуалов, но и со зримостью в большей или меньшей степени контролируемых ею людских масс, толп народа. Название книги Хосе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» и заглавие труда Сержа Московичи «Век толп» фиксируют разные феномены. Толпа понятие визуальное, она существует, как и классическая драма, по закону единства места, времени и действия. Массу можно определить как дисперсию толпы, масса невидима физическим зрением, она есть понятие статистическое, фиксирующее совокупность индивидуальных политических, потребительских, вкусовых выборов и предпочтений, факт их стандартизации. Толпа коммунальна в своем действии, а масса дискретна. Революционный Петроград, о котором писал Михаил Кузмин, это, конечно, город именно толп, митингов, массовых выступлений, скоплений народа на улицах и площадях во время праздничных действий. Эта оптика политической жизни дает срез ее открытости, а не кулуарной непрозрачности и недоступности, питающей многочисленные теории заговора. Однако открытость массового выступления взору вовсе не обязательно означает свободное волеизъявление.
Так исторически и развивалась публичная жизнь Петербурга — от военных парадов, в которых власть демонстрировала себя обществу, — к народным демонстрациям, в которых граждане показывали свою лояльность и подконтрольность власти.
- Головные колонны демонстрантов разных районов Ленинграда вступают на Дворцовую площадь (конец 1970-х гг.)
.
Футуристическая эстетика нового общества, обладающая, безусловно, своей энергетикой и эффектностью, вступила не в гармонию, а в конфликт с имперской внешностью Петербурга. Надежда на то, что авангардистская эстетика продолжит его коммунальные традиции — как об этом по сути «пророчествовал» Михаил Кузмин, — не сбылась. Имела место не метаморфоза или новая грань устоявшегося духа города, а попытка его слома.
- Натан Альтман, которому поручили создать эскизы оформления площади Урицкого (Дворцовой) к 1-ой годовщине Октябрьской революции, напишет в своих мемуарах: «Красоте императорской России я хотел противопоставить новую красоту победившего города. Не гармонии со старым я искал, а контраст ему».
.
Эта новая праздничная коммунальность города не предусматривала ни преемственности, ни диалога, ни состязательности его прошлого и настоящего. Она работала методом прикрытия и заслонения классической архитектуры Петербурга, свержения его памятников и главных символов, смены топонимов.
- 7 ноября 1918 года Натан Альтман, автор проекта оформления площади, прикрыл Александровскую колонну футуристическими конструкциями — зелеными полотнищами и оранжевыми кубами.
.
Постреволюционный левый стрит-арт, вполне уместный при новом строительстве, скомпрометировал свою новизну, превратившись в ширму, скрывающую красоту имперского Петербурга конструкциями из фанеры и кумача. Он стал фанерной пародией на парадность Петербурга.
- Центральная часть оформления трибуны на площади Урицкого в дни празднования 14-летия Октября. 1931 г.
.
К тому же это искусство быстро утратило свое новаторство и оппозиционность, уступив место казенному соцреализму. Весь этот художественно-политический акционизм, показавшийся Михаилу Кузмину родственным душе и стилю публичной жизни Петербурга, оказался в конце концов им чужеродным. Массовые шествия советских праздников не были ни прекрасным зрелищем единства ритуального действа и естественных декораций петербургской архитектуры, ни парадным перформансом, являвшим собой ритмизированную «парадных ратей и коней однообразную красивость», ни спонтанной энергетикой коллективного политического жеста. Фанерно-плакатное самолюбование и самовосхваление диссонировало с городской средой, а не органично вписывалось в нее.
Таким образом, новая коммунальность массовых акций и оформляющие их декорации, с одной стороны, не были развитием традиции, связью с прошлым культурным кодом столичного Петербурга, с другой стороны, обратные качества – новаторство, протестность, революционность, соотносимые с гражданской публичностью, а не с пассивностью публики зрелища – были ими стремительно утрачены, как в социальном, так и в художественном плане.
Безусловно, Кузмин был впечатлен рождением в начале ХХ века массового общества в его не западной, а советской, т.е. тоталитарно-коммунальной форме, вторжением «ширнармасс» в творение истории, в сферу политики, культуры, потребления и все прочие сферы жизни общества.
