Конец августа—начало сентября, довлатовские дни. В августе, 24-го, в 1990-м Довлатов умер, в Америке. А 3 сентября, в 1941 году родился. Родился в Уфе, чтобы затем стать знаменитым ленинградским писателем.
Писал Довлатов практически всю жизнь не отрываясь, но жизни этой было мало и текстов, соответственно. Теперь издатели пытаются наверстать упущенное — опубликовали почти все, что нашли. Но нашли не всё. У меня тоже сохранилось кое-что неизданное. Откуда этот эксклюзив взялся — сейчас расскажу.
В Ленинграде, если Довлатов работал, то по большей части в газетах, обычно в многотиражных. В одну из них, “Знамя прогресса”, орган парткома объединения ЛОМО, он вступил даже дважды. Тексты, которые мы сегодня публикуем, как раз из этой газеты.
Принято думать, что газетные заметки Довлатов писал другим почерком, не тем, которым книжки, от этого заметки получались хуже, чем рассказы.
Не знаю, не думаю.
Я сама видела, как Сергей вычитывал эти тексты, а после него никто их и пальцем не трогал.
Так что эти, известные только труженикам ЛОМО тексты — вполне довлатовские, и вы читаете только то, что Сергей подписывал своей фамилией, а не псевдонимом.
Некоторые заметки из газеты “Знамя прогресса” перекочевали в книжки, “Эмигранты”, к примеру, в сборник “Демарш энтузиастов”, и претерпели изменения (скажем, грузин Коберидзе стал Чикваидзе), но мне больше нравится их газетный текст, непонятно почему, ностальгия наверное.
Ирина Чуди, в 1972 году ответственный секретарь газеты “Знамя прогресса”
Эффект экономии
или Рассказ о том, как мой дружок пальтишко “обмывал”
Мой дружок Павлуха Дысин решил купить себе пальто.
– Мне нужна добротная вещь, – сказал он, – рублей на 150. Вот в старину нормально шили. Мой прадед, коллежский асессор, скончался в одна тысяча девятьсот седьмом году, а пуговицы от его шинели до сих пор целы!
Короче, пошли мы с Павлухой в ДЛТ. Показывают нам пальтецо, элегантное, модное, цена 125 рублей.
– Отлично, – говорит Павлуха, – к тому же экономия, лишний четвертак вырисовывается. Вы нам чек давайте, а мы пока зайдем кой-куда, обмоем это дело.
Пересекли мы Невский проспект, зашли в “Кавказский”, посидели, вышли, как водится…
Потом вернулись в ДЛТ. Подсчитал Павлуха деньги – 120 рублей осталось, пятерки не хватает. Он и говорит:
– А нет ли у нас пальтишка поскромнее?
– Есть, – отвечает продавец, – демисезонное, цена – 80 рублей.
– Отлично, – сказал Павлуха, – опять же экономия сорок целковых. Вы нам выпишите чек, а мы пока зайдем в одно место, обмоем это дело…
Зашли мы в “Дружбу”, посидели скромно, выпили, как водится…
Потом вернулись в ДЛТ. Подсчитал Павлуха деньги – 65 рублей.
Он и говорит:
– А нельзя ли подкладку отстегнуть? Ну ее к черту, подкладку.
– Нельзя, – говорит продавец, – зато у нас есть плащик серенький, цена – тридцатка.
– Отлично, – радуется Павлуха, – опять же экономия, выпишите чек, а мы пока заглянем в “Европу”, обмоем это дело.
Зашли мы в “Европу”, посидели, полежали, кое-как очухались, вернулись в ДЛТ. Подсчитал Павлуха деньги – пять рублей.
Продавец говорит:
– У нас тут плавочки есть трикотажные, и цена подходящая – 3 рубля.
– Отлично! – кричит Павлуха. – Опять же экономия. Два рубля лишних. Давайте чек, а мы пока обмоем это дело.
Поползли мы с ним к пивному ларьку, выпили, повторили, угостили кого-то, возвращаемся в ДЛТ… по-пластунски.
А у входа стоит желтая машина с крестом – “Спецмедслужба”. Выходят оттуда два здоровяка. Подняли нас, положили в фургон. Едем.
Павлуха деньги подсчитал – гривенник.
– Отлично, – кричит он, – замечательно! Опять же экономия, за троллейбус платить не надо! И за баню тоже…
Так и ходит мой дружок в старом пальто. Вот так-то.
С. Довлатов,
“Знамя прогресса”, 1972
Баллада о разбитом сердце.
