28 октября 1961 года в лучший музыкальный магазин Ливерпуля вошел тинейджер и попросил продать пластинку. Юношу звали Раймонд Джонс, а продавца и хозяина – Брайан Эпстайн, и в ответ он только пожал плечами. Пластинки «My Bonni» у него не только не было, он даже не слышал о ней, хотя был самым признанным хит-парадчиком Ливерпуля
У нас уже привыкли – как услышат Эпстайн – Эпштайн, по-нашему, – и сразу представляют еврейского дедушку из Одессы. Естественно, у Брайана Эпстайна был дедушка, но из Польши. Ливерпульские Эпстайны были вполне обеспечены, у них был стабильный семейный мебельный бизнес. Трудно представить себе еврейскую семью, где не нравился бы свой первенец, конечно, все его любили, но Брайан был нечто: в десять его выгнали из государственной школы, в пятнадцать – из частного колледжа, в восемнадцать из армии, из Королевской артакадемии он ушел сам, и в конце концов, на то человеку и дается крепкая семья, оказался за прилавком отцовского мебельного магазина, где продавали рояли, пианино и пластинки тоже, всё – музыка.
Никаких надежд Эпстайн-старший, глядя на Эпстайна-младшего, не питал, но ошибся: Брайан вырос в семье, где обязательность почиталась наряду с честностью, и решил не портить отцу бизнес.
К тому дню, когда Раймонд Джонс пришел прикупить пластинку, Брайан уже придумал рейтинг из лидеров продаж и уже сотрудничал с музыкальной прессой. Когда пластинку попросили в последующие дни многие покупатели, Брайан профессионально заинтересовался ребятами “Биттлз”, а 28 октября 1961 года стало культовой для битломанов датой.
Что дальше произошло с битлами (так у нас принято называть четверку по отдельности), знает весь мир, а с Брайаном Эпстайном – еще не весь. Он прошел от своего магазина двести метров налево за угол и обнаружил искомый клуб “Каверн” (по-нашему, “Пещера”, все туберкулезники это знают), где за ланчем и увидел авторов пластинки. Все кругом ели, а они играли и пели.
По легенде, Брайан обомлел и полностью поддался необычайному обаянию, но не верьте легендам – Эпстайн сам рассказал об этом ланче: парни были довольно неряшливы, а исполняя песни, курили, ели, разговаривали и пинались, видимо, в шутку. Они поворачивались к публике спиной, переругивались с посетителями клуба и смеялись своим шуткам. Вот что увидел Брайан. Вы, наверное, думаете, что неудачник, не кончивший никакой школы и не любящий отцовский бизнес, равнодушный к рок-музыке и из композиторов любящий Сибелиуса, был хлипким малозаметным евреем, и очень ошибаетесь. Он был двадцатисемилетним красавцем, выше любого из битлов, с хорошими манерами и доброжелательностью, свойственной людям, выросшим в хорошей семье с большим достатком. Он серьезно относился к бизнесу, и магазин его (у него уже был свой, там продавали музыкальные инструменты и пластинки) процветал, реноме было отличным. И все это Брайан бросил через месяц после того, как услышал квартет в “Каверне” – он стал их менеджером.
Труднее всего было добиться новых записей, хотя в ливерпульском музыкальном мире Эпстайн стоил прилично. В фирме “Декка” ему сказали: мистер Эпстайн, бросьте вы этих парней, они бесперспективны, поют плохо, играют на гитарах еще хуже. Вернитесь в магазин, мистер Эпстайн. А он им сказал: очень скоро мир будет замирать, услышав первый аккорд их гитар. Они будут знамениты как никто. Как в воду глядел.
Весь битловский гастрольный период – создание Эпстайна. Пока они пересекали океан в разных направлениях, собирали в аэропортах сотни тысяч фанатов, а у телевизоров миллионы, когда люди, если в страну прилетали битлы, забывали, зачем на самом деле нужны стадионы, Эпстайн заботился обо всем: от аппаратуры до запасных гитарных струн. Перед гастролями в Штатах он скупил на свой страх и риск десять тысяч пластинок и поднял до небес рейтинг продаж. Гениальный менеджер. И абсолютно бескорыстный. Десять процентов – это в пять, шесть и даже девять раз меньше того, что забирают себе успешные менеджеры.
А гастроли битлов замучили: аппаратура тогдашняя не могла перекрыть рев аудитории, они не всегда слышали себя и друг друга, боялись, что публика вообще не слышит ничего. Битлы все больше становились студийными, они уже давно писали прекрасную музыку, сцена им мешала. В студии нужен был продюсер, Эпстайн уступил место Джорджу Мартину и впал в глубочайшую депрессию: без битлов он жизни не мыслил. Это сегодня мы знаем, что сказал Леннон, когда Эпстайн умер сам, выпив больше, чем нужно снотворного: он был одним из нас, он был пятым битлом.
И не стоит спорить с Ленноном, у него был тяжелый характер, но когда он что-либо говорил – мир прислушивался. За звание “пятый битл” борются человек семь, пара барабанщиков (у битлов был часто напряг с ударником), Мартин Джордж и, наверное, даже Йоко Оно, не зря же она сидела всегда на записи, раздражая всех, кроме Леннона. Но Леннон сказал – Брайан. И пусть Евтушенко тоже отдыхает: он вскричал “Я пятый битл! Они читали мои стихи, пока не открывали занавес”. Евтушенко сказал неправду, занавеса на концертах битлов никогда не было.
