В фотографиях Александра Родченко, экспонированных в Доме Радио, ракурс и фрагмент решают всё. Автор демонстрирует умение видеть по-новому – природное как индустриальное, статичное как движение и стремление.
Остранение Виктора Шкловского не есть чисто литературный приём. Фотография есть та же деконструкция.
Выражение «мои фотографии» двусмысленно. Когда человек в большей степени присутствует на фото: когда он представлен на нём как предмет изображения или когда он является его автором, в качестве модели или в качестве фотографа?
Живопись Родченко была беспредметной, нефигуративной. На его картинах царила геометрия, а геометрия бесчеловечна. Тот же метод был им применён и в фотографии. Принцип Родченко «Никогда не снимать от пупа», а только радикально сверху или снизу, есть снятие человекоразмерности образа.
Ракурс это не оригинальность и новизна субъективно-психологического взгляда на вещи, это перспектива как понятие вполне объективно геометрическое. В логике конструктивизма, к которому принадлежит творчество Родченко, вопрос «Чей это взгляд?» абсолютно лишён смысла. «Зачем же во время скачек вы легли с камерой на беговую дорожку ипподрома под копыта лошадей?», – спросили Родченко. «А мне говорили, что лошадь никогда не наступит на живого человека», – отвечал он. А человек тут как бы и лишний.
20-е и 30-е годы прошлого века ещё не были временем тотального видеонаблюдения, которое лишь в наши дни эксплицировало объективную анонимность визуальной фиксации. Сам Родченко не был, конечно, анонимным творцом, но он был гением конструктивизма, поэтому его образы сугубо эпичны, а не лиричны. Поэтому так хорошо ему и работалось в плакатной рекламе в тандеме с Владимиром Маяковским. В творениях Родченко мы сталкиваемся с воспроизведением постулата архаической эстетики – истина и красота отнюдь не в глазах смотрящего, они обнаруживают себя в объективном мире.
И с другой стороны, фотографии человеческих лиц у Родченко вовсе не являются портретами. Учитывая контрастность светотени, грубую лепку черт, я бы отнесла их к жанру скульптуры. Он создавал образы не столь персонифицированные, сколь отвлеченные, акцентирующие внешний облик, а не внутреннее состояние.
Выставка открывается фотопортретом матери автора. Лучше всего не поддаться уговорам аудиогида видеть в этом изображении глубокий психологизм, ведь мать изображена так, что очки есть, а её глаз и взгляда – зеркала души – на фото нет.
Человек на фото Родченко редко смотрит в камеру или в глаза зрителю, с ним, как правило, невозможно встретиться взглядом. Он виден со стороны, объективно, без установления межличностного контакта или коммуникации. Фотограф вообще любил снимать людей сверху, издалека, когда их много, когда они масса и лица их неразличимы. На демонстрации, в спортивной колонне или пирамиде. Когда видна некая геометрическая конфигурация сосуществования людей. Когда складывается этакий портрет эпохи, а не отдельного человека.
Родченко нравился мир, приводящий Грету Тумберг в ярость – мир техники и индустрии, сборки и разборки механизма. Если всё творчество Антонио Гауди есть привнесение биоморфности в урбанистический пейзаж, то Александр Родченко на природе скучал, пока при помощи фотоаппарата не обнаруживал в деревьях подобие телеграфных столбов или мачт кораблей – несущую конструкцию цивилизации.
Знаменитый заваленный горизонт отнюдь не всегда прямо присутствует на фотоизображении в качестве дали, линии горизонта. В композиции всё решает фрагмент мира, как правило, небольшой. Как и у голландца Маурица Эшера, у Родченко главным персонажем всегда была структура пространства, его графичность, его замкнутый кусок, его ритмичность, расчлененность пространства в клетку, в полоску, в форсированную перспективу сходящихся линий. Ритмика пространства может обратить статичную конструкцию в нечто подвижное, пластичное в значении динамики, а не фактуры.
Этот эффект явлен на фото «Пожарная лестница». Ритмический повтор перекладин ассоциируется с железнодорожными шпалами некой дороги в небо. Несмотря на то, что практической целью этой лестницы являются спуск и эвакуация, фото Родченко обращает её в самодвижение ввысь. Эта оптическая иллюзия на 10 лет опережает строительство первого в стране эскалатора Московского метрополитена. Вот они – взлет, восхождение, космос как предчувствие, по выражению Алексея Учителя.
Чувство эффектности и законченности образа у Родченко не требовало широкоформатности. Он владел искусством противоположным панорамности изображения, умением выхватить фрагмент и придать ему значение целостности и завершенности. Картина мира – это пазл, который надо не собрать, а разобрать. Ограниченность поля зрения на фотографиях Родченко есть замкнутость сюжета на себе, эффект его самодостаточности. Какое магическое впечатление порождает мягкой неправильной формы линия лодок на фото лодочной станции. Законченность образа в его лаконизме, в отсутствии лишнего, в его бесчеловечности не в смысле жестокости, а в форме безлюдности.
Титульное фото выставки – «Пионер-трубач». На этой фотографии пионер дан как раз фрагментом лица, да и горн почти не вместился в окончательный кадр. Они обрезаны решительной рукой монтажёра. Мы видим лишь слияние губ и мундштука инструмента, сосредоточенность, усилие, напряжение, момент превращения дыхания в простую и резкую мелодию горна. Это не музыка, а дудение трубы.
Аналогично тому, как рекламный плакат, для которого позировала Лиля Брик, передаёт не проникновенную человеческую речь, тем более, не задушевный шёпот, а вопль, безличный крик рекламного сообщения. Эти фотографии звука так же беспредметны, как и живопись Родченко.
Елена Краснухина