Дорогая, садись и
внимательно слушай,
Я тебе расскажу
поразительный случай.
Я всю правду открою тебе,
не колеблясь:
Как однажды на Невском
разбился троллейбус.
Он по улице ехал огромный
и сильный,
Неизменно спокойный,
обыденно синий,
Улыбался знакомым
“Победам” и “Волгам”.
Только счастье его было
Очень недолгим,
Ибо в это же время
Неровной походкой
Брел мужчина с глазами,
Залитыми водкой.
Сокрушая столбы,
Водосточные трубы,
И ругался бессмысленно,
Нудно и грубо.
Так и лез напролом он,
Прохожих пугая.
Красный глаз светофора
Глядел, не мигая.
Дело было на Невском, как
Раз против бара,
Пьяный, громко ликуя,
Шагнул с тротуара.
У троллейбуса сердце
Забилось в испуге,
Он рванулся, повисли
Безжизненно дуги.
Перед фарами вспыхнули
Алые маки.
Стекла хрустнули.
Все утонуло во мраке.
Он очнулся наутро в
троллейбусном парке.
Гипс, уколы, пилюли, врачи,
санитарки…
Вот и все. Но навряд ли я
был бы поэтом,
если б мысль моя, люди,
кончалась на этом!
С. Довлатов,
“Знамя прогресса”, 1972
Эмигранты.
Юмореска
“Район “Новая Голландия” – один из живописнейших уголков Ленинграда”
(Из путеводителя)
Солнце вставало неохотно, задевая водосточные трубы, блуждая в зарослях телевизионных антенн, падая под колеса машин на остывший асфальт.
В пыльном и маленьком сквере одновременно проснулись Коберидзе и Самохвалов.
Не глядя друг на друга, они порылись в складках измятой одежды, обнаружили фрагмент копченой тюльки, перышко лука, окурок и молча позавтракали.
Потом друзья поднялись, прошли вдоль ограды и оказались на улице, залитой утренним солнцем.
– Где мы находимся? – обращаясь к первому встречному, спросил Коберидзе.
– В Новой Голландии, – спокойно ответил тот.
Качнулись дома, запятнанные солнцем фасады косо поползли вверх, мостовая рванулась из-под ног и скачками понеслась к горизонту.
– Вот это да! – сказал наконец Самохвалов. – В Голландию по пьянке забрели.
– Что же делать? – воскликнул Коберидзе. – Пропадем в чужой стране.
– Главное, не падать духом, – произнес Самохвалов. – Ну выпили, ну перешли границу. Расскажем все чистосердечно, так и так.
– Я хочу домой, – сказал Коберидзе, – я не могу жить без Грузии.
– Ты же там сроду не был.
– Все равно я грузин.
– Ты же не выезжал из Ленинграда!
– Зато всю жизнь варил щи из боржоми.
Они помолчали. Мимо с грохотом проносились трамваи, над крышами со скрипом качнулся подъемный кран, на стенах домов тихо шептались постаревшие за ночь газеты.
Друзья шли по улице, заглядывая в лица случайных прохожих, замедляя шаги у витрин, присматриваясь к незнакомой державе.
– Будем тайком на родину пробираться, – сказал Коберидзе.
– Беднейшие слои помогут, – ввернул Самохвалов.
Они перешли через мост, миновали аптеку, пестрый рынок и нагретую солнцем площадь.
– Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна, – задушевно пел Коберидзе.
– Даже птице не годится жить без родины своей, – с чувством вторил ему Самохвалов. – Ты посмотри, благодать-то какая! – вдруг сказал он.
– Кругом асфальт, – поддакнул Коберидзе.
– И народ одет неплохо.
– Еще бы, Запад!
– Полно автомобилей!
– Европа!
– А день-то какой! Солнце!
– А то как же! У них за этим следят.
– Эх, жизнь!
– Вахтанг, я хочу с тобой поговорить…
– Говори, Эдя…
– Может быть… того… ну… это… убежища попросим… заживем, Вахтанг, ты представляешь… частная торговля…
– Ковбойские фильмы! – живо отозвался Коберидзе.
– Законы джунглей! – воскликнул Самохвалов.
– Моральное разложение, – зажмурился Коберидзе.
Через минуту Коберидзе и Самохвалов, обнявшись, шагали туда, где возвышался над толпой блюститель порядка в серой, удивительно знакомой форме.
С. Довлатов,
“Знамя прогресса”, 1972
В этом домике на Чугунной улице располагалась редакция газеты “Знамя прогресса”
