Режиссер Юрий Быков снял хорошо принятые фестивалями «Дурака» и «Майора». А потом случился сериал «Спящие», после которого Быков объявил, что уходит из кино. Я пришла поговорить об этом. Но на столе лежала книга. Толстая. «Краткая история человечества». Любопытство выше приличия – я взяла ее полистать. Книга смешала карты, и разговор с режиссером Юрием Быковым получился не о кино, а о человеках.
– Что вы узнали из краткой истории человечества?
– Эта книга развенчивает миф о том, что человек уникальное существо, рассматривает его как этапное.
− А человек не уникален?
− Конечно. На самом деле мы ощущаем свою уникальность только оттого, что нам хочется этой уникальности. Но иерархия ценностей существует только в голове человека. Вселенной абсолютно все равно: что камень, что человек. Мне кажется, что и богу, если он есть, тоже все равно, ему важно всё целиком.
Сейчас главное другое. Человечество, начиная с эпохи наскальной живописи, находилось в одном и том же состоянии религиозного мироощущения. А мы оказались в переходном цивилизационном периоде, очень сложном, мучительном, опасном. Мы начинаем отказываться от необходимости присутствия в нашей жизни отца, который нас любит, который лучше нас все знает и который нами управляет. Мы постепенно переходим в состояние бескрайнего бесконечного одиночества во Вселенной.
− Такое печальное следствие взросления?
− Да, конечно. Могу ошибаться, но, по-моему, Фрейд однажды заметил, что самое взрослое состояние – это расписаться в собственной беспомощности, осознать смысл бытия и смириться с тем, что нужно просто изучать и развиваться. Единственное, что мы можем сделать: признать, что никогда при жизни не узнаем досконально, как все устроено. Нам дано лишь расшифровывать те или иные законы природы, позволяющие нам более-менее адаптироваться к окружающей среде. И вот это воинствующее осознание простоты того, как все устроено, и одновременно ощущение стены, за которую мы никогда не заглянем, – вот это самое страшное.
− Почему же? Вот говорят надписи на скале в Египте, много тысяч лет, а там написано: «Когда человек узнает, что движет звездами, сфинкс засмеется, и жизнь на Земле иссякнет».
− В любом случае в воздухе витает ощущение финиша. Потому что непонятно: оно все зачем? Простейшая ассоциация со смыслом жизни – это героизм: «Я пришел сюда, чтобы…» А современные знания по физике, химии, антропологии говорят нам, что «чтобы» – это вообще глупость. Все − «незачем».
Единственно «зачем» – это получение радости. Но мы уже поняли, что невозможно безнаказанно для организма получать эту радость в неограниченных количествах – сидеть на героине и на антидепрессантах, например. Мы вынуждены существовать в трезвой реальности, из которой пытаемся тем или иным способом выхватывать крохи серотонина и эндорфина.
Прежде отсутствие радости большую часть жизни люди оправдывали первородным грехом, тяжелой дорогой к свету. Как у Тарковского в «Жертвоприношении». Ходишь, поливаешь куст, год-два – и вдруг он наконец расцветает, и ты от этого получаешь радость. А сейчас этого куста нет, нет цели…
Можно до бесконечности детализировать материю, законы природы – думаю, у нашего мира еще огромный потенциал для изучения, – но главное мы поняли: все это «незачем».
− У Вернадского была идея ноосферы…
− Возможно, есть теории, которые формируют переходы цивилизации из одного состояния в другое. Но это лишь теории.
Я со своим абсолютно христианским сознанием думал, что я пришел в эту жизнь, чтобы победить зло, принести себя в жертву. На этой энергии альтруизма я и сделал свои предыдущие работы. Сейчас понимаю, что структура бытия другая. В основе взаимодействия с окружающей средой, с тебе подобными – собственный интерес. То есть по большому счету ты окружаешь себя комфортными для тебя людьми, вещами, идеями. И от этого осознания тотального эгоизма становится скучно. Пропало ощущение сказочного смысла.
