Уже восемь лет он каждый день выходит в эфир с заключительным выпуском новостей на канале «Культура», хотя многие помнят его ведущим «Взгляда» и «Вестей». О том, почему не получилось сделать Общественное телевидение с Березовским и на что надо смотреть в театре, Владислав Флярковский рассказал нашему обозревателю.
– Вы как-то назвали свои “Новости” авторскими. Разве новости могут быть авторскими?
– Нет, конечно, но соблазн велик. Этот выпуск новостей на телеканале “Культура” уже восьмой год представляет публике один и тот же человек. Такое в теленовостях случается нечасто. Постоянная интонация, постоянная повадка. Конечно, я – только один из авторов, в их числе несколько репортеров и операторов, ньюсрайтер, шеф-редактор. А лавры достаются ведущему. Это правда. Для публики – у кого лавры, тот и автор.
– Как ваше авторство согласуется с позицией руководства канала?
– Позиция вступает в силу, когда речь заходит об оценках, интерпретациях и трактовках, а они в новостях не предусмотрены. Обсуждения ведутся только по вопросу о весе и значении событий. Обсуждается, стоит ли вообще сообщать о том или ином событии, стоит ли уделять им драгоценное эфирное время, и сколько именно времени. Такие решения принимаются довольно хладнокровно, без горячки, у нас ведь не редакция политических новостей.
– Ваши новости кажутся бесконфликтными. Как вам удается достигать этого, ведь известно, что люди искусства большие склочники?
– Работают редакционные фильтры, мы старательно определяем, не имеет ли произошедшее сомнительное отношение к культуре, к искусству. Одно дело, когда сталкиваются творческие принципы двух художников, другое дело, когда два человека выясняют отношения. Когда, помнится, Галина Павловна Вишневская после премьеры “Евгения Онегина” в Большом театре объявила, что это не искусство и ноги ее Большом не будет, тогда мы дали слово и ей, и руководству Большого, потому что видели позицию художника, артистки, позицию, вошедшую в противоречие с творческим выбором одного из крупнейших театров мира. А склоки – не наша тема.
– А если склочный товарищ позвонит государственному деятелю, попросит его, а тот – вас?
– Бог миловал. Нет такого на телеканале “Культура”, чтобы обязали кого-то топить или осадить. Вот в политической журналистике я этого накушался, до рвоты в конце 90-х. Именно “Культура” спасла меня от профессиональной гибели.
– Не тянет вернуться в политическую журналистику?
– Не знаю, что ответить. Не уверен, что тележурналист моего поколения сможет работать в современной политической журналистике так же эффективно, как в свое время, в эпоху красочного балагана, государственной и личной самостийности, безудержной конкуренции, когда можно было слышать такую реплику – “Смотрел новости на разных каналах – такое впечатление, как будто они в разных странах сделаны”. А все-таки это было преинтереснейшее время для журналистики, с эйфорией, с адреналинчиком, дикой беготней и реальной опасностью. По той, моей, журналистике 90-х я, конечно, тоскую.
– Вы каждый день в своих “Новостях” рассказываете об искусстве, а какое искусство сами предпочитаете?
– Качественное, содержательное, эмоциональное, эффектное. Если вы имеете в виду личные пристрастия по видам искусства, тогда – архитектура, музыка – джазовая, фотография, сам 35 лет снимаю. Театр восхищает. Кино смотрю больше потому, что хочу знать, что в кинематографе творится.
– Странно – вы же поступали во ВГИК.
– Я поступал на операторский. Люблю картинку смаковать. Меня даже в театре интересует прежде всего картинка, работа сценографа и художника по костюмам. Кстати, слышали такой анекдот: одного знаменитого, получившего кучу призов кинооператора уговорили побывать в театре, куда он принципиально не ходил. Сходил оператор в театр. “Ну и как?” – спрашивают его. “Да, фигня на постном масле. Все на одном общем плане”.
Вот и я, несостоявшийся оператор и фотограф-любитель раскладываю в театре этот общий план на детали и фрагменты, выделяю работу со светом и цветом.
– И вас это волнует больше, чем игра актеров?
– В каком-то смысле даже больше. Я люблю пластический театр, слепленный, сделанный руками. Ведь что ставят в большинстве театров, если это не “Театр.doc” и не “Практика”? Чехов, Шекспир, Островский – далее по списку. Так вот, когда в некоем театре ставят в 144-й раз “Короля Лира”, ты уже не на Шекспира идешь, а либо на любимых актеров, либо, как я, посмотреть – как это они все нарисуют в 144-й раз?
– И бывают приятные удивления?
– Да. Драматург старенький, а картинка свеженькая! Зримый образ – это, новое божество в искусстве. Только литература держится из последних.
– Скоро романы будут смайликами писать.
– Ну что же, и смайликами может получиться и талантливо, и бездарно. Смайлики позволяют домысливать образы. Может, лучше роман в смайликах, чем пошлый детективчик?
– Вот молодежь пишет на форумах: “Слишком много букф!”
