Александр Филиппенко стоял на сцене рядом с духовым оркестром и размахивал руками в такт музыке. На экране за его спиной проносились черно-белые кадры картины «Мой друг Иван Лапшин». Лица советской эпохи – совсем другие, светлые, воодушевленные, нездешние. Фильму в этом году исполнилось 30 лет. Его чествовали на фестивале «Виват кино России!». А Филиппенко совсем не изменился. Все такой же «несокрушимый и легендарный». С бесовщинкой в лукавых глазах.
Дублер-уголовник.
– Как вы попали в картину “Мой друг Иван Лапшин”?
– Его величество случай. Оказывается, Алексей Герман видел меня и Фараду еще давно, в театре МГУ. О “Проверке на дорогах” я слышал и видел, как на Ленфильме почти год шли досъемки по замечаниям начальства. Пробовался на роль Ханина, желающих было много, но утвердили Андрея Миронова. Герман же мне позвонил и сказал, что все равно хочет, чтоб я участвовал. Остановились на роли судмедэксперта Занадворова. Самое интересное, что в итоге он спас фильм, который не хотели выпускать по идеологическим соображениям. В середине съемок возник новый герой – мой “сын”. В итоге Герман, раздерганный бесконечными поправками, перевернул позицию картины. Дописали еще две сцены. И получилось, что это как бы отстраненный, субъективный взгляд на сталинскую эпоху повзрослевшего мальчика. Только под таким “соусом” фильм приняли. Первой фразой картины стала: “Я помню квартиру моего отца…”. Так я оказался одним из главных героев.
– Правда, что вместо вас в одной из сцен уголовник снимался?
– На одну из съемок я прилетел позднее. Группа металась: что делать, нет актера… И тогда старшина местной милиции говорит: “Не переживайте, есть у меня тут один, очень на вашего Филиппенко похож”. И привел задержанного – матерого рецидивиста. Мне рассказывали, что поначалу тот сниматься категорически отказался. Но старшина отвел его в сторонку и нашел нужные “аргументы”. Так что в сцене с портретом Сталина играет мой “двойник”.
– С Германом работать трудно было?
– Я благодарен судьбе и Герману. С огромным удовольствием работал по формуле: “Играть, ничего не играя, как бы под хронику…”. Хотя характер и у него, и у меня – не сахар. И крики, и шум были на площадке. И часто нам, актерам, доставалось. Но уже на озвучении, глядя на экран, мы понимали, что это гениальный фильм. Судьба у картины была непростая. Сначала разрешили напечатать только 10 копий. Через год – 30. А потом дали Государственную премию.
Пять минут на “достоевщину”
– В телевизионной, сериальной и киножизни – каково ваше место сейчас?
– Я существую в ней выборочно. Слава богу, что после таких фильмов, как “Мой друг Иван Лапшин”, есть возможность этого выбора. В сериалах снимаюсь исторических. Но их мало – костюмы дорого шить. У меня несколько литературных программ, я с удовольствием читаю стихи и прозу. Гоголь, Зощенко, Солженицын, Довлатов…
– За современными новинками следите?
– Вернутся друзья с “Кинотавра” – буду расспрашивать. Есть дома и набор дисков, которые надо посмотреть. Мне нравится, когда в картине есть мышление о мире, а не пересказ сюжета. А еще люблю смотреть сериал “Пуаро”. Стильная картина! К вопросу о сериалах – там совершенно новые технологии. После “Бедной Насти” я, когда в “Брежнева” к Снежкину попал, будто на другую планету прилетел. И первый день был весь в напряжении. В сериалах много опасностей для актеров, если к этим технологиям привыкаешь. Не успеваешь на таких скоростях ничего сыграть, кроме “Я в предлагаемых обстоятельствах”. Хорошо, если партнеры попадаются уровня Ирины Муравьевой и Ольги Остроумовой. Иначе – гибель. Но, если можешь на этих оборотах немного “достоевщины” подпустить, дело сделано.
– По большому кино скучаете?
– Конечно. Хотя грех жаловаться, играл я много. Когда хороший сценарий, хороший режиссер, работаешь с самозабвением. Классический пример – “Визит к минотавру”. Ради последнего монолога – все на карту поставил! А сейчас смотришь американские фильмы: компьютеры-компьютеры, потом пять минут сцена, потом опять компьютеры… Говорят, даже Владимира Бортко не могли от компьютеров оторвать, когда он сцену бала в “Мастере и Маргарите” монтировал. И так ему это понравилось, боже мой! Конечно, можно все перекрасить и переделать. И актера на 160 градусов развернуть. Теперь ведь главное направление кино – отвлекать развлекая и ни о чем не думать. Так что от многих сценариев приходится отказываться – что меня бесит.