«Эпоха масс — эпоха массивного», – писал испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, фиксируя, как ранее него Михаил Кузмин, корреляцию между типом социальности и типом архитектурного оформления урбанистического пространства. Ортега-и-Гассет ссылался на эпоху гигантизма общественных построек Древнего Рима, а мы теперь можем добавить от себя и примеры архитектуры Третьего Рейха и других государств, работавших с массовым сознанием. В этом ракурсе взгляда на вещи Михаил Кузмин проницательно заметил и отчасти справедливо констатировал: масштабное городское пространство, созданное прославлять сословный монархизм, оказалось конгруэнтным массовым акциям и идеологическим практикам нового строя и новой власти. Новое вино залили в старые мехи.
Дух города всегда связан с его планировкой, разметкой его пространства, с ширью или узостью его площади и площадей. Рим, как и Петербург, возникал через создание публичных городских пространств. Это относится и к республиканскому периоду его истории, и к имперскому. Последнее историческое обстоятельство роднит его со столичным Петербургом. Однако связь просторности с ее социально-политическим функционированием неоднозначна. Пустые, публичные, открытые и доступные пространства амбивалентны. Они являются потенциальным местом как спонтанных бунтов и массовых революционных выступлений, так и срежиссированных самой властью помпезных торжеств ее прославления, могут наполняться как критическим, так и апологетическим массовым выступлением.
Средневековые города – это сообщества совершенно иного типа. Их урбанистика шпилями соборов тянется ввысь, а не простирается вширь. Здесь царит атмосфера скученности, тесноты, сжатости – и людей, и пространств, и построек. Есть определенная взаимосвязь между форматом городского пространства и социальными формами его обживания.
Мы мыслим и чувствуем так, как задает нам наш город, то, что и как мы в нем воспринимаем. Обратим внимание на градостроительные стратегии, противоположные петровской или османовской. Ряд городов Германии был стерт с лица земли воздушными бомбардировками во время WW2 и, если полная реконструкция их старых центров в былом виде не представлялась возможной, то порой принималось решение о новом строительстве зданий на старых фундаментах, сохраняющем планировку и размерность старого города. Как это и произошло в Кельне, чья историческая часть, заново отстроенная после войны, по-прежнему проникнута духом бюргерским и частнособственническим, а не коммунально-коллективистским. Общее благо в такой городской среде явно будет восприниматься как баланс разнящихся индивидуальных интересов, а не принятие единой цели под знаком государственной идеологии.
- 30–31 мая 1942 года Королевские военно-воздушные силы Великобритании провели стратегическую бомбардировку Кельна. В авианалете участвовало более тысячи самолетов. В результате бомбардировки было уничтожено 3300 нежилых зданий, 2090 серьезно повреждено и 6420 получило слабые повреждения.
- На ратушной площади Кельна, где чудом уцелело само барочное здание ратуши, присутствует послевоенная застройка, стилизующая общий вид утраченных кварталов. Фото автора.
.
Средневековая городская планировка стыкуется с иным, чем советский, типом коммунальности. Из коммунальности локального самоуправления вырастает республиканский строй, например, Венецианская республика. Такого городского устройства Петербург никогда не знал. Известная ему коллективистская коммунальность существовала в контексте тоталитарного политического режима и являлась формой ограничения личных прав, некой унифицированной совместностью существования.
Эссе Михаила Кузмина, безусловно, является талантливейшим документом своего времени. Однако более века спустя мы можем иным взглядом ретроспективно оценить историю и потенциал массовых акций или, как их называл Кузмин, «коммунальных движений». Нам известна история перерождения в новом обществе массовых революционных и протестных выступлений исключительно в массовые демонстрации конформизма, одобрения и согласия. И только много позже в результате процессов демократизации и либерализации общественной жизни в публичной сфере петербургского активизма стали возможны не только марши согласных, но и марши несогласных.
Коммунальное, требующее единообразия, единомыслия, слияния с большинством, в тоталитарном государстве, последовавшем за описанным Кузминым историческим моментом, встает на место публичного, искажая и обедняя последнее. Ибо публичный не значит коллективистский, публичное это не тот тип общего, который унифицирует, отрицает индивидуальное, отдельное. Публичная сфера не игнорирует противоречия интересов, она включает в себя неотъемлемый элемент социальной критичности и гражданской протестности.
