Памяти спектакля Александринского театра, срежиссированного Николаем Рощиным
Не будем задаваться вопросом о том, какое отношение живший в 17-м веке прототип персонажа пьесы, написанной Эдмоном Ростаном в конце 19-го столетия, мог иметь к репутации современной российской армии, в силу бессмысленности такового. Жалоба зрителя – это не иск, поданный в независимый, беспристрастный и справедливый суд, предполагающий рассмотрение доказательств и аргументов, возможность удовлетворения иска, равно как и оправдания ответчика и даже встречный иск за клевету.
Донос требует реагирования, «принятия мер», независимо от его обоснованности и правдоподобия. Автор доноса превратно назначается вершителем судьбы того, на кого донос составлен, как будто он заведомо прав в силу самого акта совершённого доносительства. Доносчик не бывает пострадавшей стороной. Пострадавшая сторона – театр, зрители, Эдмон Ростан и Сирано де Бержерак.
С апреля месяца спектакль исчез из афиши и текущего репертуара. Один из зрителей написал в полицию заявление на режиссёра, усмотрев в его спектакле дискредитацию. И один в поле воин. Неважно, сколько других зрителей и театральных критиков оценивают творение Николая Рощина как талантливое и артистичное. Достаточно одной ложки дёгтя в бочке мёда, одного недоброжелателя, чтобы рушить целую культурную институцию. И премия «Золотая маска» не спасла.
В ходе полицейской проверки не были обнаружены какие-либо нарушения, но с нового сезона смещённого с должности главного режиссёра театра Николая Рощина заменит Никита Кобелев. Такова внеправовая и внесудебная практика политического менеджмента.
Искусство вообще, а искусство театра par excellence, есть реализация принципа «над вымыслом слезами обольюсь». Оно связано со сложностью различения того, что фальшиво, и того, что подлинно. Того, что притворно, и того, что искренне и честно. Того, что есть розыгрыш, перфоманс, и того, что есть сама жизнь, ставшая ставкой в смертельной игре. Со сложностью понимания того, где подмена кого-то другого оборачивается изменой себе.
Женщины любят глазами, уверен Сирано, любим тот, кто обладает красотой внешности. Женщины любят ушами, уверен его соперник Кристиан, любим тот, кто умеет красиво излагать свою любовь. Так и возник этот прославленный в мировой литературе вариант ménage à trois. До поры до времени герои не рискуют ставить свой предмет – Роксану – перед выбором между ними. У этих двоих достаточно мужества для военных побед, но его недостаточно для любовных поражений.
Буйная поэтическая фантазия помешала правдивости стать характерной чертой де Бержерака, неуёмное бахвальство превратило его в некое подобие барона Мюнхаузена. Спектакль, поставленный в эпоху масс-медиа, делает очевидным, что сюжет пьесы Ростана повествует не столько о героизме и славе, сколько об известности, популярности и публичности существования её главного персонажа. Он постоянно нуждается в зрителях и слушателях, он крайне нарциссичен и выставляет себя напоказ, рисуется и работает на публику (а в спектакле и на камеру). Человеку публичных деклараций нелегко перейти к интимным откровениям признания в любви, сменить регистр социальной роли, привычного амплуа, превращения своей жизни в спектакль, в зрелище, весь этот театр одного актёра на искренность и правдивость человека, открывающего кому-то свою душу. Мешает, конечно, не одна только величина носа, но и величина Эго.
Так и затевается этот странный обман, подлог, в котором делегируются чувства и речи, но ничто не является фальшивым или ложным по существу. Эдакий правдивый обман и подлинная подделка. У них в любви comme à la guerre – отношения дистанционные в виде писем с передовой линии фронта. Но письма подписаны именем не того, кто их писал. Смена идентичности ведь была возможна задолго до изобретения интернета.
Точку в переписке ставит смерть. Смерть Кристиана – мужа отправленного на войну прямо от алтаря – и смерть автора в лице де Бержерака, та, о которой позже будут так много размышлять постмодернисты. Когда годы спустя с непреходящей скорбью Роксана перечитывает последнее письмо мужа, залитое его кровью, ей становится понятно, что Сирано знает текст письма слово в слово.
«Слова – твои», – догадывается она.
«А кровь – его», – отвечает де Бержерак.
Так происходит окончательная верификация этих признаний в любви и авторизация писем. Неважно, чьи слова, важно, чья любовь ими выражена. Своё красноречие Сирано отдал другому, слово не воробей – обратно эти признания в любви уже невозможно присвоить, в них живёт чужая душа. Это трагедия всякой речи, которая ведётся не от своего имени или не от первого лица.
Как литератор автор пьесы не мог не задаваться вопросом о том, всесильно слово или беспомощно. Слова перекладываются из уст в уста, обретая и теряя значимость.
В этой любви всё обман и всё правда. Как и в театральном действе.
Комичен героизм, когда болтлив он.
Роксане для любви потребны двое.
Душа ведь никогда не совпадает с телом.
А подлинность с притворством очень схожи
В театре так же, как и в жизни.
Распалась связь времен
Героя, автора и зрителя сей пьесы.
Написанное сотню лет назад
Представлено в героях наших дней,
А также и семнадцатого века.
И можно выбрать архаичность
Традиции иль современный взгляд,
Ведь каждому – свое для пониманья
Иль полного непониманья ничего.
Елена Краснухина