– А к цветному “Штирлицу” вы как относитесь?
– Не в восторге. В черно-белой картине был стиль. К сожалению, это мало кто сейчас понимает.
“Меня одевает дочь”
– Как отказываете сценаристам? Тактично? Или?
– А у меня дочка взрослая, она этим и занимается.
– Дочка с вами работает?
– Саша закончила МГИМО, ей 23 года, и у нее все замечательно. А работает потому, что разъезжала со мной по всем круизам и гастролям. И постепенно всему научилась. Переставляет треки, добавляет музыку, если у меня на сцене импровизация. Она девица-львица, огонь! Я за ней как за каменной стеной. У Саши талант наследственный, мои жена и теща – телережиссеры.
– А почему она не в театральный вуз пошла, не на ТВ, а в МГИМО?
– Я окончил МФТИ. Много ей об этом рассказывал. И однажды она заявила: “Папа, ты получил хорошее образование, я тоже хочу”. В МГИМО Саша изучила несколько языков. Английский сдала на 8 баллов, а 9 дают только носителям языка. У дочки, видимо, мой талант обезьянничать. Она точно схватила американский акцент. Умеет договориться с любым. Однажды были на гастролях в Америке, опаздывали на паром в Нижний Манхэттен. Я ловил на улице машину – никто не останавливался. Но тут же подъехало полицейское авто, оттуда вышли черный и белый мужчины. Не знаю, что им Саша объясняла, но нас с сиреной довезли до причала.
– Думаете о том времени, когда дочка от вас окончательно отделится?
– Саша отдельно живет с первого курса. А что касается собственного жизненного пути – она все понимает. Целеустремленная девушка. Я проблем с ней не знаю, Саша мне даже одежду подбирает. В магазине выкладывают шесть джинсов, несколько пар обуви, и дочь командует: надо это, это и это. Выбор обычно в десятку!
– Для вас важно стильно одеваться?
– А как же! Мне еще на “Бедной Насте” сказали: за вами следят. В смысле – молодежь смотрит, в чем я пришел. Да и не только молодежь.
“Атас” – лучшая похвала
– Вне работы время как проводите?
– Отдых пассивный. Дача в Новопеределкино. Балкон, небо, книги… Андрон Кончаловский просил прочесть Дональда Рейфилда “Жизнь Антона Чехова”. (Я репетирую в его театральном проекте “Дядя Ваня”.) Толстенный том! Главная установка – сбить стереотипы. Там классик веселый и смешной человек. Сейчас письма Виктора Астафьева читаю. Чрезвычайно интересно. И Станислава Рассадина о шестидесятых. Он, молодой выпускник литинститута, работавший в редакции “Литературной газеты”, не смог поехать на похороны Пастернака. Потому что редактор смотрел, все ли на местах. А Окуджава был внештатным сотрудником – встал и ушел. И Рассадин до сих пор об этом жалеет! Это эпоха, и каждый в ней участвует. Я тоже свидетель стольких исторических событий! Помню, случилось 11 сентября, я взял дочку, и мы поехали с цветами к американскому посольству. И в 1989 году, когда была миллионная демонстрация в Москве, вышел из дома на Садовою и шагнул через милицейское оцепление. Сделать этот шаг – важно. Меня поражает, как сейчас много интерпретаторов того времени, которые факты и события так подтасуют, передернут, будто нет живых свидетелей.
– А что для вас – СССР? Эпоха? Мировосприятие? Или страна, которой нет?
– Как это – нет? Я вырос там. Я участник. Прошел и пионерские слеты, и драмкружок, и Физтех вольнодумный, и первые КВН, и оттепель Хрущева… Помню, вышла первая книга о Тухачевском, и нас учили читать ее между строк, угадывая в списке фамилий и дат историческую правду. Старшие товарищи объясняли, что “хорошо”, что “плохо”. И был студенческий театр “Наш дом”, и Театр на Таганке, а потом – “Мой друг Иван Лапшин”. А сейчас – “Бедная Настя” и новая молодежь на съемках… Я играю в театре “Практика”. После одного спектакля, когда кланялся, зритель лет двадцати повторял: “Атас, атас, атас…”. Лучшей похвалы мне и не надо.
– “Идеологических” споров с молодыми актерами не возникает? У них свой взгляд на мир.
– Критерии, оценки смещены, свобода размыла все. Но я думаю, это пройдет. И люди вернутся к системе духовных координат. Из Гоголя: “Пока не подумают о благоустройстве душевного имущества, не будет благоустройства и земного”.