Помните, как опять же у Тарковского в «Сталкере»: «Нет никакого Бермудского треугольника. Есть треугольник а-бэ-це, который равен треугольнику а-прим бэ-прим це-прим… Вы чувствуете, какая унылая скука заключена в этом утверждении? Вот в Средние века было интересно. В каждом порядочном доме жил домовой, в каждой церкви – бог. Люди были молоды, а теперь каждый четвертый – старик…»
Но интересно еще вот что – откуда у человека это ощущение скуки? Если то, что мы обнаружили с развитием цивилизации, правильно, то почему нам так тоскливо от этого? Почему это знание нас не освободило? Почему мы, пребывая тысячелетия в иллюзии, открыли мир как он есть и не стали счастливыми, а, обнаружив, что иллюзия – это иллюзия, стали несчастными. Почему? Если знание – это глобальный обман господа бога, то это, конечно, издевательство.
− А если это испытание?
− А если это путь к чему-то большему, то хорошо. Хочется на это надеяться… Но это вряд ли… Западная (более развитая) цивилизация пытается подойти к этой проблеме прагматично, она говорит: «Просто живи, наслаждайся моментом. Путешествуй, ешь, танцуй, любви…» Короче говоря потребляй, пока дают…
− Возделывай свой сад.
− Скучно без большого смысла.
− В России, может, все вообще по-другому. Вот Светлана Алексиевич говорит, что нам ближе романтическое, героическое и скучно там, где прагматизм. Нам интереснее строить БАМ, чем возделывать свой сад.
− Это и правда так. Вот представьте. Один и тот же забор: по одну сторону европейская часть, по другую – наша. Заходит солнце, невероятной красоты пейзаж. На нашей части мужик лежит под облезлым кривым забором, смотрит вдаль и тоскует, попивая водку. А европеец красит. «Чего пьешь? Почему не работаешь!» – спрашивает европеец нашего мужика. А тот: «Да какая разница, ты мне скажи: бог есть или нет?»
И я думаю: а может быть, вопрос «зачем» – это признак болезненности сознания? Может быть, человеку отведена какая-то локальная зона мышления, и, выходя из нее, мы нарушаем запланированное? Задал вопрос: «В чем смысл жизни?» – будешь несчастным. Не лезь. То есть, по сути, мы не отличаемся от мышей, кроме как большей сложностью тех же потребностей… Но а как же тогда гении от Евклида до Башлачева? Они мыслили, развивались, но, получается, были обречены на несчастье? Помните яблоко с древа познания? Но ведь ты же не сам себя заставляешь размышлять, мучиться вечными вопросами. Это же не твой свободный выбор – тебя таким создали как вид. Опять насмешка какая-то…
− Вы, кстати, любопытный в этом смысле «экземпляр». Среда, в которой вы росли, явно не предполагала, что станете кинорежиссером.
− Я должен был быть слесарем или шофером – это правда. Такие «сбои» происходят в реальности. Ни в коем случае не сравниваю себя с Чеховым, но я был поражен, когда впервые увидел маленькую комнатку таганрогской избушки, в которой он родился. Как же бог неожиданно поступает. Хочется верить, что в этом есть какой-то высший смысл.
− Судя по соцсетям, вы любите паломничать по писательским местам – в Таганроге были, на родине Шолохова, в шукшинских краях. Чего вдруг?
− Любопытно просто. Как жили эти люди, что их питало. Что касается Шолохова, то он абсолютный антипод Чехова в отношении малой родины. Если Антон Павлович хотел вырваться из периферии, то Шолохов, наоборот, сказал себе раз и навсегда: «Нет, это место, где я родился, и я останусь здесь». Интересная личность. С одной стороны, писатель, вынужденный играть по идеологическим правилам, с другой стороны – человек, который ощущал, как мало кто из его коллег, мощь природы, не вписывающейся ни в какие идеологемы. Шолохов был казаком во всех смыслах, а это, не забывайте, беглые люди во времена глухого крепостного права, люди, которые смогли сказать себе однажды: «Я имею право на другую, свободную жизнь». И там, в станице Вёшенская, чувствуется, что казачество – это дерзкое общество и в то же время архаичное, которому никогда не навязать современную идеологию. А ведь мы все сегодня находимся перед жутким выбором − между прогрессивным глобализмом и архаичным консерватизмом.