Культурный код Петербурга никогда не определялся исключительно верноподданичеством. Фронда всегда локализуется в местах центрации и концентрации власти. Это еще одна из оппозиций: средоточие имперской власти vs центр восстаний против нее, исторически заложенных в неоднозначность души Петербурга. Да, уже изначальный план Петербурга спроектировал простор его проспектов и площадей – как будто бы идеальных пространств для массовых выступлений. Однако отнюдь не всегда эти выступления были декларацией согласия, коммунальными демонстрациями солидарности и единства. Скажем, Сенатская площадь, благодаря своей истории, обрела неистребимое значение городского локуса протеста, свободомыслия и гражданственности.
- Восстание декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 года — попытка государственного переворота и превращения Российской империи в конституционное государство. Число участников: более 3000 человек.
.
Советской власти и ее бутафорским конструкциям из картона и полотнищ ткани за 70 лет так и не удалось изменить символический смысл городских пространств на противоположный. Дело даже не в том, что царственное величие Петербурга не удалось перекодировать в его пролетарскость.
Петербург — город трех революций. Культурная столица. Его душа во многом определяется культурой критического мышления и протестного духа. Временная же потеря массовым действием своего критического измерения как раз и связана с радикальной метаморфозой смысла и качества основных территорий Петербурга: с превращением внутренних жилых – из приватных в общие, а внешних городских – из публичных в коллективные. В сферу коммунальную в обоих случаях.
Именно введение режима коммунальности, на взгляд Кузмина, позволило, наконец, дать ответ на вопрос «Для чего строился этот город?». Казалось, что для царских парадов, а оказалось, что для коммунистических демонстраций, для того, чтобы дворцы явили свое истинное предназначение, обратившись в общежития. Коммунизацию жизни Петрограда Кузмин воспринял как отсроченное выражение квинтэссенции души имперского Петербурга, как раскрытие и реализацию его изначального умысла.
Уникальность ситуации Петербурга заключается в том, что только для него была актуальной, возможной и даже необходимой попытка дедуцировать коммунистическую общественность из духа имперской столичности, интерпретировать ее как продолжение и метаморфозу этого духа. Прочие российские города не имели подобного бэкграунда. Москва, хоть и обладала в дореволюционном прошлом столичным статусом, но имела иную структуру городского пространства и устройства жизни – усадебная, приватная не в европейско-правовом, а в домостроевском смысле уюта и самоуправства домашнего быта. Это была столица не открытых гражданских территорий, а скрытых от внешнего взора партикулярных гнезд. Перенос уже советской столицы обратно в Москву повлек за собой необходимость реконструировать ее до неузнаваемости – создавать в ней просторы и пустоты по образцу то ли имперского, то ли революционного Петербурга.
Навряд ли можно согласиться с ретроактивным взглядом Кузмина на эволюцию души Петербурга, на метаморфозы его культурного кода, с результатом его поиска главной составляющей или же характерной черты социальной жизни города. Кузмин ведь не просто говорит о том, что царским парадам пришли на смену коммунистические демонстрации. Это фактическая правда. Но поэт усматривает в свершившемся еще и некий провиденциализм, телеологическую линейность. Однако не всякий результат исторического действия был его преднамеренной целью, не всякое предшествование совпадает с причинностью, не всякая последовательность событий может быть понята как историческое предназначение.
Новая столица, заложенная и распланированная Петром I и отстроенная последующими российскими императорами, была все же проникнута духом имперского величия и столичной публичности. Дух советской коммунальности совсе не был прямым наследником предшествующих форм политической жизни Петербурга.
Возможна последовательность событий, в которой происходит замещение одного явления другим, не являющимся генетическим продолжением исходного состояния или его логическим развитием. Так османизация Парижа проводилась во второй половине XIX века во избежание геттоизации центра города, с целью его джентрификации в соответствии с потребностями и вкусами третьего сословия, с намерением осложнить баррикадирование улиц и облегчить передвижение по ним войск. Однако она не воспрепятствовала ни «кровавой неделе» мая Парижской коммуны 1871 года, ни студенческим бунтам мая 1968 года. Формы общественно-политического акционизма имеют неоднозначную связь с организацией городского пространства. Переформатирование планировки и застройки столицы Франции коррелировало и с бульварным типом фланера, и с бунтарским типом революционера – двумя разными, но равно репрезентативными воплощениями духа Парижа. Ведь любой центр имперской власти амбивалентен, он инкорпорирует и оппозицию этой власти. Эта неустранимая двойственность никак не соответствует духу коммунального единообразия.