– Может, стоит прислушаться. И тут бы я поставил подмигивающий смайлик.
– Вы работали во “Взгляде”, но почему в этой суперпопулярной программе предпочтение отдавалось только трем ведущим – Листьеву, Любимову и Захарову?
– Так ведь достоинство программы “Взгляд” было заключено не в количестве ведущих, а в том, что она первой наряду с “До и после полуночи” стала крушить официоз, разговаривать с людьми на человеческом языке. Появление новых лиц – это тоже было принципиально, Любимов, Листьев и Захаров были не с телевидения.
– У вас не было внутренней обиды или ревности к их популярности?
– Обиды – нет, ревности – было немножко. Хотелось побыстрее в “дамки”.
– Какой период работы – “Взгляд”, “Время”, “Вести”, собкорство в Израиле, своя программа на ТВЦ – вызывает сегодня приятные воспоминания?
– Приятно вспоминать, как 21 августа 1991 года я ехал по Москве на своей раздолбанной “копейке”, а мне бибикали и кричали в открытые окна “Вы победили!!!”, или как пару лет назад один высокопоставленный политик похлопал по плечу и сказал: “Ты молодец, ты уцелел”.
– Как журналист или как личность?
– Это не разделимо. Мне всегда было противно проводить в жизнь сомнительные установки, выпрыгивать из собственного пиджака, душить в себе то, что мне дорого.
– А что для вас так дорого?
– Моя экранная повадка, моя интонация. Осенью 99-го на третьей кнопке мне говорили: “Пойми, время такое, надо быть поагрессивнее”. И я спрашивал: “Вы что, спятили? Неужели вы действительно думаете, что я способен кому-то грызть глотку?” Чем это закончилось, вы, может, помните – заменили на послушного.
– Потом Борис Березовский включил вас в список тех, кому он хотел доверить свои акции ОРТ. И вы согласились. У вас были с ним личные встречи?
– Нет, обменивались письменными посланиями. Нас ведь было не мало. И каждому казалось, что, если соберется большое количество порядочных людей, они смогут оградить ТВ от двустороннего засилья капитала и власти. Были иллюзии относительно общественного контроля над ТВ. Потом оказалось, что для управления акциями необходимо создать некое ЗАО, трастовую компанию с приличным уставным капиталом. Мы поделили заявленную сумму на количество собравшихся и поняли, что не потянем, а брать деньги у инициатора большинство отказалось.
– Как ведущий культурных новостей вы должны, как никто, знать, что с этой культурой у нас происходит. Для чего есть повод – для оптимизма или пессимизма?
– Да мало кто понимает, что с ней происходит. С виду все идет обычным чередом – авторы создают, публика потребляет. Но мне временами кажется, что отечественная культура медленно, но верно теряет уникальность, перестает быть чем-то особенным. Накопленное веками покоится с миром в музеях и библиотеках, а свеженькое или очень быстро съедается, или очень быстро портится. Я не знаю. Трудный вопрос. Часто начинаешь брюзжать.
– Может, возраст?
– Может, возраст. Может, опыт. Я, простите, отношу себя к числу продвинутых пользователей культуры. Не в смысле просвещенности, а в смысле взыскательности.
– Помните, у Горького была статья “С кем вы, мастера культуры?”? А с кем они сегодня?
– Да кто с кем, а кто и сам по себе. Это при большевиках деятелей культуры легко было поделить надвое – на диссидентствующих и обласканных. А современные надвое без остатка не делятся.
– Либеральная интеллигенция много говорит о цензуре в СМИ. Есть цензура на канале “Культура”?
– Нынче цензура – это разновидность редактуры. А редактура есть везде. И на “Культуре” есть, а как же. Вы смотрите наш телеканал, и вам никогда не бывает противно, ведь правда? Благодарите цензуру.
– Со своим тестем Марком Розовским часто спорите о культуре?
– Вообще не спорим. Мои дети – его внуки. Так что нам есть о чем поговорить.
– О работе только на работе?
– Да.
– При таком родстве вы, наверное, смогли бы осуществить свою мечту – сыграть на сцене?
– Мои артистические амбиции не идут дальше чтения вслух художественных текстов. Кстати, недавно “Эхо Москвы” поставило на повтор радиопостановку романа Стругацких “Трудно быть богом”. Несколько лет назад записали. В ролях – журналисты. Мой дон Рэба мне, кажется, вполне удался.
– Все знают, какой вы телеведущий. А какой вы телезритель?
– Привередливый. Переключаюсь с кнопки на кнопку. Ищу настоящее искусство, как Фаина Георгиевна Раневская, которая искала его в театрах. Боюсь, что в итоге найду его, как и она, в Третьяковской галерее.
– Телеведущие очень привередливо относятся к своей внешности. Вы тоже ходите в какие-то салоны?
– А зачем? Здоровья они не прибавляют, мозги не вправляют, лоск мне не нужен. Я, как крокодил Гена, который работал в зоопарке Крокодилом. Я работаю Флярковским. Какой есть, такой и есть.
Андрей Морозов