− Может, это все игры приматов, как говорит Невзоров.
− Мне кажется, Невзоров троллит. Во всяком случае, отказаться от этих игр нормальному человеку очень трудно. Ведь тогда мы должны сказать себе: «Уже не имеет значения, на каком языке мы говорим, кто наши родители, где мы родились». Представляете, какое количество людей скажет: «Да пошли вы на!..» Вообще, сейчас логические доводы уже не действует. Есть только любовь к той системе ценностей, которая в тебе отзывается.
Одни любят архаику – березы, степь, частушки, а другие говорят: «К черту скрепы! Дайте глобальный мир и полную свободу выбора!!!»
На основе этого идеологического конфликта – «глобальный ли у нас мир или мир локальный» − однажды начнется война, я уверен. И не потому, что на чьей-то стороне есть правда, а потому что одни хотят жить так, а другие – этак.
– Вы за кого будете?
– А я вот, как шолоховский Гришка Мелехов, завис между красными и белыми. «За кого я?»; «Против кого я?» В какой-то момент показалось, что нашел. Поэтому пытался написать что-то про события на Украине, и сериал «Спящие» – это попытка сохранить те самые скрепы.
Мне казалось, что сделка с совестью художника «ради своих» до какой-то степени возможна. Не получилось. Когда я понял, что моя идея не работает, а порождает еще большее зло, я решил демонстративно покаяться, что, в общем-то, было не менее пошлым, чем причина покаяния.
И в итоге сейчас я достиг третьего, очень печального состояния. Я понял, что обманул: и либералов, и консерваторов, и обычных людей.
− Вы бы хотели глобального мира или локального, чтобы все по своим «деревушкам» сидели?
− Я бы хотел, скажу как на духу, вернуть ту картину мира, которая у меня была в юности, ощущение, что мир надо спасти, принеся себя в жертву. Когда есть безусловные понятия «родина», «родители», «ценности», понятно, что такое хорошо, а что такое плохо, – жить тяжелее, но проще. Я отдаю себе отчет, что мир гораздо сложнее, но у меня были идеалистические комфортные мне амбиции. Я вырос без отца и заменил его богом, общался с ним напрямую, чувствовал себя пророком. А сейчас у меня бога забрали, объяснив, что это психическая компенсация. «Прими мир таким, какой он есть, живи и просто наслаждайся жизнью». Но я так не могу, не умею. Мне скучно…
− Можно просто помогать кому-то – делом, словом. Вон к вам только что подошел молодой человек за советом.
– Когда я общаюсь с людьми, иногда думаю: рот разговаривает, голова формулирует, а чувства… Думаю, что я колоссально закрыт и общаюсь ради тщеславия, а не ради проникновения в людей. Все, чем я занимаюсь, все это ради того, чтобы памятник себе воздвигнуть нерукотворный. Меня, видимо, настолько в детстве недолюбили, что теперь не любви даже ищу, а поклонения.
«Я вам докажу, что я для вас бог, вы еще придете кланяться на мою могилу» – вот цель всех моих действий, видимо. Я всю жизнь жил ради себя, ради того, чтобы построить для себя пьедестал и встать на него над другими. Избавиться от этого, выплюнуть из себя, извините за выражение, выблевать – вот это самая главная моя задача. Потому что доверия ко мне сейчас очень мало, и я это понимаю. Хотя и общество наше к открытости не располагает… Короче, долог и тяжел путь из ада к свету.
− Надо отречься от всего и уйти в монастырь.
− В монастырь мне нельзя, я уже не верю.
− В одном фильме Познера–Урганта был сюжет, в котором один банковский служащий рассказал, что он каждый год приезжает в отпуск в Лурд, чтобы помогать страждущим.
− Такое самоназначенное послушание тоже вызывает у меня скепсис. Что-то в этом есть – искусственное. Я бесконечно сосредоточен на себе, в высшей степени эгоистичен…
− Тогда почему сняли «Дурака», «Майора», почему снимаете «Завод»? Не эгоистическое, а напротив, социальное кино?