Может быть, французский революционер-республиканец и являлся сторонником равенства прав, но не одинаковости взглядов, коммунальности как общности позиции, выражаемой в демонстрациях согласия с властью. Может быть, россияне и были адептами общины, унифицирующей как социальные роли и статусы, так и менталитет своих членов, но эта коммунальность никак не гармонировала с душой Петербурга – столицы сословно-иерархической империи, которая как всякая империя, стояла на сочетании множественного и различного, а не одинакового и общего.
В итоге можно решительно констатировать, что Кузмин ошибся в установлении генезиса коммунальных форм советизации, возводя их к столичной душе Петербурга.
О том, что коммунальность не является, как предположил Кузмин, венцом, продуктом и завершением публичных форм жизни столичного Петербурга, говорит и тот исторический факт, что впоследствии произошло некое попятное движение, возвращение от демонстраций коммунального единомыслия к гражданским протестным акциям на тех же площадях и в тех же публичных пространствах нашего города, которые рассматривались Кузминым как удачно коммунизированные, обобществленные и унифицированные. Да, революционные преобразования превратили Петербург из города дворцов, особняков и комфортабельных доходных домов в город коммуналок. Многие из них сохранились не расселенными и по сей день. Однако, теперь это обстоятельство рассматривается как факт неустроенности жизни, а не как ее идеал. Новых домов с изначально запланированными коммунальными кухнями, как в известном конструктивистском доме-коммуне под № 7 по улице Рубинштейна, уже давно не строят. В начале 60-х годов и этот фаланстер был переоборудован под отдельное, а не общее проживание. Важно, чтобы приватными, частными, индивидуальными и личными были не только жилые помещения, но и позиции, мнения, мысли и оценки людей, обладающих гражданством как правосубъектностью. Описанная Кузминым в 1918 году атмосфера празднования годовщины Октябрьской революции свидетельствует скорее не о преемственности развития души Петербурга, а о прерыве континуальности ее воплощения.
Наконец, с аксиологической точки зрения, то, что вполне заслуживает критической оценки, вызывает у Кузмина искреннее или вынужденное восхищение. Он неоправданно идеализирует коммунальные формы социальности и приветствует подмену ими гражданских свобод лишь только начавшей формироваться в дореволюционной России сферы публичности. Конечно, автор статьи для советского печатного органа не ставил своей целью сопоставление идеологии и эстетики коммунистических перформансов с европейскими философско-правовыми идеалами или с опытом урбанистического самоуправления городов-коммун. Однако в более широком контексте истории идей и общественных институций, чем тот, что был взят Кузминым, становится очевидно, что есть иная, чем отсутствие частного и собственного, коммунальность и иная, чем демонстрация единомыслия, публичность.
Что касается уравнительных и коммунальных постреволюционных тенденций, то вряд ли их происхождение можно возвести к петровским реформам или к политике российских императоров. Их теоретические истоки логичнее было бы усмотреть в доктринах утопического коммунизма, а социальные корни – в русской сельской общине, а не в европейской городской коммуне. Общеевропейский тренд обвальной урбанизации начала ХХ века повлек за собой демографический сдвиг – перемещение масс сельского населения в городскую среду. Благоприятные условия для утверждения в социалистическом обществе коммунальных и авторитарных форм жизни сформировало наследие традиционалистского общества и его патриархального уклада жизни, а не принципы городского, тем более столичного существования. Однако формат городского пространства Петербурга придал прежде разрозненным и закрытым социальным общностям небывалую масштабность и зримость, продемонстрировал идею коммунизма как коммуны/общины общенародного масштаба.
Елена Краснухина
На заставке: Военный парад 11 сентября 1834 года в честь открытия на Дворцовой площади Петербурга Александровской колонны, воздвигнутой архитектором Огюстом Монферраном в память о победе Александра I над Наполеоном. В параде участвовало около 100 000 человек — полки, отличившиеся в Отечественной войне 1812 года.