− Когда выбираешь тему, которая касается многих других, – это же хитрый ход. Таким образом я, видимо, старался прослыть пророком на широкую аудиторию. Да, я был бесстрашным и честным, но любви во мне не было никогда. Всё, что я делал, я делал от злости, от мести, от гордыни. Сценарий «Завода» был написан 3 года назад. По сути, я снимал картину, наполненную той энергией, которая была у меня, когда я задумывал «Майора» и «Дурака». Сейчас бы я взялся за совершенно другую тему. Просто кино − длительный процесс. Иногда ты перерастаешь конкретную картину к тому моменту, когда появляется возможность ее сделать, а процессы уже запущены.
− А что случилось, собственно, с вами?
− Все произошло после «Спящих» По законам физики любая частица в пространстве притягивается либо к одной массе, либо к другой. Я пробовал стать частью просвещенной элиты – но она в основном надо мной посмеивалась, даже несмотря на мои оппозиционные мысли и фильмы. «Быков снимает свои фильмы топором, делает вид, что социален», – писала критика. Я просто боялся показываться в тусовке, постоянно ловил ухмылки, издевки от коллег, продюсеров, киноманов.
В какой-то момент меня привлек опыт Прилепина, который, будучи талантливым человеком и убежденным русофилом, искренне противопоставил себя либералам и прогрессивной интеллигенции. Я подумал: если не принимает светское общество, стану героем из народа, выступающим за язык, традиции, простых людей и родину. К тому же после ухода с «Времени Первых» я решил, что со мной больше никто работать не будет. Все-таки уволили Миронов и Бекмамбетов. А тут сам Бондарчук предложил такую резонансную тему «Либералы-предатели»
Я до сих пор до конца не понимаю, чего больше было в моем решении – злобы или расчета. Я ведь просто мстил за то, что меня не приняли. И получил то, что заслужил бы любой озлобленный, обиженный и не очень умный человек… Полное одиночество…
Сейчас я осознал, что, бессмысленно бегать и искать своих, пока ты не понял, что ты сам из себя представляешь. Пока ты не равен самому себе. «Спящие» – колоссальный опыт самообмана. Надо жить безо всяких иллюзий: осознать свои проблемы, свое тщеславие, понять, что ты не помогаешь людям, а хочешь сделать из себя пророка, юродивого, кого угодно, только не настоящего человека. Когда я себе в этом признался, мне стало страшно, что я из этого ада не выберусь. Но другого выхода нет. Придется жить дальше и работать над собой.
− Ваш «Завод» − очень многолюдное кино. Зачем?
− Просто мне захотелось, чтобы в фильме было много точек зрения. Чтобы не получилась однобокая история. Рабочие, недовольные властью, власть, недовольная рабочими, революционер, ненавидящий власть и считающий народ быдлом. Очень полифоническая история. Получился, скажу честно, винегрет. Потому что написано одним Юрием Быковым, снято – другим, а смонтировано – третьим. Боюсь, что картина не будет до конца органична. По жанру – это почти боевик, по содержанию – абсолютно социальная, даже философская драма.
− И вы не боитесь в этом признаваться?
− Человеку, который чуть не умер от собственного вранья, боятся нечего. С другой стороны – картина вышла очень динамичной. Она невероятно жесткая, плотная. По сути – это бой. В этом смысле я не боюсь, что зрителю будет скучно: в фильме есть и перестрелки, и драки, и конфликтные диалоги. В смысле динамики даже хлеще, чем «Майор» и «Дурак». А вот что касается более тонких вещей, выводов, тематики – тут сложнее… Возможно, следующий фильм «Сторож», запланированный после «Завода», будет более собранным и осмысленным высказыванием.
− О чем он?
− В старом закрытом санатории под снос работает сторожем отшельник. Туда прибывает пара – муж и жена. Они в бегах. Сторож их укрывает. Выясняется, что у всех троих на душе грех, который они не могут себе простить. Из-за этого их жизни сложились крайне несчастливо. Они постепенно приходят к пониманию, что им придется искупить этот грех любой ценой.
Вот эта идея больше отвечает моему состоянию сегодня.
Елена Боброва
